ЯЗВА ЖЕЛУДКА всё-таки лечится, но язва либерализма живуча, от неё сплошная непрерывная изжога. Неужели она навсегда? То язва обостряется, то притихает, но жива. Наворовали и опять хотят воровать. Снова хотят управляемого хаоса. Царство зверя сформировано, но зла пока не накоплено для захвата полной власти над Россией. И вся злоба мира опять на нас. Но «мы гонимы миром, но не оставлены Богом».
ПЕРИОДЫ ЖИЗНИ. Их по-всякому считают: кто по три года, кто по семь, кто вообще по двенадцати. Я всяко примерялся – не подхожу. В начале у меня был главный период, определивший всю жизнь, – это младенчество, детство и отрочество. Здесь основание всего: характера, привычек, убеждений. Это счастье семьи, верность дружбе, безкорыстие, это родители, школа, книги, братья и сёстры, друзья. И главное ощущение в период атеизма: мама: «Чтобы я о Боге ничего плохого не слышала! о Боге плохо говорить нельзя!» Это радость Пасхи! Солнце, тепло! Чистые рубашки, крашеные яйца!
Когда нас, после 56‑го года, стали закармливать словесами о культе, о ГУЛАГе, о нищете, безправии, о безгласности, всеобщей запуганности, я думал: а я-то где жил, в какой стране? Почему у меня всё было хорошо, даже очень? Ну да, бедно жили, но так жили все (откуда я знал, что не все), с голода не умирали, в семье царила любовь, и радостны были наши бедные застолья и вечера при керосиновых лампах, при трёх, а потом при пяти-семи-линейке. Потом и электричество, пусть только до одиннадцати. Сенокос, заготовка дров, грядки, прополка и окучивание картошки, чистка хлева, выхлопывание половиков, натаскивание воды из колодца для дома, для скотины, для поливки, разве это в тягость? Школьная «тимирязевка», теплицы. Постоянные кружки в школе: и тракторный, и театральный, детская, школьная и районная библиотеки, зимние соревнования и летние походы (о, наша река! наши луга и леса!), работа в лесопитомниках, дежурство на лесхозовской пожарной вышке, работа на кирпичном заводе… Какое ещё счастье нужно человеку для счастья?
А дальше следует юность. Но ощущение, что у меня юности почти и не было: я был моложе одноклассников на два года, кончил школу в пятнадцать лет, а в шестнадцать уже работал на взрослой должности литсотрудника районной газеты. Через два года слесарь по ремонту, потом трехлетний период службы в армии, где тут юность? По-моему, я же и писал: «Как тяжело, когда душа в шинели, а юность перетянута ремнём».
Юность настигла меня в институте, уже в московской жизни. Да, без Москвы вряд ли бы что из меня вышло. Её музеи, выставки, библиотеки, наш любимый вуз, его аудитории, прекрасные преподаватели, вечера, радостные осенние выезды на картошку, летом в пионерские лагеря. Концерты для детдомовцев, литобъединение «Родник», стихи и влюблённости. Ещё же параллельно многотиражка на мясокомбинате, тоже особая страница.
И отдельной строкой женитьба на самой красивой, умной девушке Наде.
Потом… ну потом телевидение, знаменитая 4‑я программа с осени 67‑го. Был редактором дискуссионного клуба. О предварительной записи понятия не имели, всегда шли в прямой эфир. Мои симпатии уже не колебались, ещё в вузе ездил на конференции в ИМЛИ. Вначале по просьбе учёного-инвалида Ю.А. Филипьева, которого на коляске выкатывал на прогулку по аллеям Воробьёвых гор (книга «Сигналы эстетической информации»), потом и сам стремился слушать умных людей. Приглашал Вадима Кожинова, Петра Палиевского. С другой стороны были Данин, Рунин, Пекелис.
Очень много писал пьес и сценариев, зарабатывал на кооператив, так как жили в крохотной комнатке с родителями жены. Писал круглосуточно. Помногу сидел в исторической библиотеке в Старосадском переулке. Это тоже было писательством, к сожалению, провалившемся в чёрную дыру телеэкрана. Потом попытка уйти на вольные хлеба. Не получилось – бедность, непечатание. Потом, четыре года, издательство «Современник». Первая книга. Уход (снова в бедность) из штата на шесть лет до назначения главным редактором журнала. Журнал испортил зрение, измочалил, но что-то же и сделать в нём удалось. Потом ни с того ни сего всякие посты, которых никогда не желал: секретарство – и в Московской писательской организации и вообще – олимпийская высота – в СП СССР. И член Комитета по Ленинским и Государственным премиям. Вначале оно, может, и тешило, но потом взыскивало платы здоровьем, бедностью. Желал известности? А что она? Это арифметика. Я знаю сто человек, а меня знает тысяча, вот и всё.
Это были даже не периоды, как-то не вспоминаются они. Может быть, больше давали друзья, поездки по стране и на родину, книги и, конечно, работа, работа, работа… над чужими рукописями. В журнале я понял грустное правило: ты автору друг до его публикации – и ты враг навсегда, если рукопись отклоняешь. А отклонять приходилось девять рукописей из десяти.
Особый раздел жизни – поездки. «Благослови, Господи, вхождения и исхождения», отъезды и приезды, вылеты и прилёты, отплытия и приплытия. Посчитал как-то, что я больше трёх лет прожил в поездах, не менее полугода в самолётах, также и на кораблях. Да и пешком топал и топал. Если во время Великорецкого Крестного хода идёшь каждый день часов шестнадцать, то и идёшь непрерывно трое суток. За десять лет – тридцать, за двадцать – шестьдесят. «Ваше любимое занятие» – спрашивали модные в 50–60‑е годы анкеты. Я честно отвечал: «Ходить пешком». И не хотелось бы запеть невесёлую частушку: «Отходили (оттоптались) мои ноженьки, отпел мой голосок, а теперя тёмной ноченькой не сплю на волосок».
