— В «собачьем», что ли? — Оживляется Черноухов.
— Мама Андрея — костюмер в «Волшебном Очаге». А что касаемо собаки, так его лучшая роль, с вашего позволения, именно собака. Артемон, если вам это что-то говорит.
— А этот — Аполлон?
— А этот Аполлон — концертный номер. Всего лишь. «Ты — изо льда, моя Изольда! А я — твой преданный…». В общем — это вам не интересно.
— Цветы притащит в зубах. Понял.
…Но обманывали не только его (я заметил, что это — ужасно заразительная вещь.)
Была как раз пятница в тот вечер — и мы нежно обнимались с родителями по видео-звонку. Половина из нас была счастлива. Они что-то там радостно тарахтели, а я все глядел на нездешнее солнце, нездешние облака (плывущие к далекой полузаснеженной горе), а еще — на смуглых людей, которые стояли за плетеным заборчиком — и чему-то радовались, хлопая в ладоши. И я мучительно хотел — ТУДА, к ним, ко всем сразу.
…Однажды, во время внезапной краткосрочной побывки, Дрон Большое Ухо (еще из моих прозвищ) подслушал замечательную родительскую беседу.
— Мы сейчас в спокойной африканской стране, — настаивала мать вполголоса. — Мы бы могли забрать Даньку. Он бы так и учился дистанционно, а плавать мы бы возили его на океан. За девочкой приглядывали бы Миллеры: все-равно она там пасется…
Они думали, что я давно заснул в этой чертовой коляске.
А я — не заснул. Я сразу представил СВОЮ Африку — и жгучую, до любовного томления, жизнь. Настоящую жизнь: со всеми этими попугаями, бегемотами, орущими макаками. Ранчо на утренней заре — и целый табун, из которого я выберу себе жеребенка (уже проходил иппотерапию: это гораздо круче, чем плавание).
Я все это представил — и взвыл! Я ревел внутри себя. Потому что никто и никуда меня не возьмет.
И папа (вернее: Родитель№ 2) сказал:
— Мы сейчас хорошо укладываемся в кондиции. За ребенка — дополнительная плата. Зачем нам лишний расход?..Мы решили собирать деньги — или их тратить? Одна поездка к океану обойдется…
И я заткнул уши. Все остается прежним: «поняшка» — и прикрепленная к ней сестра (для ухода и кормления). Не будет мне Африки, ничего не будет…Сгиньте, ранчо и макаки. Прочь с моих глаз, бестолковая черная прислуга. Ноги же есть — ступайте куда-нибудь. Я не просто сын Лучших в Мире Родителей (об этом зудит Седая Дама); я — и сам лучший в мире Источник Экономии. Надеюсь, эти трудолюбивые люди купят вскоре искомую квартиру с большими потолками. И — подальше от нас.
Я знаю, о чем вы сейчас вздыхаете, ЛЮ-Ю-ДИ! Что я — злой, завистливый, неблагодарный. И у меня нет к ним жалости.
Вы правы. Нет.
Я ее УТОПИЛ.
Победитель местных дур: Леха Брасович Шампур
Однажды (это было еще до моей «спортивной карьеры») Седая Дама загнала меня в Уютный Переулок (на ее «супер-ракете» — это запросто: такие делают в Швейцарии и только по заказу). Седая Дама, значит, затиснула меня в этот Уютный, и я на своей тарахтелке никуда не скрылся. Да и не пытался, в общем.
Она подъехала на меня (да, да — «на меня», а не «ко мне») и так сдавила руку, что я понял сразу: слухи о том, что она в юности повредила спину на брусьях, будучи гимнасткой — это всего лишь слухи!.. Она точно занималась самым свирепым самбо.
А дальше она погнала волну: «Как это здорово — заниматься спортом!»
ЛЮ-Ю-ДИ, и вы ей верите?
Но в доме у нас мгновенно завелись журналы с качками и — сопутствующие им, пересуды о рекордах. Седая Дама не уставала в своих происках; она доставала всех — и однажды я с удивлением увидел себя уже сидящим на бортике нашего паралимпийского бассейна.
Долго ждали тренера. Пришел хмурый, малоразговорчивый дядька с лошадиной мордой.
— Сан Саныч, — буркнул он, примащиваясь рядом. — Савраскин.
Потом он накричал на мою мать («Что вы топчетесь? Выход — там!»).
Потом сунул мне в руки какую-то безобразную тяжелую харю (с табличкой на шее), после чего …просто СТРЯХНУЛ меня в воду.
Вот что он думал? Что я задергаюсь, нахлебаюсь, позову маму-Гренадера, наконец?..
А я — мальчик, живущий у моря.
Я паучком (в раскоряку) опустился на дно и уже здесь рассмотрел толком выданную мне образину. Это оказалась жаба из литой резины; и имя ей было «ЖАЛОСТЬ».
Потом я оглядел всю подводную коллекцию. «УПОРСТВО» — бобр еще тот; «СМЕЛОСТЬ» — вся Евпатория в этих таксах! — и дядю Крота с неизбежной лопатой, символизирующей ежедневный труд.
Взять я мог что-то одно. И я взял: кусок отвалившейся кафельной плитки.
— Ну ты и фрукт! — Сказал тренер, обозрев трофей. — Сколько тебе лет, засранцу?
Я понял, что церемониться он со мной не будет. Оно и к лучшему.
— Десять, — сказал я. — И я — не засранец! Показать?..
Когда мы возвращались домой, мама несколько нервно спросила:
— Ну, как тренер? Хорош?
— Зверь! — ответил я. — Конечно, хороший.
ЛЮ-Ю-ДИ, вы знаете, что такое бассейн ранним утром?
