– Что-то ещё нужно?
– Нет, нет. Я знаю, вы Соня. А как по отчеству?
– Не надо. Надеюсь, ещё до отчества не дожила. Или уже пора?
– Ну что вы.
Вернулся за стол. Наталья Григорьевна что-то заметила.
– Ах, хороша, да? Понравилась? Вижу, вижу, смутились.
– Какой там – смутился? Что за блажь? – недовольно спросил Владимир Фёдорович. – Он работать приехал. Встал в борозду и паши. Смущаться будешь, когда плохо напишешь.
– Тут столько классиков, что… – я махнул рукой. Сел и стал смотреть предлагаемые кушанья на завтра. И блеснул знанием, заодно уводя от начатой темы. – Слово меню адмирал Шишков терпеть не мог и предлагал назвать: разблюдаж. Та-ак, завтрак, обед, полдник. Ставим галочки. С такой едой можно и не писать.
В этот день вечером был фильм «Генералы песчаных карьеров» или, в другом переводе, «Капитаны песка». Я почему-то знал, что Соня придёт.
Пришла. Сидела впереди. Да, тёмно-русая, да – с прямым пробором. И коса, широкая, короткая. И фильм очень неплохой, и песня пронзительная. Хотя и немного безотрадная: «Судьба решила всё давно за нас».
Чтобы подойти к Соне, мысли не было. Нет, вру, была. Но скрепился: какие мне провожанья, работать приехал. Заставил себя уйти до окончания сеанса. Да и брюки в смоле, и ботинки не чищены. И сам не брит.
А ночью меня пронзила ожившая боль разлуки с той, моей девушкой Валей, с которой дружил до армии. На которую похожа Соня. И мысль овладела: вот о чём надо написать. Уходит парень в армию, а мы уходили, самое малое, на три года, уходит, провожает его любимая, обещают они ждать друг друга, быть верными. Да это и обещать не надо, это ясно. Он уходит в новую жизнь, а она-то остаётся в прежней. У него всё переворачивается: это же армия! Взросление, возмужание, новые привычки, стремления, друзья. Он становится другим за три года, а она не изменилась. Но любит по-прежнему. Ждала. А он уже другой. Тут трагедия. И он любит, он был верен ей, другой у него нет. Но уже что-то изменилось. Тут мучение. Она сердцем понимает, что у него уже нет той силы любви к ней. Что он, страшно сказать, стал чужой. А он говорит о свадьбе, он честный человек. И не врёт, и готов жениться. Но она, жалея его, отказывает ему. Может даже солгать во спасение, что полюбила другого.
Вот маленькая повесть. Вот её и пиши.
Во все следующие встречи с Соней, а они трижды в день при посещении ресторана Дома творчества были неизбежны, просто раскланивался. Она была, как всегда, приветлива. Чтобы не встречаться с нею взглядом, сел спиной к её столику.
– Не поможет, – засмеялась всё понимающая Наталия Григорьевна.
Почему-то не мог о ней не думать. Но сказал себе так: это от того, что она своей похожестью на Валю моей юности вызвала к жизни замысел повести. Спасибо ей за это, и до свиданья.
Кукарачка
Вскоре она отчудила: привела перед обедом в корпус дочку свою, да ещё и ко мне, в мой карцер постучались. Мороженое принесли. Была в белой кофте-распашонке, вышитой красными узорами. Голова не покрыта, волосы распущены по плечам. Девочка лет четырёх, в платье-пелеринке, белый бант на голове, прямо ангел, сказала:
– Я Оля, а вы?
– А я папа девочки Катечки. Такой, как ты. Такая же принцесса, модница.
– Модница-сковородница ещё та, – подтвердила Соня и спросила: – Вы же смотрели кино «Генералы песчаных карьеров»? Да? Я в конце вся обрыдалась. Прямо настроение подыспортилось.
– Да, грустный финал.
Сели. Неловко помолчали. Оля потихоньку деревянной щепочкой доставала мороженое из вафельного стаканчика. Соня и я к мороженому не притронулись.
– Я хотела спросить, – заговорила Соня, – вот о чём. Тут, кто бы ни приехал, все всё всегда: дама с собачкой, дама с собачкой А я прочла, и что? И это любовь? Она же от мужа уехала, а он от жены. И загуляли тут. Это как?
– Это не ко мне вопрос, к Чехову.
– Его уже за хвост не поймать. А вы как считаете?
– В общем-то я тоже от жены уехал. Хотя бы отдохнёт от меня.
– А вот скажите, – спросила Соня, – почему это жёны писателей все только и жалуются, что им тяжело жить. А самим делать нечего.
– Вообще, конечно, тяжело.
– Почему?
– Женщинам надо, чтоб им постоянно уделяли внимание, а его работа забирает целиком и полностью. Он же непрерывно в работе. Идёт с женой рядом, а сам думает над тем, о чём в это время пишет. Вот коротко: рассказ. Не мой. О писателе. Он возвращается домой, видит в прихожей чемодан, думает, как это интересно изменяет пространство прихожей. Жена ему говорит: я от тебя ухожу, жить с тобой невозможно. – Почему, зачем? – Невозможно. Ты эгоист, ты занят только работой, и так далее. Я всегда одна, ты мне всю душу вымотал, в общем, все женские слова.
