1
В спешных сборах незаметно пролетел день. И вдруг наступило затишье. Уехал Курнышев, ушел подтянутый полковник. Получены диски и сухой паек.
Пятеро расположились возле дерева под густой и длинной вечерней тенью.
Васенев вспоминал разговор с капитаном. Есть над чем поразмыслить. Значит, он, лейтенант Васенев, необъективный, несправедливый человек, к тому же еще и подозрительный. По отношению к Афанасьеву поступил, как это выразился капитан? Пакостно? Ничего себе припечатал словечко. Никогда Васенев не считал себя таким. А Афанасьев... Вообще-то он неясный, туманный. Тихоня, тихоня, а иной раз так полоснет взглядом — хоть стой, хоть падай. У такого на уме может быть всякое. На днях, когда Афанасьев вдруг скис, стал более скрытным, в глаза другим не смотрел, а прятал их, Васенев сказал сам себе: «Все. Этот что-то задумал. Жди «ЧП». Так оно и получилось. Казалось бы железная логика. А на самом деле никакая не железная, обыкновенная подозрительность.
И стыдно и обидно. Никакой девушки у Васенева не было. Друзья-курсанты получали письма от девушек, показывали фотографии, делились с Васеневым секретами. А у него за душой ничего — пусто. Капитану соврал: есть любимая. Сгоряча не было стыдно; а сейчас хоть беги обратно в роту и извиняйся перед капитаном.
А тут еще и отношения с Андреевым запутаны. Что он корчит из себя всезнайку, хочет меня подменить, авторитет мой уронить в глазах бойцов. Иногда лишь подумаешь, что надо сделать это или что-то другое, а он, оказывается, уже сделал. Откуда такая резвость? Зачем она? Хочет показать — вот, мол, я сержант, но не хуже командира взвода разбираюсь в делах. Надо его осадить, поставить на место, а капитан поддерживает. Для него Андреев — человек справедливый и бывалый, я же пороха не нюхал. Разве это от меня зависело? Не нюхал, так понюхаю. Капитан приказал ладить с сержантом. Ладно, я постараюсь, а если он не захочет?
А нас ведь только пятеро, хотя там, конечно, партизан много. Но то народ чужой, неизвестный. Подумаешь серьезно об этом, сердце сжимается в тревоге. Скорее бы смеркалось, что ли!
...Григорий лежал на спине, подложив под голову руки, и рассматривал голубой кусочек неба. Голубизна мягкая, ласковая — взвиться бы туда! Нежданно с покоряющей силой нахлынули воспоминания.
...Был когда-то рядом Петро Игонин. Тогда они уже осиротели — и Семена Тюрина потеряли, и капитана Анжерова похоронили. Осиротели, но почувствовали силу, поверили в себя. Много говорили тогда с Петром — о жизни, о войне, о себе. И Петро просил Григория, в случае чего, написать матери. Григорий дал слово, что исполнит просьбу друга. И он исполнил. Когда вышли из окружения, а военная судьба развела их в разные стороны, Андреев написал матери Игонина в Вольск, и она откликнулась сразу, забросала вопросами о сыне. Но что мог ответить ей Григорий? Он сам потерял следы Петра. Он мог рассказать ей только о скитаниях в Беловежской пуще. Да, тогда пришлось им трудно. Отряд шел к своим наугад. Все дороги кишели немцами, своих нигде не было.
Два года утекло с тех пор. Тяжелейших два года. Фашисты хвастались, что видят Москву из бинокля. Им дали тогда по зубам, отогнали от Москвы. Но страшно подумать — немцы еще в самом центре России. Их сапоги топчут мостовые исконно русских городов — Орла и Смоленска, Брянска и Белгорода.
Андреев собрался в партизанский лес. Он пережил сорок первый год и ничего не боялся.
Вот труднее будет с лейтенантом. Что, если он будет и в лесу держаться особняком? Не посоветуется, не поделится сомнениями, что если останется чужим? Как с ним идти на опасное дело? А ведь придется.
Рядом с Андреевым дремал Ишакин. Тот про себя перебирал, что у него находится в вещевом мешке, в «сидоре», как презрительно звали мешок солдаты. Сухари. Пшенный концентрат. Мясная тушенка. Тушенки маловато, лучше бы концентратов поменьше, а тушенки побольше. Говорят, на той стороне плохо с продуктами. На сколько же мне хватит, если чуточку экономить? Так... Одну пачку концентрата... Сухарь...