Когда дежурные тетеньки сладко дремлют, баюкая вязанье, а над огромной чашей воды незримо колышется воздух.
Вы скажете: очнись, мальчик. У тебя — море под боком.
Есть. А почему вы сами не загораете на этом пляже? Ну, где «особенные дети»?
Вот я — поменьше еще… Мать тащит меня к воде, как плененного крокодила. Даже борозда остается: от двух беспомощных пяток.
Папа при этом, заложив руки за спину, внимательно изучает «Правила поведения на воде»: он их видит впервые: каждый день.
Машка с Катькой вообще ничего не изображают. Уходят на соседний пляж.
То ли дело бассейн: причем именно НАШ.
Когда тут все СВОИ.
Я числюсь полуздоровым (ноги — не в счет). И лесенка ни к чему. Просто — бултых в воду.!
Главное — шапочку не забыть. К примеру: в нашей группе — они все желтые, а, скажем, у незрячих, — красные. Для тренеров и инструкторов — очень удобно. Седая Дама расстаралась…И то: на брусья с ее диагнозом не возвращаются. А плаванье многих бедолаг пригрело. Сам слышал, что она до сих пор «ветеранит», (в смысле — принимает участие в ветеранских заплывах.)В тот день, когда я решил бросить бассейн, она даже Европу взяла.
Опять звонил тренер: на домашний телефон.
Голос у Савраски — напряженный и вкрадчивый, как у военкома, поймавшего дезертира.
— Сачкуешь?
Да, я сачкую. И дальше собираюсь.
— Что молчишь? Обошел тебя Брасович?
Ах, ну да. Леха Шампур меня «обошел». Это Леха-то?
…Он всегда был вторым. Но теперь у него — путевка на краевые гонки. А я, как уверен Савраска, буду «хлебать чужую волну». Жесткий мужик. Чудо, а не тренер.
Сан Саныч бурчит свое:
— Восемь тренировок!. Ребята интересуются.
Ага, нужен я ребятам: мы тут все — на порядок «злее», чем эти хваленые здоровые спортсмены. Для них проигрыш — только накачка от тренера. У нас же — еще одна упущенная возможность. Возможность увидеть (или услышать: для кого как) — хоть краешек нового мира; пусть для начала это — старая избитая мостовая соседнего города, по которой молодым нетерпеливым ногам пробежать — раз плюнуть!
А мы, притороченные к своим «телегам» и «ракетам», мы познаем новые земли, как раньше флибустьеры — чужие острова!.. Это волнующее до икоты дрожание в кончиках пальцев — и совершенно дикая мысль: вот сейчас, сейчас — за тем поворотом! Случится нечто незнаемое, но — прекрасно ожидаемое.
…Что он там все ворчит в эту свою трубку? Ага, вот.
— Так ты придешь?
(Если бы я мог ХОДИТЬ, ты бы меня вообще не увидел…)
Я нажимаю на самую прекрасную кнопку в мире.
Прощай, Савраска!
ББГ + ББЛ
Наверное, в каждом многоэтажном доме есть свой любимый самодур.
У нас это ББГ: Большой Белый Господин. Когда он проходит, кажется — что все вокруг вытягивается во фрунт: лампы дежурно вспыхивают, лифт подскакивает, а народ на площадке сбивается в сторону. Туда, где под липой на вечной скамье доживает свой век поколение ПЕНСИ.
С площадки — два выхода: по лестнице (двенадцать ступеней) и — второй (для меня лично) — по пандусу.
Так вот. Когда я выкатываюсь, весь народ аккуратненько сходит по лестнице. Пандус — мой!
Но не таков Белый Господин. Не торопясь, всегда в сопровождении своего телохранителя Буцая, он не спеша шествует по моему спуску. Там, внизу, его уже ждет распахнутая дверца автомобиля. Я уже молчу про его цвет…Да вы уже догадались: Большой Белый Лимузин (ББЛ). И ничего удивительного нет в том, что водила у него — черный и блестящий от испарины эфиоп.
Первым делом хозяин сообщил поколению ПЕНСИ, что эфиоп у него — настоящий. Совсем дикий. Чтоб не удивлялись… Он его долго искал. И мундирчик заказал и фуражку.
А от обуви этот гном отказался: ну, дикий он, лесной человечище!.
И вправду — дикий. Маленький, горбатенький, с острой, опять же горбатенькой мордочкой и круглыми, почти без ресниц, очами. Сразу ринулся к скамье, запрыгнул на ближайший сук и, после короткой схватки, выгнал из дупла липы нашего местного кота Челюскина. Это Челюскина-то! Самого огромного кота Евпатории…Мейн-кун, слыхали?
Так и стал там жить, честно. А ББГ ему по утрам еще и гусениц приносил: к вящему ужасу всего «педсовета». И он их ЕЛ.
Как это дитя Африки получило права — тайна. (Говорят, что ББГ купил их вместе с лимузином.)
А у меня начались неприятности. Каждый вечер это чучело ставило свою машину в самом конце спуска, напрочь запирая мне выезд. И каждое утро — тоже. Моя коляска еще не научилась ходить по ступенькам. И утро и вечер превратились в проблему. Я выкатывался к самой бровке и — ждал. Ждал, всматриваясь в левое крайнее окно на втором этаже. Там, в темном треугольнике распахнутых штор, торчал государем в окне Белый Господин. Не спеша пил свой кофе, отдавал своему церберу свои поручения, кидал в дупло свои ключи от машины (и они никогда не летели мимо: водила успевал цапнуть лапкой…).
Если кто-то из жильцов возникал («Безобразие! Мальчик не может спуститься…»), из дома тут же вываливался Буцай и, ухмыляясь, раскачивался на пятках, изумленно пялясь на храбреца.