Женщина не смогла сдержать отчаянный крик.
Сержант Малышев сам удивился тому спокойствию, с каким смотрел в нацелившийся на него черный зрачок ствола.
– Говорю же – салабон, – донеслось до него, как сквозь слой ваты. – Службы ни хрена не знает. С предохранителя не снял, дятел! Понабирают вас…
Затем урка спокойно опустил оружие и бросил его на пол, под ноги Малышеву.
– Вот так-то, господа сержанты. Дайте одеться и ведите куда следует. Вас же за этим вызывали, нет?
С этими словами он взглянул на избитого мужчину в пуловере и на женщину, по щекам которой текли два ручейка слез, но она не спешила их вытирать.
А Малышев обиделся, хотел сказать, что давно служит, вот только наново аттестовали, да слова застряли в горле. Что-то подсказывало: этот тип служил еще дольше.
Обменявшись рукопожатием с дежурным капитаном, оперуполномоченный уголовного розыска Конотопского городского ОВД Андрей Шпола забрал у него рапорты потерпевших сержантов и устроился с ними там же, в дежурной части, на потертом диванчике.
– Ничего не выйдет, – сразу предупредил дежурный.
– А я пока еще ничего и не делаю, – отозвался Шпола подчеркнуто равнодушно, торопливо просматривая исписанные листки.
В дежурной части, кроме капитана, толклись еще какие-то менты в форме и штатском. Однако появление сыщика было замечено только дежурным и усатым старшиной, устроившимся в углу. Остальные то входили, то выходили; в зависимости от настроения и степени знакомства пожимали оперуполномоченному руку или просто кивали. Сегодняшнее происшествие было и в самом деле неординарным, однако же ничего такого, что могло бы привлечь всеобщее внимание, не случилось.
Дочитав рапорты, опер повертел их в руках, словно надеясь узреть между строк что-то еще, возможно, недоступное его разумению, а затем с подчеркнутой аккуратностью уложил исписанные листки себе на колени.
– Ну? – спросил старшина.
– Какое там «ну»! – отмахнулся Шпола. – Молоды еще твои парни, чтобы Серегу Горелого знать. Сколько они у нас – где-то года три, не больше?
– Малышев – с две тысячи двенадцатого. Прудник пришел на год позже, кажется…
– Все равно они против Сереги пацаны, – сказал Шпола. – Он же твоего Прудника на раз сделал. Обезоружил по всем правилам, как в учебнике. Если хочешь, я тебе как-нибудь расскажу, как Горелый в одиночку на крыше Колю Ветра взял, а Колю Ветра не знать – это уже грех.
– Еще бы! – вмешался в разговор оперативник в штатском. – Это ж у него при обыске «муху» нашли, гранатомет то есть. Одноразовая штука, правда, но тот на допросе так сказал: «Что было, то и купил».
– Коля Ветер, когда в девяностых пошли смутные времена, в Чечне год провоевал, – напомнил Шпола. – И черт его разберет, на чьей стороне: не то за федералов, не то за чеченов. Одни так говорили, другие этак. Но ни Москва, ни Грозный нашего Колю в розыск не объявляли. И на такого зверя капитан Горелый в одиночку попер. С табельным «макаром» против, на секундочку, помповика… Так что у сержантов ваших шансов было ноль.
– Если б я Серегу лично не знал, я бы тебе, Андрей, не звонил, – буркнул дежурный. – Закрыли бы мы его тут и оформили по полной программе. Можешь поверить – он бы после этого с большой охотой на зону вернулся. Как на курорт.
– Не-а, – покачал головой сыщик. – Конотоп, Гриша, город небольшой. Поэтому нашего брата мента здесь сравнительно немного. Ну а таких, как Горелый, вообще с десяток… Ладно – два десятка. Было.
– Андрей, он все-таки бывший сотрудник, – напомнил усатый старшина, и в его устах это прозвучало даже как-то торжественно.
– Сотрудник-то он бывший, да, – легко согласился Шпола. – А вот ментов бывших не бывает, как говорят в селе, откуда родом моя жена. Горелый не затеряется, это я тебе говорю. Или из наших его кто-то опознает, или кто-нибудь из контингента. Так или иначе, а до розыска информация дойдет.
– Ты хочешь сказать, что мы его просто так отпустим? – Дежурный капитан удивленно поднял брови. – Слушай, Андрей, на нем вторжение в чужое помещение, драка в нетрезвом виде, нападение на работников полиции, завладение огнестрельным оружием, а ведь он всего десятый день гуляет на воле!
– Его посадили еще при той власти, да и освободили досрочно за образцовое поведение, – напомнил Шпола. – Давайте-ка, мужики, раз уж все мы тут свои люди, начнем с самого начала. Никакого вторжения не было. Это, между прочим, его квартира, из которой бывшая жена Сергея после приговора его по-быстрому выписала. Может, он в гости пришел к ней, к своей бывшей…
– Бывший оперативник, осужденный за превышение служебных полномочий и взяточничество, приходит после освобождения в гости к бывшей жене, – с ухмылкой подытожил старшина. – А она вызывает копов, потому что бывший муж начинает гасить нынешнего. Разумный поступок как для бывшего опера и вчерашнего зэка, разве нет?
– А у тебя на руках заявления потерпевших? Катьки, его бывшей, или этого борова, ее нынешнего? По-моему, претензий к Горелому они не предъявляли.