Мысли Ишакина окончательно запутались, мозг окутала приятная дрема. Можно и соснуть часок, пока солнце не нырнуло за горизонт. Ночью, по всему видно, спать не придется.
Мишка Качанов лежал на животе, подперев подбородок на кулаки, и сам себе улыбался. Мысленно перебирал разговор с Раисой. Зря помешал ему сержант, надо бы ее взять с собой, было бы веселее.
Мишка представил, как запунцовела Раиса, когда он стал сманивать ее в тыл врага. Застенчиво улыбаясь, голову потупила, на щечках играли милые ямочки. Девчоночка она ничего, лишь глаза выпуклые.
Нынешней зимой приключился с нею конфуз. Когда начались учебные прыжки с парашютом, Раиса уговорила командира роты позволить прыгнуть и ей. Курнышев не возражал. Раиса с радостью пристегнула парашют, влезла в самолет, считая до последнего момента, что прыгать — дело пустяковое, не страшное, наоборот, приятное.
В кабине с инструктором их было пятеро. Прыгали по очереди. Раиса к люку подошла последней. Глянула в пустоту, и сердце подступило к горлу. Испуганно отпрянула назад. Инструктор подбодрил:
— Ничего! Ну, пошли!
Раиса глянула в открытую дверь, и снова ее напугала звенящая упругая пустота. Самолет миновал место, над которым надо было прыгать, и развертывался на повторный круг. Но и на этот раз Раиса не могла преодолеть страх. Летчик грозил ей кулаком, инструктор тихо, но зло ругался, а девушка глупо улыбалась и плакала. Пошли на третий круг. Инструктор, выждав, когда Раиса боязливо выглянула в люк, слегка толкнул ее, и девушка кубарем вывалилась из самолета, отчаянно взвизгнув. Инструктор знал, что парашют надежный, автоматический, с санинструктором ничего плохого произойти не могло. Самолету садиться с непрыгнувшим парашютистом считалось неприличным.
Раиса потеряла сознание. Упала в глубокий снег, как в перину. Сверху ее прикрыл парашют — было безветренно. Так и нашли ее, привели в чувство нашатырем.
О таком конфузе узнал батальон. Раисе не давали проходу. Ей советовали подать рапорт с просьбой о переводе в другую часть. Но она отказалась. И единственным человеком, который не смеялся над нею и поддерживал в трудную минуту, был Мишка Качанов.
Сейчас Мишка, вспоминая ее милые ямочки на щеках, улыбался. Он слышал, как рядом посапывает Ишакин, как шуршит газетой Лукин: складывает газетный лист так, чтобы удобнее было отрывать от него на закрутку. Какая-то птаха посвистывала над головой, недалеко орал вечернюю зарю неугомонный петух.
Каждый углубился в свои мысли. Григорию такая тишина не по нутру. Он приподнялся на локтях, потом сел, взял у Лукина газету, чтобы оторвать лоскуток на закрутку. Спросил:
— Ну, чего зажурились?
Первым отозвался Качанов.
— А что же делать, сержант?
— Сказку расскажи.
— Не умею, а то бы рассказал.
Ишакин вздохнул и шумно перевернулся на другой бок.
— Может быть, вы, товарищ сержант? — это подал голос Лукин.
— Что я?
— Ну, какую-нибудь историю?
— Какую же историю? Разве что из сорок первого?
— Крой, сержант, из сорок первого, — поддержал Качанов, — люблю послушать.
— Ладно, так и быть, — согласился Андреев, скручивая цигарку. — Война застала нас на границе. Полк разбомбило в первый же час, а наш батальон уцелел, потому что капитан Анжеров увел его по тревоге из военного городка. Потом мы пробивались из окружения, хватили всякого, но чаще всего вспоминаю один случай.
Сержант прикурил и заметил, что Васенев насторожился — он лежал так же, но чувствовалось, что напрягся.
— Прибился к нашему отряду старшина. Не совсем обычный старшина. Сверхсрочник. До войны кутил у своей знакомой и потерял пистолет. Старшину судил ревтрибунал, дал сколько-то лет тюрьмы. Сидел старшина в Слониме, наши второпях забыли о заключенных, освободили их уже немцы. И вот представьте себе положение старшины.
