рить нечего: от тебя запах такой, что дышать нечем. – Это мужские духи. – Были б такие духи, все бы женщины в противогазах ходили.
– О! – восклицает мужчина, выходя, – вот этого и будем добиваться.
НЕ УБИВАЛ СТАЛИН Кирова. Их, обоих, убивали одни и те же. Но даже и они, обагрённые кровью, были ненавистны врагам России. Большевики, как могли, укрепляли её. Диким образом, безбожным, насильным (всё теперь взрывается), созидали СССР. Но как бы мы без СССР свалили Гитлера? «Сидит Гитлер на берёзе, а берёза гнётся. Посмотри, товарищ Сталин, как он навернётся». Это же не Агитпроп сочинил, это опять же народное.
ЭНЕРГИЯ – ДАР БОЖИЙ. Народный академик Фатей Яковлевич Шипунов много и, к величайшему сожалению, безполезно доказывал в Академии наук и, как говорилось, в вышестоящих инстанциях необходимость замены источников энергии на природные. Затопление земель при строительстве гидростанций никогда не окупится энергией. Это поля и леса, пастбища, рыбная ловля. Что говорить о тепловых станциях – сжигание нефти, угля, дров. И уж тем более расщепление ядра – атомные станции.
– А чем же это всё можно заменить?
– Ветер, – отвечал он. – Наша страна обладает самыми большими запасами ветра. «Ветер, ветер, ты могуч», ты не только можешь гонять стаи туч, но и приводить в действие ветродвигатели.
Фатей неоспоримо доказывал великую, спасающую ценность ветроэнергетики.
– Как бы мы ни ругали большевиков, но в смысле хозяйствования они были поумнее коммунистов. Восемнадцатый съезд ВКП(б) принял решение о массовом производстве ветроэлектростанций.
Так прямо и говорил коммунистам. Рассказывал, что в 30‑е годы был создан и работал институт ветроэнергетики. И выпускались ветроагрегаты, «ветряки», начиная со стокиловаттных.
Кстати, тут и моё свидетельство. Наша ремонтно-техническая станция монтировала для села такие ветряки. Бригада три человека. Собирали ветряк дня за три-четыре. Тянул ветряк и фермы для коров и свиней, и давал свет в деревню. Работали ветряки прекрасно. Да и просто красивы были: ажурные фермы, серебряные лопасти. Ухода требовали мало. Они же не просили ни нефти, ни газа, ни угля, ни дров, сами – из ничего! – давали энергию.
Думаю, что горло ветроэнергии пережала опять же жадность и злоба. Жадность нефтяных и угольных королей (как же так, обойдутся без них), и злоба к России (как же так – прекратится уничтожение сёл и деревень, да и городов, как же так – не удастся прерывать течение рек плотинами, создавать хранилища с мёртвой водой), как же это позволить России самой заботиться о себе?
Вывод один: всё время второй половины 20‑го века никто и никогда не думал о народе. И, тем более, сейчас. Народ просто мешает правительству. Ему нужна только серая скотинка для обслуживания шахт, нефтяных вышек. У этой скотинки желудок, переваривающий любую химию, и егэ-голова. И два глаза для смотрения на диктующий условия жизни телеэкран, и два уха для выслушивания брехни политиков и для лапши.
Ветер бывает не просто могуч, он бывает сокрушителен. Ураганы и смерчи – это же не природные явления, это гнев Божий.
Что ж, давайте дожидаться его справедливого прихода.
Пушкин пишет в «Капитанской дочке»: «Ветер выл с такой свирепой выразительностью, что казался одушевлённым». А так оно и есть – ветер одушевлённый. «Не хотели по-хорошему использовать мои силы, так получайте по-плохому за грехи ваши. Сила у меня скопилась, девать некуда».
