— А у нас тут уже все посидели на этих стульях, по всем комнатам растащили, но кое-что я помню. Давай, пока Кирилл не уехал, сообразим, что тут было.
Криминалист как раз копался в коридоре, извлекая пулю, которая ушла в пол во время моей схватки с Борисом Кузьминым. Тела уже увезли, этим занялся Толик, а с ним уехал Руслан Сафин.
— Начнём, — сказал я. — Вот так должны были стоять стулья в обычное время, когда никакого убийства ещё не было.
Расставить их было несложно, потому что в комнате был импортный ковёр с пушистым ворсом, и на нём остались характерные глубокие следы от квадратных ножек. И на нём же видна едва заметная ложбинка от подставки для столешницы, когда стол раскладывают целиком и переставляют ближе к середине комнаты. Следы вообще хорошо на нём остаются, даже если мебель стояла там недолго.
Устинов с интересом смотрел, как я прополз по ковру, рассматривая следы, а после переставил стул в середину комнаты, напротив кресла, где я обнаружил убитого Верхушина. Сначала примерил, повернув стул к нему, а потом подумал и отвернул, чтобы спинка была ближе к креслу. Ножки встали в едва заметные следы почти идеально.
— А когда я вошёл сюда, — продолжил я. — Стул стоял здесь, вот, ворс едва примятый, на нём легко остаются следы. Стоял именно так, — я постучал по спинке стула. — Кто-то сидел верхом на этом стуле, прикрываясь спинкой. Ещё и руки на неё положил наверняка.
— Как раз сидели напротив друг друга, — Устинов уселся на стул сам и внимательно посмотрел на красное пятно, чётко видное на покрывале кресла. — И глядели друг другу в глаза.
— Верхушин сел в кресло, — сам я садиться в кровь не стал, но обошёл кресло сзади и встал за спинкой. — А кто-то сидел напротив него, смотрел на следака в ответ. И в этом момент кто-то выстрелил. Хм-м…
— А ты обратил внимание на угол вхождения пули? — Устинов так и смотрел на кровь. — Стреляли в упор, но чуть сверху. Но не в затылок, иначе бы тут всё забрызгало, пуля пошла вниз, разрушая мозг. А если бы просто пальнули в затылок или висок… Ты же сам, Пашка, проверил сегодня на практике, что бывает в таких случаях, если пуля выходит с другой стороны. Там весь подъезд уделан в кровяке, ёклмн, уборщица замучается завтра. А тут, можно сказать, аккуратно, кровь шла только из одного отверстия, видно по каплям. Его застрелили в кресле, когда он в нём сидел.
— Да, и пуля должна была остаться в теле. А вывод, — я посмотрел на него. — Убийца очень высокий, как тот, Борис Кузьмин, которого я подстрелил.
— Или как я, — Василий Иваныч хохотнул. — Но у меня алиби, если чё, есть. Я с Сафиным был в кабинете.
— Я ничего и не говорю про тебя, Иваныч. Мы работаем и обсуждаем, что думаем, — я почесал лоб. — Значит, Верхушин сидел в кресле, напротив него кто-то сидел на стуле и… знаешь, всё-таки я думаю, сначала Верхушин сам хотел допросить Рудакова, но поза Рудакова, сидящего на стуле, не похожа на позу человека, которого допрашивают.
— Угу, — он с надеждой посмотрел на меня. — И почему?
Он не просто задаёт вопросы, ему в кайф обучать, и в больший кайф, когда ученики показывают успехи. Вот, Василий Иваныч, ожидая от меня правильного ответа, аж заулыбался.
— Верхушин — человек опытный, он бы никогда не дал Рудакову закрыться спинкой стула. Это психологический барьер, такое сразу затруднило бы допрос. Человек на допросе должен чувствовать себя в уязвимой позиции.
— В точку! — Устинов щёлкнул пальцами. — Как раз хотел тебе сказать, а ты и сам знаешь. Значит, вывод прост — кто-то допрашивал самого Верхушина или отвлекал разговором, пока Борька…
Тут он замолчал и покачал головой.
— Знаешь, Пашка, Борька так-то хороший мужик был, опер грамотный. Но как-то, когда всё разваливаться началось, он всё хотел на коне быть. Говорил, что время сейчас как раз такое наступило, что ты или на коне, или в говне. В органах ещё несколько лет поработал всё-таки, но ушёл. И вот до чего докатился.
— А он сам ушёл? — спросил я. — Или, как говорится, «его ушли»? Отец ничего не говорил.
— Не подскажу, может, и вынудили, может, попался на чём-то, — Устинов пожал плечами и продолжил: — Короче, кто-то развлекал Верхушина беседой, а другой целился из пистолета ему в башку. И итог закономерный. Жалко, что это именно Олега стрельнули, он такие задачки любил щёлкать.
— Олег Верхушин мог думать, что Рудаков здесь один, и хотел его развести на откровенный разговор, — продолжал размышлять я вслух. — Но тут был Борис Кузьмин, который мог угрожать оружием.
Василий Иванович важно кивнул и спросил:
— Ещё заметил кое-что? Важная деталь, но я молчу.
Я огляделся — и заметил, про что он говорил, но не сразу.
— Вот, — я отошёл в угол, где была едва заметна пыль, лежащая правильной, почти квадратной формой. — Сам ковёр был чистый, имею в виду, до того, как его затоптали, пылесосили его регулярно. А здесь в углу куча пыли. Значит, кресло стояло именно здесь. Вот и следы от ножек, — я показал пальцем. — А оно тяжёлое.
Устинов, не говоря ни слова, попытался его сдвинуть, но вышло не очень, сразу начал съезжать ковёр, а на нём остались заметные следы, где ворс топорщился от прикосновения ножек.