Не услышав возражений, Шпола продолжил:
– Это, значит, отпадает. Давайте тогда вот об этих цидулках поговорим… – Он потряс в воздухе листками рапортов. – Сержанты Малышев и Прудник действовали непрофессионально. Мало того что Прудник не снял автомат с предохранителя, он допустил, чтобы оружием завладел… ну, скажем, преступник. Если Горелый их обоих сделал, как котят, не факт, что никто больше не сумеет повторить этот его «подвиг». А до какого-нибудь дотошного начальства наверху вся эта история рано или поздно дойдет. И поскольку в этом деле замешан Горелый, поверь, это произойдет очень быстро. Я вам, мужики, сейчас не о Сергее – черт с ним и его выбрыками. Речь об этой парочке сержантов. Одному двадцать пять, другому вообще двадцать два. У обоих жены и дети. У Прудника, как я по ходу выяснил, вот-вот родится второй ребенок. Из полиции их, ясное дело, не попрут – сами знаете, кадровый кризис, но крови пацанам попортят немало. Им это нужно?
Старшина полез в карман форменных брюк за сигаретами, нашарил мятую пачку, метнул сигарету в рот, закурил и отвернулся к окну, за которым темнел сумрачный и сырой ранний март.
– Ну так как? – выдержав внушительную паузу, поинтересовался Шпола.
– Вы там, у себя в розыске, всегда вот так ловко дела закрываете? – наконец буркнул старшина.
– Вернее, не открываете, – уточнил дежурный.
– Зачем дурную работу делать? – легко согласился Шпола. – Давайте по-честному, мужики: у этого происшествия – никаких перспектив. Максимум – оргвыводы для некоторых его участников. А Горелому хуже, чем есть, уж точно не будет.
– И какие предложения? – спросил дежурный.
– Считать все случившееся учением в обстановке, максимально приближенной к реальной. Слушайте, вы что, всерьез считаете, что Серега Горелый мог начать валить всех подряд из калаша? Могу с кем угодно забить на ящик коньяка, что до суда это дело не дойдет! А раз нет судебной перспективы – на фига козе баян?
Дежурный и старшина переглянулись. Остальной народ, толкавшийся в дежурной части, казалось, не обращал внимания на эти разговоры. Подобные дела здесь, среди своих, обсуждались и решались довольно часто.
– Я, вообще-то, даже еще и не оформил его… – начал было капитан.
– Давайте, мужики, не будем торговаться. – Шпола поднялся. – Взять со вчерашнего зэка нечего. Решать такие вещи за пару пузырей тоже не дело. Все же знают Горелого, верно? А эту макулатуру мы просто порвем – и в корзину. Лады?
Капитан пожал плечами:
– А мне что, больше всех надо?
– Ну так давай его сюда!
Дежурный безошибочно выбрал в ряду кнопок на панели нужную, снял черную эбонитовую трубку и произнес вполголоса в микрофон:
– Слышь, где там у нас Горелый сидит?
Пауза.
– И как он?
Короткая пауза.
– Да ничего особенного. Давай, выводи с вещами. – Не сдержался, добавил с ухмылкой: – Тут мамка за ним приехала. Сейчас сиську даст…
По такому поводу Шпола радостно разодрал пополам оба рапорта.
Потом – еще раз пополам.
Вмурованные в казенную стену часы показывали без четверти девять – время, когда начинает стремительно расти активность не только Конотопского городского отдела полиции, но и городских, районных, межрайонных и линейных отделов и отделений во всех городах, местечках, поселках и даже селах Украины. В этом работа конотопской полиции не отличалась от работы, которую делали коллеги в Шостке, Шепетовке, Сторожинце, Голой Пристани, Нежине и, уж тем более, в Киеве.
С девяти вечера и до часу ночи камеры предварительного заключения гостеприимно распахивают свои двери для алкоголиков, мелких воришек, наркодилеров, которых свозят из ночных клубов или задерживают на вокзалах, где всегда толчется всякий случайный люд. Везут сюда также иностранных граждан без документов и даже с документами, но требующими тщательной проверки. Святое дело – основательно «прокачать» какого-нибудь темнокожего или желтолицего с точки зрения возможности содрать с него или с его земляков-соплеменников выкуп. Не столь часто и не в таких количествах подвозят и проституток – не тех, которые разъезжают в такси от клиента к клиенту, и, уж конечно, не тех, вполне ухоженных и благоухающих недорогой, но приличной парфюмерией, что пасутся в кафе при отелях и саунах. Нет, сюда везут ветеранок професии: расплывшихся, с больной кожей, потрескавшимися от холода руками и подбитыми глазами, раскрашенных копеечными румянами, как снежные бабы нашего детства кусочками свеклы, и носами, цветом напоминающими лежалую морковь. Так выглядят и тридцатилетние, и сорокалетние привокзальные шлюхи-алкоголички, готовые исполнить любое желание клиента за двести граммов «паленки» в придачу к сотне гривен. И уличные наркоманки, чей верхний возрастной предел едва достигает двадцати пяти, потому что начинают они в шестнадцать – через год после того, как сделали первый укол «драпа», и через полгода после смерти от передоза того, кто вместе с первой инъекцией стал их первым возлюбленным. На панель их выставляют мелкие наркодилеры, которые по совместительству становятся такими же мелкими сутенер