ГЕРЦЕН ТЕПЛО вспоминал Вятку. В «Былом и думах» о вятских знакомых: «Подснежные друзья мои». Но то до него не доходило, что зараза даже не революции, а безнравственности шла от поляков на его любимую Вятку. Отец очень хорошо помнил, как сосланные в Уржум поляки жили с прислугой, учили молодёжь, особенно девушек, пить, курить, стричь волосы «под мальчика», чтобы стоять в церкви с непокрытой головой. «Головы-то сильно повёртывали». И вятский архиерей, отмечая молитвенность вятчан, крепкие семейные устои, говорит (по памяти): «Лишь волны ссыльных поляков мутили чистые воды вятской благонамеренности». И формирование ума Серёжи Кострикова произошло с участием поляков.
Вообще, несчастные люди поляки. Славяне, а католики. Вот и вся причина. Как же славянину без Православия?
Но уже подтачивается и обрушивается берег славянского братства. И нет житейского счастья славянам Европы, только страх: лишь бы выжить.
НА МЫСЛЕННОЙ ТВЕРДИ, как на небе, блещут звёзды страдальцев. (Откуда это. И что это – мысленная твердь?)
У МЕТРО слепой собирает пятьдесят тысяч рублей, чтобы поехать на съезд инвалидов в Австралию.
ОБЪЯВЛЕНИЕ: «Прекрасный актёр, жду приглашения. Играю только подлецов, порядочных не предлагать: не хочу вживаться в образ».
ВОТ ТОЧНЫЕ ФОРМУЛЫ власти по отношению к народу: БОЛЬШЕВИКИ: «НЕ СОГЛАСЕН – к стенке! КОММУНИСТЫ: не смей болтать, все равно будет по-нашему. ДЕМОКРАТЫ: болтай, что хочешь, все равно будет по-нашему». Такие формулы.
ЭТОТ КАНДИДАТ слишком порядочен, чтобы победить.
ПАСТОР ШУЛЛЕР в 90‑м, в декабре, по ТВ: «Вы пока не умеете играть на рояле, который называется «свобода». Мы вам подарим такой рояль, и вы научитесь».
Думаю, их рояль только для музыки душевно отсталых народов.
Замечал по писателям, долго жившим в Европе. Вернулись, всё тамошнее хвалят, а сами уже сдвинутые. Это не Европа, это психушка.
Вернулась дама из Англии. Без неё и 91‑й и 93‑й годы. «Как, меня здесь опять начнут дрессировать? Меня раньше дрессировали так, чтоб и под одеялом не смела думать ни о чём, кроме марксизма-ленинизма, а сейчас дрессируют, чтобы верила в Бога? Но я-то уже понимаю, что к чему». То есть открытие храмов, Тысячелетие Крещения – это дрессировка? А Европа приучила её обходиться и без Маркса и без Бога.
«Я БРОДИЛ СРЕДИ скал, я пол-литру искал. Огонёк, огонёк, ты помог её мне найти». (Пародия на надоевшую песню.)
Журналисты спивались на фуршетах. Они, кстати, и не шли освещать те мероприятия, на которых их не поили. Организаторы мероприятий это хорошо знали.
ДОЖИЛИ ДО термина ПДК – предельно допустимые концентрации отравы в продуктах. То есть отрава есть, но допустимая. И нормы постоянно отодвигаются. И эти ГМО.
И вообще, прекрасные слова: вода, воздух, пища слились со словами загрязнение, отравление, заражение.
ГРУЗИЯ, 81‑й. Дома, даже простенькие, по миллиону. А на севере в России по цене дров, а то и просто брошены. И возмущаться не смей. А сколько в Грузии Героев Соцтруда – сборщиков чая. Осень, прохлада, солнце, чистый воздух. А у нас сборщики картофеля: осень, грязь, холод, тяжести. И работа с темна до темна. И кто герой?
ГОД РУССКОГО языка, начатый барабанным боем, закончился сокращением часов на преподавание языка. Год культуры закончился сокращением числа сельских библиотек. Чем закончится год литературы, легко представить, судя по открытию. Оно убогое и по текстам и по подбору имён. Для очистки совести пять-шесть классиков, да и те из прошлого, остальные – массовка.