Кошка с мурчанием запрыгнула на шкаф и теперь смотрела на нас оттуда.
— Зачем-то принесли на руках, — заключил Устинов. — Минимум два человека. И пыль не придавленная, значит, перенесли сегодня вечером. Знаешь, как-то слабо я представляю, чтобы кто-то заставил Олега Верхушина тащить кресло на руках. Такого не напугаешь.
— Рудаков и Борис Кузьмин?
— У Рудакова грыжа позвоночника была, — он цокнул языком. — Знаю, потому что с ним тогда в области лежали в одной палате, пару лет назад. Вот он тяжести и не носил с тех пор никогда.
— Был кто-то четвёртый? — уточнил я. — Его ещё не хватало.
— И не говори. Ëшки-матрёшки, нам этот четвёртый вообще ни к месту, лучше бы они на троих сообразили.
— Мужики, тут кровь! — раздался чей-то встревоженный голос из прихожки.
Я быстро пошёл туда, но встретил меня весёлый смех — это криминалист Кирилл хохотал сам над собой.
— Вот что называется — не выспался, — он щёлкнул «Зенитом» стоящий на тумбочке телефон с диском. Трубка была измазана красным.
— Это же кетчуп, Кирюха, — укоризненно сказал я. — Там на кухне бутылка «Анкл Бенса» стояла, можешь даже провести анализ… вкусовыми рецепторами, так сказать.
— Да я уже понял, Паха. Кто-то жрал и, не отвлекаясь, позвонил. Там участковый колбасу жрал, я его видел, вот он и звонил, точно он, и не протёр. Убийца бы тут вообще всё вымыл… Хотя всё равно, — криминалист отмахнулся. — Тут всё так лапано-перелапано, что пальчики не снять. Кстати… а это что? — он поправил очки и посветил фонариком.
Вездесущая кошка пролезла под тумбочку, и вскоре выпулила оттуда белый свёрнутый листок, перемазанный красным, тем же кетчупом, и начала им играть. Кирилл подобрал бумажку пинцетом и развернул. Лист тетрадный, в клетку, и с рукописным текстом.
— Почерк знакомый, — сказал я, присматриваясь к нему.
— И чей?
— Мой. Я днём Верхушину записывал свои цифры от пейджера. А фамилию он сам дописал, чтобы не запутаться потом, похоже. Он мог позвонить операторам прямо отсюда, чтобы прислали мне сообщение, думал, что тут всё в ажуре, — задумчиво произнёс я. — Или кто-то оставил сообщение вместо него, чтобы заманить меня. Надо будет запрос днём в пейджинговую компанию сделать.
— Угу, — Устинов закивал. — Ну, покрутимся тут, может, что-нибудь ещё найдём. Хорошо тебе, Пашка, — он широко зевнул. — Тебе хоть завтра на работу не идти. А я нифига не выспался.
— Да я-то, сам знаешь, тоже не отдохну.
Но зато смогу заняться делом спокойно. Есть серьёзное подозрение, что в квартире был кто-то четвёртый. Но кто он — вопрос хороший.
Пока же у меня в этом деле было две зацепки — пропавший Рудаков и та бригада мокрушников, но их будет колоть РУОП, не мы. Хотя отец подскажет, что и как, я к нему зайду завтра.
— Ну пошли, — Устинов подобрал кошку. — Пока в кабинет, потом домой. Только что бы тебе там дать? Ты же пиво не пьёшь, да?
— Не пьёт, — ответил я за неё.
Как и думал, перед тем, как отправить меня в область, начальство сперва вызвало «на ковёр», едва я появился в ГОВД.
— Ты у меня туда уедешь! — угрожающим голосом говорил Шухов. — Ты уедешь в область и будешь лежать на этой реабилитации, пока силком оттуда не выгонят! Ë-моё, Васильев! Ты уже сегодня должен был быть там, а не здесь! Что опять за дела у тебя тут?
— Работу я бросить тоже не могу, — парировал я. — Надо же все дела передавать. А вот если бы уехал, и представьте, что двойное убийство стало бы тройным — ведь Кузьмин бы сбежал и ещё бы кого-нибудь подстрелил.
— Ты как Чак Норрис, — сквозь зубы проговорил начальник ГОВД Федорчук. — Вот у Устинова за столько лет службы, за весь этот солидный срок — всего два применения табельного с летальным исходом! А у тебя уже второе только за этот месяц! Учись у лучших, студент. Наша работа — это не палить во все стороны, а долгая и кропотливая работа личным сыском.
— Вот, и я про что! — вставил Шухов угодливым голоском. — Рэмбо, блин…
— Вот и буду учиться, — невозмутимо сказал я. — А пока готов выполнять приказ уехать на реабилитацию.
— Уедешь, — проговорил Федорчук. — А мы в регистратуру позвоним и узнаем, там ты или нет. Раз положено, то езжай уже! Хватит вола тянуть за яйца! Вчера ещё надо было ехать!
— Обязательно позвОним! — на наш местный манер выкрикнул мой шеф. — Каждый день лично звонить буду. Два раза в день…
— Ладно, — Федорчук выдохнул. Говорил он хрипло, сегодня мучался давлением, судя по лицу густого красного цвета, почти как борщ. — Тут с главка справлялись о тебе, сам генерал Хорьков интересовался этим случаем, он, кстати, сам сюда едет из-за следака. Короче, велел не казнить, а миловать. Коллеги со смежного направления хвалили тебя, аж из Москвы звонили. Так что, крутой Уокер, вали-ка на свою реабилитацию, пока ещё кого-то не застрелил.