Сержант глубоко затянулся и сделал паузу. Лукин поторопил:
— Ну и что, товарищ сержант?
Ишакин открыл глаза: ага, и тебя заинтересовало.
— Вот и представьте. Немцы предлагали ему служить у себя — все-таки имел он зуб на Советскую власть. Она его в тюрьму посадила. А он отказался и пошел искать своих, на нас и наткнулся. Капитан Анжеров не поверил ему: могли такого подослать и немцы. Словом, в пиковом положении оказался. И от немцев ушел, и свои не признали.
— Правоверный капитан у вас был, — заметил Ишакин.
— Что ж ему оставалось делать? Старшине он сказал:
— Хочешь быть с нами, добывай оружие в бою.
— Правильно, — сказал Лукин.
— В первом же бою старшина стал добывать оружие. Шальной немец выдвинулся к нам ближе, мы его стукнули. Вот старшина и пополз, чтоб автоматом его завладеть. Уже добрался, взял автомат, а тут его немцы и убили.
— Вот тебе и правильно, — отозвался Ишакин.
— Конечно, правильно! — подтвердил Мишка.
— А человека нет, да? — ощерился Ишакин. — Почему бы этот автомат не подобрать после боя?
— Разве дело только в автомате? — спросил Андреев.
— А в чем же?
— B долге, в чести.
— Трудные для Ишакина понятия, — вставил Васенев.
— Трепалогия, товарищ лейтенант, — зло возразил Ишакин. И вдруг Мишка зашипел:
— Тихо, братцы!
Разговор оборвался, и ясно стало слышно, что где-то играет духовой оркестр. Радио? Нет, не похоже, вишь, как заметно вздыхают трубы. Лукин толкнул Качанова в бок:
— Играют, а?
Теперь уже все отчетливо слышали, что духовой оркестр играл вальс «Амурские волны».
— Можно на разведку, сержант? — спросил Мишка.
— Почему ты меня спрашиваешь?
— Виноват! Разрешите, товарищ лейтенант?
Васенев для важности помешкал, но все-таки разрешил. Андреев даже удивился: как он на это решился? Мишка, закинув за плечо автомат, подмигнул Лукину и выбрался из садика на улицу. Вернулся быстро и был очень возбужден.
— Хлопцы! — сказал он, сияя, как медная пуговица. — Хотите верьте, хотите нет — танцы! Провалиться мне на этом месте — танцы под духовой оркестр.
— Вот это да! — вздохнул Лукин.
— Здесь недалеко культурный садик, есть танцевальная площадка. А девчонки — закачаешься, так бы и остался до конца войны. Хлопцы, куда мы попали?
— Кому война, кому мать родна, — вставил Ишакин. — Шумишь тут со своими танцами.
— Лежи ужо! — огрызнулся Мишка и к Васеневу елейным голосом: — Товарищ лейтенант, на один танец, а? На один, а?
— Отставить, Качанов!
— Иэх-х! Жаль!
— Не переживай, — улыбнулся Андреев. — Напрасно нервы портишь. Видишь, старшина идет? За нами.
— Уже?
И в самом деле, старшина с противогазом и с красной повязкой на рукаве спешил к гвардейцам.
— Кажется, он хочет доложить, что карета подана, — вздохнул Качанов. — Ну, что ж, мы, сержант, готовы. Потанцуем потом, когда вернемся.
Парашютистов ждала полуторка, а на аэродроме — вместительный тихоходный «Дуглас».
2
«Дуглас». В утробе его, возле двери, у противоположного борта, высился штабель простеженных, как телогрейки, продолговатых мешков защитного цвета. То мягкие парашютные мешки, в которых партизанам сбрасывали продукты и боеприпасы. Видимо, в одном месте летчики сбросят парашютистов, а в другом — мягкие мешки.
Командир «Дугласа», высокий, с черными усиками грузин в меховых унтах, усадил гвардейцев вдоль правой стенки — Васенев сел от двери первым, а Лукин — последним.
Перед посадкой грузин придирчиво осмотрел своих новых подопечных, остановился возле Лукина, покачался на носках и спросил:
— Послушай, дорогой, ты куда собрался? Скажи, пожалуйста, куда?
