Я попробовал представить себе живущую здесь девочку. Я пересмотрел множество ее фотографий, но никак не мог себе представить, какое выражение принимало ее лицо, когда она входила в эту комнату, отправляясь спать, или когда просыпалась здесь утром.
Пробовала ли она прикрепить упавшие плакаты к стене? Интересовалась ли книжками с пестрыми обложками и объемными картинками? Глазела ли перед сном на торчащий из стены длинный гвоздь над комодом или желтовато-коричневый подтек, расползшийся в углу с потолка до стены. Я взглянул на сияющие нарисованные глаза куклы, и мне захотелось наступить на них.
— Мистер Кензи, мисс Дженнаро! — позвала нас из кухни Беатрис.
Мы последний раз окинули взглядом комнату, я снова ключом погасил свет.
На кухне, прислонившись к плите и засунув руки в карманы, стоял какой-то мужчина. По его лицу я понял, что он ждет именно нас. Он был чуть ниже меня ростом, широк и кругл, как бочка с дизельным топливом. Его лицо раскраснелось, будто он долго находился на солнце. В нем ощущалась какая-то суровость и непреклонность, казалось, он с первого взгляда видит собеседника насквозь.
— Лейтенант Джек Дойл. — Он стремительно протянул мне руку.
Я пожал ее.
— Патрик Кензи.
Энджи представилась сама и тоже пожала ему руку. Он внимательно всматривался в наши лица. Прочитать что-то на его лице было невозможно, но его долгий, внимательный взгляд обладал какой-то магнетической силой. Хотелось не отрываясь смотреть ему в глаза, хотя нам бы по разным соображениям следовало смотреть куда-нибудь в сторону.
За последние несколько дней я не раз видел его по телевизору. Он возглавлял группу, занимающуюся расследованием преступлений против детей, и, когда он, глядя в камеру, говорил, что разыщет Аманду Маккриди во что бы то ни стало, телезрителю сразу становилось жаль тех, кто ее похитил.
— Лейтенант Дойл хотел познакомиться с вами, — сказала Беатрис.
— Ну, вот и познакомились, — кивнул я.
Дойл улыбнулся.
— Уделите мне минутку?
Не дожидаясь ответа, он прошел к двери, выходящей на террасу, открыл ее и через плечо посмотрел на нас.
— Видимо, придется, — вздохнула Энджи.
Перила террасы нуждались в покраске даже сильнее, чем потолок в спальне Аманды. Стоило их коснуться, как облупившаяся, рассохшаяся краска начинала трещать. Пахло шашлыками, которые жарили где-то поблизости, из соседнего квартала доносились звуки, обычно сопровождающие вечерники на заднем дворе, — женский голос громко жаловался на солнечные ожоги, по радио выступала группа «Mighty Mighty Bosstones». Откуда-то доносился резкий смех, похожий на перестук ледяных кубиков в бокале. Не верилось, что уже октябрь и вот-вот наступит зима. Не верилось, что Аманда Маккриди уплывает от нас все дальше и дальше, а Земля продолжает себе вращаться.
— Итак, — Дойл облокотился на перила, — распутали уже дело?
Энджи страдальчески закатила глаза.
— Нет, — ответил я, — но теперь уже совсем скоро.
Дойл тихонько посмеялся, глядя вниз на цементную заплатку в асфальте и сухую траву под террасой.
— Мы так понимаем, это вы не советовали Маккриди обращаться к нам?
— С какой это стати?
— На вашем месте я бы тоже так поступила. По той же причине, — сказала Энджи.
Он повернулся и посмотрел на нее.
— Поваров слишком много, — добавила она.
— Отчасти дело в этом, — кивнул Дойл.
— Расскажите про другую часть, — попросил я.
Он сцепил пальцы и напряг руки, так что затрещали суставы.
— Эти люди, думаете, как сыр в масле катаются? У них что, яхты, люстры, усыпанные бриллиантами, и все так скрыто, что даже я не знаю?
— Нет.
— С той истории с Джерри Глинном вы, говорят, дерете с клиентов довольно прилично.
Энджи кивнула:
— Гонорары тоже приходится выплачивать довольно приличные.
Дойл слегка улыбнулся, отвернулся к перилам, держась за них обеими руками, и, стоя на каблуках, отклонился назад.
— К тому времени, как вы найдете девочку, — сказал Дойл, — Лайонел и Беатрис окажутся в долгах на несколько сотен тысяч. Это в лучшем случае. А ведь они — всего лишь дядя и тетя, но будут покупать рекламное время на телевидении, давать объявления на целые полосы во все федеральные газеты, обклеят ее фотографиями рекламные щиты вдоль шоссе, будут нанимать экстрасенсов, шаманов и частных сыщиков. — Он снова повернулся к нам: — Они разорятся, понимаете?
— Это одна из причин, почему мы пытались отказаться от этого дела, — сказал я.
— В самом деле? — Он поднял бровь. — Тогда что вы тут делаете?
— Беатрис настойчива, — сказала Энджи.
Дойл обернулся на окно кухни.
— Есть немного.
— Странно, что мать Аманды никак себя не проявляет.
Дойл пожал плечами.
