Мне нужно было сначала привести в порядок сердце, а затем заняться другими ранами, в первую очередь теми, что сильнее всех кровоточили. Нам также нужно было сшить разрезанную трахею, но пока она была под контролем и могла подождать. Вспотевшая операционная сестра была в шоке.
Я не увидел на подносе с хирургическими инструментами пилы для грудины. В кардиологических центрах мы распиливаем грудину осциллирующей пилой, а затем раздвигаем края широким металлическим ретрактором. Операционная сестра приготовила мне все ретракторы, известные человеку, но пилу так и не принесла. «Простите, у нас ее нет, я смогла найти только долото и молоток, – сказала она. – Мы не проводим операции на сердце». Это и так уже было ясно. Мне нужно было оперировать шею, грудную клетку и живот потенциальной жертвы убийства в незнакомой обстановке и с бригадой, которую я ни разу не видел. Без проблем! Если я делал это в Гонконге, в Хай-Уикоме у меня тоже должно было все получиться.
Ранее я не вскрывал грудину долотом и молотком, но жаловаться было некогда. Хорошо, что у них нашлись хоть какие-то инструменты. Венди отметила, что после остановки переливания артериальное давление снова начало снижаться. Я взял скальпель из трясущейся руки своей помощницы и рассек им кожу и жир, сделав разрез длиной около 45 сантиметров. Кровотечения из-за шокового состояния пациентки практически не было: поверхностные кровеносные сосуды сжались, чтобы направить кровь к жизненно важным органам. Это было ожидаемо, и я спросил Венди Ву: «У нее ацидоз?» Уровень кислоты в крови показывает, получают ли мышцы и внутренние органы достаточно крови.
– Да, сильный, – ответила сестра-анестезист, ассистентка Венди. Оказалось, что последний раз рН был 6,9.
– Черт, – выругался я. – Как считаете, ей нужен бикарбонат?
– Я его уже ввела, – ответила Венди. – Теперь снова разбираюсь с газами крови и уровнем гемоглобина.
Во второй раз лезвие вошло гораздо глубже. Я дошел до грудины и мышц живота, но кровотечения все равно не последовало. Двигаясь быстро, я вогнал указательный палец под кость, чтобы обеспечить доступ своему примитивному инструменту. Долото из нержавеющей стали, настоящий музейный экспонат, имело острое выступающее лезвие и тупую гарду на нижнем конце, чтобы защитить нижерасположенные ткани. Цель состояла в том, чтобы не отклоняться от средней линии грудины во время ударов по долоту металлическим молотком. Костный мозг в процессе разлетался во все стороны. Если работа с пилой занимала 5 секунд, то работа с долотом – в 10 раз больше. Большая часть этого времени ушла на то, чтобы не отклоняться от курса.
Когда концы рассеченной кости оказались разведены, волнение усилилось. Перикард действительно был раздут. Он был темно-фиолетовым, как обычно бывает при тампонаде, и сгусток крови походил на печень, видную через отверстие ножевого ранения. Несмотря на максимальную сосредоточенность, я не мог не обращать внимания на шум позади меня. Пока взгляд Венди оставался прикованным к телу пациентки, детектив, который должен был собирать улики, потерял сознание и рухнул на пол.
Что делают нормальные люди в субботу днем? Занимаются спортом или ходят по магазинам? Гуляют по лесу или бродят вдоль канала с детьми? Может, нежатся в постели со своей второй половиной? Ко мне это не относилось. Я бы ни на что не променял эту плохо оборудованную операционную в окружной больнице общего профиля и компанию в виде преданных делу медицинских работников. Правда, некоторые из них уже были на грани панической атаки, когда я приступил к операции. Я был полностью расслаблен, потому что мне нравилось оперировать и передо мной был необычный случай. Наконец произошло что-то интересное, а не скучная рутинная операция. Думал ли я о пациентке как о живом человеке? Какой в этом был смысл? Жертва не нуждалась в беспокойном и чутком хирурге. Ей требовался эффективный техник, механик «Формулы-1», а не добродушный подмастерье из соседнего гаража.
Просунув секционные ножницы в рану, я разрезал перикард сверху вниз. Сгусток крови выскользнул, и с каждым сердечным сокращением кровь вытекала из ножевого ранения в раздутом правом желудочке. Я спокойно отступил назад и позволил крови бить фонтаном. Это явно насторожило Венди Ву и напугало медсестер. Если бы полицейский был в сознании, в этот момент он бы наверняка арестовал меня.
– Зачем вы это делаете? – спросила Венди Ву, избегая слова «психопат».
– Взгляните на сердце, – призвал я. – Как мне зашить эту нежную мышцу, если она вся заполнена кровью? Переливание было избыточным. Давление было низким из-за тампонады. А что теперь?
Показатели давления на мониторе снизились до 130/70, пульса – меньше 100 ударов в минуту. Из краев ран снова стала сочиться кровь. Решив, что я сделал достаточно, чтобы снизить давление, я просто заткнул отверстие пальцем и попросил нейлоновую нить.