Открытие года русской литературы лучше назвать продолжением пропаганды русскоязычной литературы. Как будто нет в литературе ни Рубцова, ни Распутина, ни Белова. Горышина, Абрамова, Лихоносова, Горбовского не вспомнили. Одни Исаевичи да Бродские. По экрану ползут сплошь русскоязычные фамилии или псевдонимы. Русские помельче шрифтом. А, ладно. Это и от злобы к нам, и от внутреннего понимания нашего превосходства. Ну, какой писатель Гранин? Смешно.
Куняев, которого не могли не пригласить, всё-таки главный редактор самого тиражного толстого журнала: «Я сбежал, не вытерпел». Скворцов: «Меня так посадили, что сбежать не получилось, высидел всю мататату». Меня, слава Богу, не звали, да я бы и не пошёл. Оттого, думаю, и не позвали, знали, что не пойду. То есть это свои не позвали: билеты-то у них были. Вот счастье независимости – не угодить ни вашим, ни нашим.
Из интереса посмотрел немного прямой эфир. Кто это, эти лица? Никого не знаю, а ведь я больше сорока лет в членах СП. Назойливо показывали какую-то тётку. Кто это? Жена: «Ускинова, наверно, или Муринина. Может, какая Донскова» – «А кто они?» – «Писательницы». – «А что пишут?» – «Детективы». – «А-а, детективы, вот что. То есть они-то тётки здоровые, ещё поживут, а детективы их умирают сразу после прочтения, умрут и те, что ещё не написаны». – «Зачем ты так говоришь?» – «Это не я говорю, а история литературы».
– Я ШЁЛ ЧЕРЕЗ людный базар. Осень была на износе. Вдруг бросилось мне в глаза, что дворник метёт, как косит. Разом вспомнилось: в вятских лугах я сено мечу в стога, в летнем хвойном лесу лукошко с малиной несу. И вот я, совсем мальчуган, строгаю из щепки наган. Бегу босиком по стерне, считаю круги на пне… Нам нужно совсем немного, чтоб вспомнить о многом за миг. Дороги, дороги, дороги… Мальчик, мужчина, старик.
КРЕСТНИКУ: Не покидай отца в печали, за мя, за грешного молись. Ты вспомни, как мы сожигали дни жизни. Это была жизнь? Но жизнь земная. Жизнь у Бога ещё нам надо заслужить. И у последнего порога уже не по-земному жить.
– Среди тревог, среди покоя необъяснимо нелегка меня хватает за живое по морю синему тоска. Внезапно вспомню: прилив – отлив. Залив уходит, шумит пролив… Забытой пластинки забитый мотив: настанет прилив и вернётся залив. Забытой картинки избитый сюжет: отливы – приливы, но там меня нет.
ЮРИЙ КУЗНЕЦОВ спросил меня (мы сидели в буфете ЦДЛ): «Ты когда-нибудь купал женщину в шампанском?» – «Нет». – «А чего? С гонорара, если тираж массовый, можно. Всего-то на ванну ящика три». – Поэт помолчал. – «Вообще-то это что-то страшное: голову замочит, волосы мыть, косметика потечёт. И шампанское после неё неохота пить». – «Оставь пару бутылок, всё не выливай». – «Шик не тот. Тут, брат, туфелькой надо из ванны черпать». – Ещё помолчал: «А сколько гусарили. Эта же процедура после того как разгорячатся, то есть все потные, туфля с ноги грязная, у! А дураки поэтам подражают, думают, поэзия. – Юра поднял глаза. – Все обезъяны: и поэты и читатели… И бабы».
ВЕСЬ УЧАСТОК уже был без снега. Уже и кормушку убрал. Но оказалось – рано. Снег зарядил ещё на четыре дня. Такой чистый, нежный, что не утерпел и ещё в нём повалялся. Специально баню топил. Полная луна. Ещё и комета такая огромная стояла, что ждали все чего-то плохого. А я любовался: и её Бог послал.