— В последнюю нашу встречу она была совсем осоловевшая от транквилизаторов, от прозака или что там дают теперь родителям пропавших детей. Послушайте, мне бы не хотелось портить отношения с людьми, которые могут помочь в поисках. Серьезно. Я хочу быть уверен, что, во-первых, вы не будете путаться под ногами; во-вторых, не станете рассказывать журналистам, что вас ввели в игру оттого, что в полиции все такие пеньки, что, плывя в лодке, воду найти не могут; и, в-третьих, не воспользуетесь бедой этих людей, — он кивнул в сторону окна кухни, — чтобы выжимать из них деньги. Потому что мне Лайонел и Беатрис нравятся, так уж сложилось. Они хорошие люди.
— Повторите, пожалуйста, что там было во-вторых? — улыбнулся я.
— Лейтенант, — сказала Энджи, — как уже было сказано, мы изо всех сил уклоняемся от этого дела. Вряд ли будем всерьез заниматься им и перебежим вам дорогу.
Дойл уставился на нее долгим и пристальным взглядом:
— Тогда что вы тут делаете?
— Беатрис пока не принимает наш отказ.
— А вы, значит, думаете, все изменится, и она примет?
— Мы надеемся, — сказал я.
Он кивнул и, отвернувшись, стал смотреть вниз.
— Слишком долго.
— Что «долго»? — не поняла Энджи.
— С момента исчезновения четырехлетнего ребенка, — он вздохнул, — слишком много времени прошло.
— У вас никаких зацепок?
— Спорить, что они стоящие, на дом — не стану.
— А на второсортную квартирку?
Он пожал плечами.
— Истолкую этот жест как «да нет, пожалуй».
Он кивнул:
— Да нет, пожалуй. — Отслоившаяся краска зашуршала у него под ладонями, как сухие листья. — Сказать вам, как я попал в эту разыскную службу? Примерно двадцать лет назад дочка моя, Шэннон… исчезла. На сутки. — Он обернулся к нам и выставил указательный палец. — Даже и суток не прошло. С четырех часов дня до примерно восьми следующего утра, но ей было шесть. Вы не можете представить, как долго тянется ночь, когда у вас пропал ребенок. Последними Шэннон видели ее друзья, она ехала домой на велосипеде, кто-то вспомнил, что за ней очень медленно ехала машина. — Дойл потер глаза, шумно выдохнул. — Мы нашли ее на следующее утро в дренажной канаве возле парка. Свалилась с велосипеда, переломала голени, потеряла сознание от боли.
Он заметил выражение наших лиц и протестующее выставил ладонь.
— Это все ерунда, — сказал он. — Две сломанные голени, боль страшная, она потом некоторое время вообще всего боялась, это была самая серьезная травма, с какой мы все, дочь, жена и я, столкнулись в детстве Шэннон. Повезло. Просто чертовски повезло. — Он торопливо перекрестился. — Зачем я вам все это рассказываю? Пока Шэннон разыскивала вся округа и мои друзья-полицейские, а мы с Тришей ходили и ездили повсюду и рвали на себе волосы от отчаяния, заехали по дороге выпить по чашке кофе. Хотели взять его с собой, поверьте. И вот две минуты, пока стояли в очереди в «Данкин Донатс», я взглянул на Тришу, она — на меня, ни слова не было сказано, но мы оба поняли, что, если Шэннон мертва, нам тоже не жить. И браку нашему конец. И счастью нашему конец. И вся наша жизнь отныне станет одной долгой дорогой боли. И больше ничего в ней не будет. Все то хорошее, на что мы надеялись, все, ради чего жили, — все это умрет с нашей дочкой.
— И потому пошли работать в отдел по борьбе с преступлениями против детей?
— Поэтому создал отдел по борьбе с преступлениями против детей. Это мое детище. У меня ушло на это пятнадцать лет, но я это сделал. Отдел существует, потому что тогда в пончиковой я взглянул на свою жену и понял, что никто не может пережить потери своего ребенка. Никто. Ни вы, ни я, ни даже неудачница Хелен Маккриди.
— Хелен — неудачница? — спросила Энджи.
Он приподнял бровь.
— Знаете, почему она пошла к Дотти, а не наоборот?
Мы покачали головами.
— У Хелен кинескоп в телевизоре садится. Цвет то появляется, то исчезает, и Хелен это не нравится. Так она оставила ребенка и пошла к подружке.
— Смотреть телевизор.
Он кивнул:
— Да, смотреть телевизор.
— Ничего себе, — сказала Энджи.
Он пристально посмотрел на нас с минуту, потом подтянул брюки и сказал:
— Лучшие мои ребята Пул и Бруссард будут держать с вами связь. Если сможете помочь, честь вам и хвала. — Он снова потер лицо ладонями и покачал головой. — Черт. Устал я.
— Вы когда последний раз спали? — спросила Энджи.
— По-настоящему? — Он усмехнулся. — Несколько дней назад.
— Вам помощник нужен.
— Помощник мне не нужен. Мне этот ребенок нужен. Целый и невредимый. И еще вчера.
3
Хелен Маккриди смотрела себя по телевизору. На экране она была в голубом платье и жакете в тон с приколотым к лацкану бутоном белой розы. Волосы красивой волной спадали на плечи. Минимум косметики, разве что неброские тени подчеркивали выразительность глаз.
На настоящей Хелен Маккриди была розовая футболка с надписью «Рождена ходить по магазинам», и белые треники, обрезанные чуть выше колен. Собранные в конский хвост волосы столько раз перекрашивались, что уже забыли свой истинный цвет. Сейчас они напоминали нечто промежуточное между платиной и пшеничным полем, только пшеница была вся засаленная.