Людям, которые никогда не видели прекрасное бьющееся сердце и уж тем более не пытались наложить на него швы, происходящее показалось бы весьма драматичным. Для меня, однако, это было обычным делом. Хотя я до сих пор проходил обучение, я обладал безграничной уверенностью в своих силах, которая стала следствием небольшого опыта и серьезной черепно-мозговой травмы.
Как любила шутить доктор Мэри Шеперд, я ходил по тонкой грани между блестящей хирургической карьерой и тюремным заключением.
Я наложил 3 одинарных шва, оставляя между ними приличное расстояние и стараясь несильно затягивать нить, чтобы избежать избыточного натяжения. Острая игла спровоцировала учащенное сердцебиение, но позднее оно спонтанно нормализовалось. В дефибрилляторе не было необходимости. В правой части грудины виднелась рана правого легкого, поэтому я вскрыл плевральную полость через срединный разрез. Воздух и кровь стали поступать в отсасыватель. У нас не было оборудования для переработки и очищения крови, поэтому ее приходилось выбрасывать. Один из старших анестезиологов Хэрфилдской больницы, кстати, использовал кровь пациентов в качестве удобрения для садовых роз.
Розовое губчатое легкое все еще сочилось кровью и выпускало воздух, но зашивание столь нежной ткани приводит лишь к появлению дополнительных отверстий. Это похоже на попытки зашить желе. По этой причине я использовал электрокоагулятор, чтобы опалить и запечатать края раны. По дренажной трубке, оставленной в полости, должны были выйти остатки крови и воздуха. Я вскрыл левое легкое, чтобы высосать кровь и оттуда. До этого момента я избегал брюшной полости по одной веской причине: если нож повредил кишечник, вся брюшная полость могла быть загрязнена фекалиями, а я не хотел, чтобы они попали куда-нибудь еще. Поэтому я предусмотрительно закрыл разрез на груди пропитанными йодом компрессами.
Там, где была вырезана буква «Т», наблюдались глубокие проникающие ранения. Мне было интересно, почему он это сделал (я предположил, что маньяк-убийца все же был мужчиной, поэтому приношу извинения всем, кто борется за равенство полов). После удара в сердце, который он посчитал смертельным, маньяк начал уродовать тело. Это была работа злонамеренного психопата – не доброжелательного вроде меня.
Сняв крышку с очередной подарочной коробки, я увидел раны в печени, селезенке и кишечнике. Каждая из них сочилась жидкостями, но сильного кровотечения, с которым не справился бы электрокоагулятор, не было. В то время мы просто удаляли поврежденную селезенку, не осознавая последствий этой процедуры для иммунитета. Пережать артерию и вену, сделать разрез, затянуть нить и достать селезенку – все просто. В печени была глубокая дискретная рана, но механизмы свертывания крови закрыли ее. Я внимательно осмотрел отверстие и пришел к выводу, что из нее не текла ни кровь, ни желчь.
Разрезанный кишечник же, из которого сочились фекалии, был серьезной проблемой. Там тоже наблюдалось дискретное ножевое ранение шириной пару сантиметров. Мне еще предстояло восстановление трахеи, а я не хотел все усложнять, поэтому я просто зашил отверстие. Пуристы могут возразить, что я должен был сделать колостому, чтобы вывести фекалии в наружный калоприемник, но я этого не сделал. Решил, что мы просто не будем кормить пациентку несколько дней и что кал, который еще оставался в кишечнике, продвинется сам.
Рана на шее оказалась действительно страшной, и к тому моменту, как я за нее взялся, я уже стал беспокойным и раздражительным. Я не устал физически, но меня раздражали отсутствие знакомой бригады и необходимость просить каждый инструмент. Надоело, что медсестры все достают из шкафа. Надоело объяснять второму хирургу, что я отчаянно нуждаюсь в помощи, хотя он в тот момент явно мечтал быть в другом месте. И меня огорчала неспособность Венди поднять и снизить артериальное давление.
А затем случился действительно неприятный поворот. Оказалось, что нож не только перерезал трахею, но и повредил расположенный рядом пищевод. Содержимое желудка и желудочный сок попали в рану и затекли в дыхательные пути. Удлинив разрез, я увидел масштаб катастрофы. Правая яремная вена тоже была повреждена, но это было не так важно – кровь свернулась под давлением пальцев любезного фельдшера скорой помощи, который, скорее всего, спас женщине жизнь. Я подумал, что мне стоило сообщить ему об этом, однако на том этапе выживание пациентки не было гарантировано. Из-за широко раскрытых полостей процедура напоминала скорее вскрытие, чем деликатную операцию.
К тому моменту я понял, что нужно быть добрее по отношению к окружающим, поскольку это был мрачнейший день для всех, кто не был одержим множественными ножевыми ранениями. Пришел ли в сознание полицейский? Его вывели из операционной, посадили на стул и предложили чашку чая – британское лекарство от всех болезней. Я продолжил заниматься своими делами и перевязал оба конца поврежденной яремной вены. Пациентка в ней больше не нуждалась.
Другие вены должны были взять на себя работу по отведению крови из мозга. Трахея тоже не была проблемой: я наложил на нее простой шов, восстановив ее герметичность. Пищевод – это просто мышечная трубка, но из-за вытекания желудочного сока было важно, чтобы желудок оставался пустым. Для эт