Лукин растерянно оглянулся на Васенева, не понимая, чего хочет от него летчик. Как это куда собрался? Разве это секрет?
— Почему молчишь? К бабушке в гости собрался, да? В туристский поход собрался? Почему вещевой мешок повесил сбоку? Посмотри, как у них!
Лукин, конечно, немножечко слукавил. Вещевой мешок полагалось пристроить на груди, а Лукин умудрился приладить сбоку, справа.
— Убиться хочешь, да? — не унимался капитан корабля, и Лукин, покраснев, приладил вещмешок на груди, а поверх пристроил автомат.
Сейчас грузин взял у Васенева вытяжную фалу и защелкнул карабинчик за металлическую трубку над головой. Таким же образом зацепил фалы у других гвардейцев.
В центре самолета возвышалась тумба, над ней в потолке зияла круглая дыра, покрытая сверху стеклянным колпаком. Перед вылетом на тумбу встал летчик, по пояс очутившись в стеклянном колпаке, и только теперь Андреев догадался, что купол сделан для наблюдателя. Из него можно было вести круговое наблюдение и стрелять из спаренного авиационного пулемета. Купол мог вращаться вместе с пулеметом.
Удивительное дело, пока было неясным назначение купола, до тех пор Григорий сохранял относительное спокойствие. А тут будто что-то прорвалось внутри, и ему стало не по себе. Почувствовал себя беспомощным и уязвимым. Если до этого не думал ни о чем, то теперь мысли вокруг тревожного и роились. Не было сил от них избавиться.
Что такое «Дуглас»? Тихоходная неуклюжая машина. Не дай бог, ее настигнет быстроходный и маневровый «Мессершмитт». Опаснее того лететь над линией фронта. Там прожекторов и зениток чертова уйма. Зацепит какой-нибудь прожектор самолет и поведет ослепшего летчика на гибель. А ты будешь сидеть в утробе машины беспомощный и неуклюжий — ждать, когда самолет врежется в землю. Не пошевельнешься, не повернешь лишний раз голову, не посмотришь на друзей. Справа чувствуешь горячую руку лейтенанта, а слева ишакинский автомат, который прикладом уперся в бок.
Загудели моторы. Самолет вздрогнул, как живой, подался вперед, подпрыгивая. Затем подпрыгивание прекратилось. Неведомая сила хотела было сдвинуть парашютистов к хвосту, но это ей не удалось. Самолет оторвался от земли и взял курс на запад, в сторону Брянских лесов.
В воздухе Андреев успокоился. Душевное равновесие сопровождало его до конца пути. Перед линией фронта из пилотской кабины вышел командир корабля — грузин с черными усиками — и многозначительно показал пальцем на пол самолета: мол, внизу передовая, хотите — можете посмотреть.
Васенев не шелохнулся, сидел истукан истуканом, закрыв глаза. Ишакин сладко посапывал. Он, кажется, мог дремать в любой обстановке. Лукин прикрыл ладонью глаза, чтоб не видеть ни утробы самолета, ни грузина, и тем более линию фронта. У Мишки Качалова сообщение командира корабля вызвало живейший интерес. Он повернулся к окну-иллюминатору и прильнул к нему. Повернулся к иллюминатору и Григорий Андреев.
Ночь стояла лунная, и земля хорошо проглядывалась в синеватом лунном тумане. Внизу что-то горело — не очень-то поймешь что с высоты двух тысяч метров. Кое-где видны яркие вспышки — бьют орудия. Под самолетом вспыхнул прожектор, насквозь пронзил белым стремительным жалом ночную синеву, покачался туда-сюда и погас. Такой же луч вспыхнул в другом месте, в третьем. Они качались туда-сюда, пронзая небо яркими остриями и гасли. Вдруг вверх поползли красные маленькие светлячки, один за другим, ровной прямой цепочкой, но в стороне от самолета гасли. Андреев догадался, что с земли по самолету, на звук, стреляли трассирующими пулями.
Летели еще около часа. Затем самолет тряхнуло, и он резко пошел вниз. От неожиданности зашлось сердце. Андреев глянул в иллюминатор и отчетливо увидел под собой ощетинившиеся копья леса и вырубку, на которой, расплескивая искры, треугольником горело три костра. Самолет накренился на правое крыло. Копья леса и костры стали видны рельефнее и четче. В середине треугольника кто-то семафорил фонарем. То посветит, то прикроет.
