ЧТО-ТО СВЕРШАЕТСЯ в дни, когда посещает какое-то томление, когда не работается. Ходишь из угла в угол, забываешь, зачем пошёл во двор. Придумываешь дела. Вот снег огрёб, вот увидел сломанный уголок у навеса над дровами. Дверь у террасы снимал, опиливал снизу, так как по весне террасу гнёт, дверь заклинивает. Ходил, платил за соседский телефон, чтоб не стыдно было ходить к ним звонить. Трудно живут. Звонил детям. Хоть бы сказали: «Приезжай». Может, им без меня лучше. А мне плохо. Чего-то читал, чего-то ел. Как-то безразлично, что ем, что читаю. Стыдно – в церковь не пошёл. Оправдываюсь тем, что делаю работу по благословению Патриарха. Не идёт. Не идёт, не бредёт, не едет.
И все равно. Что все равно? Не знаю. Тяжелы такие дни.
НЕЗАБЫВАЕМОЕ КАЖДЕНИЕ митрополитом Питиримом. Бархатистые, звончатые, рассыпчатые звуки колокольцев. Владыка свершает кадилом стремительный полукруг, ослабляет натяжение цепочки, кадило летит вперёд, как в свободном полёте, и вдруг отдёргивает его назад, будто стряхивает с него звуки, и будто вместе с ними отлетает ладанное облачко кадильного дыма.
АРКАША ПЛЯШЕТ: – «Хороши, хороши деревенские гроши. Милый любит неохотно, ну и я не от души. Растяни гармонь пошире, её нечего жалеть. Скоро ты не поиграешь, скоро я не буду петь. Ой, топнула я и гляжу на милово, как он носиком поводит, ягодка малинова».
РОССИЯ ПРИРАСТАЕТ небесами, Россия граничит с небесами. Конечно, Россия такая. Но кто ж это признает? Гораздо легче её стащить с небес до своего понимания, то есть до такого, в котором не знают (знать не хотят) о Царстве Божием и о безсмертии. Нападения на Россию возросли при интернете. Сын родной порочит нашу жизнь: «Жили во лжи, кайтесь, Бандера хороший…» Называли нас совками, сейчас мы тюфяки, ватники, И в который раз всё это надо перетерпеть. Да в какой это мы лжи жили? В нищете жили, да. Но бедность сильнее сохраняет душу, чем благополучие.
ЧТОБЫ ИЗМУЧИТЬ нервы всего за одну ночь, хватает двух комаров и одной мухи. И зудят и жужжат, и неуловимы. «Ну, в конце концов, укуси, гад, да замолчи!»
Чтобы испортить настроение, хватает одного тэвэшника.
Российские СМИ – антиопыт антицивилизации.
– НА СВОБОДУ С ЧИСТОЙ совестью, как говорится, вышел. И что? И где жить? Весь оборвался. Как паспорт выправлять? И вид у меня – детей пугать. Жил в вагоне на свалке. В нём старик и бомжи. Он встаёт и – кашлять. Кашляет, кашляет, ставит чай. Полпачки на чайник. Они рыбачили. Ротанов я не ел. И сикилявок не ел, они их марлей ловили. Наловят целый таз, не мыли, не чистили. Пропустят через мясорубку: «Сейчас такие котлеты будут!» Я – бежать. Не мог: рвотно. За нами приходили: давай пятерых на погрузку, деньги сразу. «Разгружайте в темпе вальса, чтоб машину не держать». А то и денег не дадут, сунут пару пузырей водки. Ацетонной.
– ПОЯСНИЦУ ТАК КРУТИТ, не передать. Врач говорит: «Надо змеиного яду. Сейчас рецепт выпишу». Говорю: не надо, лучше пойду к тёще, пусть укусит. Та же змея.
ШАРМ ПО-ФРАНЦУЗСКИ – вроде как что-то завлекательное, а по-арабски – глубокая впадина, пропасть. Такой шарм. Такой Шарм аль-Шейх.