Мысленно озираю карты, и страны́ СССР и мира. Карты географические, политические, не игральные. Любимое было занятие – их рассматривать. Играли в страны, города, реки, моря, озёра, рвались сердчишками в дальние пределы, где знойные пустыни, вулканы, горы под снежными вершинами, чудовище озера Лох-несс, джунгли, Арктика и Антарктида. Писал задачи на жизнь лет в 13–15: «Побывать на Северном и Южном полюсе», а вот не побывал, обманул ожидания отрочества. Но поездил, Боже мой, сколько же ездил. Весь Союз: от Кёнигсберга до Камчатки, от Североморска до Крыма (весь исходил), Урал, Сибирь, вся европейская Россия… нет сил перечислять все города и веси, где вольно или невольно бывал, живал, вспоминал потом.
Выделяю для себя три главные части жизни, которые даже были одновременны, они очень много дали для спасения души, для трудов, это: двадцать лет участия в Великорецком Крестном ходе, одиннадцать поездок на Святую Землю, поездки на Синай, вообще на Ближний восток, Сирия, Иран, Иордания, в Египет, Тунис. Изъездил и всю Европу, но она дала мне гораздо меньше, чем Ближний восток. А вот Монголия и Япония – это страны, быть в которых интересно.
Счастлив сбывшейся, опять же детской, мечте – стать моряком. Да, это было со мной – пятикратно стоял под ветрами и звёздами на верхней палубе и приближался к Святой Земле. День и ночь охраняли дельфины.
Особо выделю преподавание в Духовной академии. Не я что-то давал студентам, а они мне. И незабвенная библиотека Академии. Красавицы Лидия Ивановна и Вера Николаевна.
И пеший ход в Лавру после октябрьского расстрела Верховного Совета.
АБРАМОВИЧ НЕДОВОЛЕН своей фамилией. Просит поменять. «Пожалуйста, но в фамилии должно быть прежнее число букв и такое же окончание». Пишите: «Рюрикович».
КОНЬ И КОЗЁЛ. В журнале «Крокодил» была моя первая публикация в центральной прессе в 1962 году. Публикация не так себе, из жизни. Как получилось. Я уже был старшиной дивизиона, и на мне много всего висело, всякого имущества: и пирамиды с оружием, и кровати, и постели, и всякие щиты и тумбочки. А на тумбочках салфетки, на салфетках графины. Тазы, вёдра, щётки, шкафы с шинелями, а кроме того, огромный набор для занятий спортом: мячи, ракетки для настольного тенниса, сетка для волейбола и корзины для баскетбола. Всё было подотчётным. Были и спортивные снаряды покрупнее: трапеция, перекладина, «конь» и «козёл». Через них прыгали. «Конь» был зело истрёпан, «козёл» ещё держался, но просил ремонта. Я пошёл к начальнику спортслужбы: «Товарищ майор, разрешите «коня» списать, а «козла» отремонтировать». – «Садись, пиши рапорт». Я сел и написал. Майор наложил резолюцию, которую я и послал в «Крокодил», в отдел «Нарочно не придумаешь». И напечатали! Ещё бы, очень лихо звучала резолюция: «Разрешаю ободрать коня для ремонта козла».
ВНУК: «ПОУЧЕНИЕ младшей сестре (после прочтения «Поучения Владимира Мономаха»): Сестра моя, прочитав эту грамотку, не ленись и старайся выполнять всё, что в ней написано, да трудись усердно.
В школу поутру пораньше собирайся, братика не задерживай, в школе учись прилежно, во всём слушайся учителя. После уроков дедушку, или ещё родных кого, не задерживай, в столовую с подругами не ходи. В раздевалке одевайся быстро.
По приходу домой переоденься, да с молитвой за еду принимайся, ну а после еды за уроки с молитвой садись. А как сделаешь уроки – книжку полезную почитай. А потом ложись спать пораньше, чтобы утром встать было полегче.
Родных не обижай, слушайся старших, не упорствуй. Маму с папой во всём слушайся. И главное – не ленись?
Если будешь следовать этой грамотке, то всё у тебя в жизни сложится и хорошо будет».
БАТЮШКА В ШКОЛЕ, тема «Шестоднев. Сотворение мира». День шестой. Сотворение человека по образу и подобию. С последней парты: «А папа сказал, что мы произошли от обезъяны». Батюшка: «Мы сейчас говорим об истории сотворении человека, а историей вашей семьи надо будет заняться отдельно».
ТАТАРСКИЙ ПИСАТЕЛЬ: «В детстве нацменом меня называли, чеплашкой». – «Ты обижался?» – «Да зачем?»
ПРОСИТЕЛИ. У МЕТРО, на вокзалах, на перекрёстках. Стандартные картонные плакатики. Фломастером. В основном: «Умирает мама, собираю на операцию ребёнку, потерял проездные, украли документы». Но есть и с выдумкой: «На озеленение Луны, негде ночевать, поссорился с тёщей». – Сегодня читаю у молодого парня: «Тупо на билет». То есть нет денег на дорогу. Куда денешься, хотя настоящих нищих гораздо меньше, чем «стрелков», надо подавать. Сидит на стульчике, в руках сотовый, тоже просит. Но вообще-то посиди-ка, постой-ка. Только надо обязательно говорить, за кого подаёшь милостыню, за кого просишь молиться. Чтобы и ему спасаться: отрабатывает полученную сумму.