Из пилотской кабины вышел летчик, распахнул боковую дверцу и крикнул:
— Приготовиться!
Голоса никто не расслышал. По движению губ догадались, какое слово он произнес. Васенев поднялся первым и, шагнул к двери.
— Пошел! — скомандовал грузин, и лицо его сделалось сердитым, будто был недоволен, что приходится расставаться с гвардейцами. Васенев моментально исчез в пустоте. Не мешкал и Андреев. Набрав в легкие воздух и преодолевая встречный упругий поток, выбросился из самолета. Динамический удар был сильнее, чем при учебных прыжках. Дал о себе знать дополнительный груз — вещмешок, автомат, гранаты. Когда Григорий почувствовал над головой прочный белый купол парашюта, то первым делом осмотрелся. Увидел зеленый огонек на крыле удалявшегося самолета, недалеко от себя белый купол Ишакинского парашюта. Чуть подальше качался на стропах Качанов. Внизу догорали костры. Возле них сновали люди. Земля круто приближалась. Андреева относило в сторону от костра. Попытался подтягиванием строп изменить направление, но бросил. Относило недалеко. Еще раз взглянул вверх и заметил, что нет третьего парашютиста. Вот Ишакин. Через вещевой, мешок, притороченный на груди, старается заглянуть вниз, вытягивает шею. Мишка что-то мурлычет под нос — песню, что ли?
А Лукин? Его парашюта не видно.
Приземлившись, сержант прежде всего освободился от ремней парашюта. По правилам это сделать надо было еще в воздухе. Но Андреев не мог расстегнуть тугой карабин. К тому же, мешал вещевой мешок. На земле удалось сделать ловчее. Скатал парашют в комок, спрятал под сосенкой. Закинул вещевой мешок за спину, на груди приладил автомат, из кармана достал пилотку, надел ее на голову. Можно шагать к кострам, но поостеречься все-таки следует. Их предупреждали, что костры иногда жгут полицаи, обманывают летчиков. Андреев приладил палец на спусковой крючок и, стараясь идти как можно тише, направился к кострам. Кругом ни души. Опушка леса залита синеватым лунным светом. Сквозь частокол сосен проглядываются костры, люди возле них.
К кострам приближался сторожко, но не заметил откуда, а главное, когда появился рядом с ним человек.
— Обожди трошки, — проговорил он над самым ухом. Андреев вздрогнул, резко повернулся и увидел парня в телогрейке и в кубанке. Машинально навел на него автомат.
— Дурной, — качнул головой парень. — С переляку своих не узнаешь? Убери бандуру, — Андреев тронул пальцем автомат.
— Кто такой? — запоздало прохрипел сержант. У него даже голос пропал.
— Таракан запечный, хохол здешний, — пошутил парень. — Пийдемо. Тебя лейтенант шукает.
Андреев шел за парнем и переживал из-за того, что дал застать себя врасплох и проявил воинственную прыть, когда было поздно. Но парень не обратил на это внимания, видимо, считал все в порядке вещей. Он ни разу не оглянулся, ничем не напомнил про конфуз.
Васенева заметил издалека. Лейтенант стоял возле костра. Возле него были Ишакин и Качанов, несколько партизан. Андреев поискал глазами Лукина и опять затревожился. Что за чертовщина? Куда же делся Юрка? Лейтенант вопросительно посмотрел на Андреева и спросил:
— Где Лукин?
— Не знаю.
— Вот растяпа! — выругался Васенев.
Андреев сказал, что не видел его парашюта в воздухе. Может, парашют не раскрылся? Бывает и такое.
Лукина искали долго, с ног валились от усталости. Но Юрка словно сквозь землю провалился. Васенев рассвирепел. Не успели вступить на партизанскую землю и уже происшествие. Не надо было брать Лукина да послушался сержанта. Недаром говорят: других слушай, а живи своим умом. Лукин струсил прыгать — не иначе. Андреев тоже переживал, но даже мысли не допускал, что Лукин мог струсить.
В лагерь прибыли на рассвете. Постелили под сосной парашюты, которые захватили с собой, и уснули, как убитые.