А какие там рыбы в Красном море! Это ёлочные игрушки в синей воде, это аквариум редкостей. Их запрещают кормить, почему? Они же ж голодные же. Рано утром на пляже никаких запретителей, а рыбы меня ждут. А я с хлебушком. Всё кипит вокруг брошенных в воду кусков. Съедят сколько угодно. Но вот съели, больше у меня ничего нет, но долго ещё не уплывают, кружат, надеются, дармоеды. Наконец, нехотя ныряют в свой шарм.
МАХМУД: «Я ПО-ВАШЕМУ Юра. Я прихожу, меня уговаривают сесть. Потом уговаривают посидеть. Потом уговаривают встать. Ещё скажу: покупайте в тёмных очках, продавцы читают по глазам. Минарет – это башиня с бальконами. В Каире есть много ночных активностей. Место, где убили Анвара Садата. Сквозная пирамида. Смотреть каменные пушки. Памятник Рамзесу. Русьская женщчина – это сто раз о-о-о!»
МЕНЯЮТСЯ И ПАЛОМНИКИ. Знакомая монахиня: «Становятся больше комфортными. Размещаешь раньше – всем довольны. Сейчас хочется условия получше. И капризы бывают: не туда везут, не так кормят. Рассказываешь, как было раньше, как ползли на коленях к Иерусалиму, на Голгофу, слушают, ахают, но на себя не примеряют.
О, ГОРНЯЯ! МАТУШКА Георгия узнала, посадила рядом с собой. На службе стоит с певчими. Уже её в верхний храм везут на электромобиле. Помню, туда она нас привела в 99‑м, всё там было заросшим колючими травами, век стояли стены, возведённые ещё до Первой мировой войны, и сегодня такое чудо.
И ВООБЩЕ, ОЖИВАНИЕ храмов – самое зримое и осязаемое возрождение России. А так: всё плохо, всё хуже, всё мракобесней. Церковь спасает. И всё. И еле-еле держится убиваемая школа и, конечно, армия, и ещё чуть-чуть библиотеки. Их убивали именно в Год культуры, в 2014‑м.
ИНОГДА УЖЕ не верится, что жил, именно жил в Горней. И в Вифлееме, в Иерусалиме. А ночевал, молился всюду. Тивериада, Назарет, Хеврон, особенно Иерихон. Иордан во многих местах. Рамалла.
Да это только начни вспоминать. А Сирия, боль моя! Антиохия, Хомс, Пальмира, Маалюля. Дамаск. А Синай! Египет! Да вообще всё жаркое Средиземноморье. Патмос любимый! И Кипр, и Крит, и Родос… Ночами выходил на палубу, молился по звёздам на восток, к Святой земле, к северу по Полярной звезде. Я ли был это? Да. Вот этими, тогда ещё не скрюченными пальцами делал торопливые записи. Вот, например: «Батюшка меня моложе в два раза, а по духовному возрасту старше».
ВЧЕРА, ЕЩЁ ДО шести вскочил, поехал в Сергиев Посад. По дороге Акафист Преподобному. Потом Учёный совет. Сидели на нём восемь часов, доказывая, что у русских не только железные ноги.
Среда Акафиста. Без него не могу. Поют три хора. Вчера один, но тоже так благолепно.
Ночевал в своей преподавательской кельечке. Каникулы. С утра к Преподобному, потом в Предтеченский на исповедь. Отец Мануил благословил. В Троицкий, к ранней. Темно, молитвенно. Сияют огни больших свечей и светятся столбики маленьких. И уже привычное (не покинь!) ощущение, что во время Херувимской Преподобный в серой рясочке, в пол-оборота стоит у жертвенника.
Завтрак. Продолжение разговоров о канонизации царской семьи. Подарочки купил, домой! В электричке женщина почти насильно вручила сумму – пожертвование – ровно такую, какую положил вместе с запиской у монаха, дежурного у мощей.
Выскочил после Мытищ в Лоси, побежал на кольцевую, на автобус до Щёлковского шоссе, там сразу на балашихинский и за час сорок от Лавры добрался до Никольского. Читаю весь день молитвы, ещё долгИ за вчера. Солнце. Дров попилил. Тихо. Убираюсь. Постирал накидку на молитвенный столик. Окропил дом святой водой. Топится баня. Кормушку наполнил, чего-то не летят, отвыкли за четыре дня.
Ох, год был нынче: Святая Земля, повесть написал, в Кильмези был, Крестным ходом прошёл, переехал в Великорецком в другой дом, посадил сосенку у сосны, то есть у пня. Уже третью сажаю, две выдрали или затоптали. Ушёл из журнала, это тоже назрело. В Самаре вышла книжка-малышка «Крестный ход», так радостно дарить.
Утром, после причастия такое сияние солнца – золотое на золотых главах. Кресты сами, как солнышки. Снег сияет, лёд изнутри светится. Как бы сохранить святость в сердце и мир в душе! Трудно. Через ум лукавый вползает. Как жить, чем жить? У детей всё непросто, жена недомогает.
Дай Бог жизни во славу Твою! С Богом в последний год тысячелетия!
Смеркается.
ВСТАЁТ С БОКАЛОМ: За неё! За единственную, спасительную, верную, предводительствующую, до дна! Как вы все поняли, пьём за мысль. – Ему: «Ну, это ещё прерафаэлиты знали». (В мастерской художника.)
– СОВЕСТЬ – ГЛАС Божий в человеке, так? Но если совести нет, говорят же безсовестный человек, сожженная совесть, тогда как?
ДА ЧТО Ж ОНИ все такие были бедные, горькие, беспощадные, голодные? (Это о псевдонимах, правда, и полевые, и светлые были, но всё одна шайка-лейка.)
КРОХОТНЫЙ ОСТАТОК луны и так сильно светит. Море золотое. Рыбаки принесли, еле принесли, половину тунца. Вчера, оказывается, заходили за благословением на рыбную ловлю. И вот – заловили. Рассказывают: жарится курица, провяливается, половину цепляют на крюк, крюк привязан к очень крепкому шнуру. А метра через три от крюка привязывается пустая бочка. Заглотил ночью. Таскал лодку, бочку увлекал вниз метров на десять. Всплывал, опять рвался. Измучился.
Вспоминают общего знакомого. Не выдержал в монастыре, ушёл к зилотам. Встретил монаха знакомого, гордится: «Меня вы в чёрном теле держали, а меня уже в схиму рекомендовали».
СТАРАЯ ЗАПИСКА. Никак не разберу одно слово: «Улетел круточек во лесочек, сел на пруточек. Пруточек под ним подломился, круточек упал и разбился. Ой, не будет по России летати, христианскую кровь выпивати». Что за круточек? На этой же записке: «Уж такая была вежливая, в решете к обедне езживала».
ЧЕМ БОЛЬШЕ ЧЕЛОВЕК знает, тем больше не знает. Это азбука. То есть тут приговор стремлению за знаниями. Приговор обжалованию не подлежит.
ЕСТЬ ТАКИЕ ДНИ в жизни, когда ты не нужен ни жене, ни детям. Жена устала от тебя, с тобой жить невозможно, у детей свои дела. Но у тебя есть пол-избушки, берлога. Уползай в неё. Ты один, ты с Богом. Светит солнышко, а к ночи похолодело, топи печку. Спасибо добрым людям – ломают дом, строят новый, разрешили старьё забирать. Вожу на тачке. От этих дров только пыль и гнилушки, да ведь даром. Тормозит машина: «Тебе дрова надо?» – «Дорого?» – «Даром, отходы с фабрики вожу». Ну, не даром, конечно, но плата такая нетяжкая, а дрова сосновые, опилок полкузова, выбракованные планки. Пущу их в баню под потолок по периметру – красота! Опилки на потолок – тоже дело. Опилки под смородину, лучше перезимует, и от паразитов: хвойно-смолистые. Помногу не таскай, не сокращай радость такого труда. Таскай и успокаивайся: дровяная проблема решена. И остальные никуда не денутся, разрешатся.
Да вот изжога схватила. Мучает всю жизнь и всегда внезапно. В армии заработал. Пепел с сигареты стряхивал на ладонь и слизывал. Проходило. И сейчас пройдёт. Тем более, надо же чем-то за радость платить.