– Да, это мы можем, – засмеялась Соня.
– Он, этот писатель, слушает и думает: да, да она права, ей невозможно жить со мной. И был бы, думает он, хороший такой рассказ, как жена писателя от него уходит. Хорошая, красивая, но несчастная. Он весь в своей работе, он ей не принадлежит. Да, надо запомнить, как от волнения её лицо хорошеет, какие неожиданные, ранее от неё не слышанные слова вспыхивают в её монологах. Воспоминания о юности их любви начинают его терзать, какие-то обрывки фраз из задуманного рассказа мелькают в голове. Он думает: я же всё не запомню, надо записать. Хлопает по карманам – нет записной книжки. Жене: – Ты не видела мою записную книжку? – Какая тебе записная книжка? Я от тебя ухожу. – Да уходи, уходи, только записную книжку вначале найди. Она садится на чемодан и понимает, что с ним бесполезно говорить: другим он не будет.
– То есть не уйдёт? Не ушла? – спросила Соня заинтересованно.
– Будем надеяться. Она же его не переделает. Ей самой надо подстраиваться. Но это всё-таки о, надеюсь, верной жене. Каких, кстати говоря, немало в жизни. А в литературе все они изменщицы, чем и интересны. В красивом слове адюльтер. Вот эта дама с собачкой, а рангом повыше мадам Бовари, Анна Каренина, – эти бабёнки мужьям рога наставили – и в героини вышли. А Кармен? Из-за неё судьбы ломаются – ей хоть бы что. «Меня не любишь, ну так что же, так берегись любви моей!» Добилась своего и отшвырнула. Или этот деспотизм: «Если я тебя таким придумала, стань таким, как я хочу!»
– Вот разошлись, вот разошлись, – весело одобрила Соня мой речитатив и арию. – Не все же такие. Что же тогда, не читать о них?
– Читать, да не подражать. А писатели – самые трудные для женщин мужья. Может, Чехов и не женился от того, что понимал: мужа из него не получится. Не выходите за писателя, Соня.
– А за кого? Тут только они.
– Собачку заведите и гуляйте с ней по набережной.
– Мне только ещё собачки не хватает. Скажете тоже. Оля, не дёргай за кофту, сейчас пойдём. – Кажется, она приняла всерьёз мою шутку. – Я-то никого не обманываю: я разведёнка. – Ой, у вас даже моря из окна не видно.
– Да, не видно. Приходится с утра к нему бегать.
– А я знаю. Я даже утром вас издалека видела.
– Надо же, – только это и смог сказать. Чтобы скрыть смущение, обратился к Оле: – А это не ты нас о марганцовке спрашивала? На бульваре у моря?
– О какой марганцовке? – спросила Соня.
Рассказал о походе в винные подвалы. О вине «Чёрный доктор», о девочке, спросившей нас, не марганцовку ли мы пьём.
– Счастливые вы, в Магарач простые смертные без доступа. А вино это я могу достать. У меня связи – ого-го. Принести?
– Что вы! Я же работать приехал.
– Оля, пойдём, – тут же встала она, – пойдём, не будем дяде мешать.
– А как же песенка? – спросила Оля. – Ты говорила: дяде надо спеть.
– Вот предательница, – засмеялась Соня. – Петь не обязательно.
– Даже очень обязательно, – попросил я. И повинился: – Видите, какой я плохой. Даже и угостить вас нечем.
– Ну что вы, сейчас обед. А песня, кстати, про собачку. Оля!
Оля встала и очень умилительно, помогая жестами ручек, спела песенку, которая была так проста, что я её запомнил с первого раза:
В одной маленькой избушке жили-были две старушки.
И была у них собачка по прозванью Кукарачка.
Раз поехали на дачку, захватили Кукарачку.
А в дороге неудачка: заболела Кукарачка.
Повезли её в больничку, стали делать оперичку.
С оперичкой неудачка – сдохла наша Кукарачка.
В одной маленькой избушке плачут, плачут две старушки:
Ведь была у них собачка по прозванью Кукарачка.
– Душераздирающая история, – сказал я. – Целая повесть. Всё есть, и события, и герои: старушки, собачка, доктор, шофёр, кто-то же их вёз на дачу?
– Они в автобусе ехали, – поправила Оля.
– Ещё интересней. Завязка – поехали на дачку, кульминация – болезнь, оперичка и горький финал. Плачу и рыдаю. Гости приходят, тоже рыдают?
– У нас гостей нет, – заметила Соня.
– Мы её в садике поём, – сказала Оля. – Вам понравилось?
– Замечательно! Стыдно, подарить даже нечего. Я песню запомнил, я её дочке по телефону продиктую.
– Вы правда запомнили?
– Ещё бы: такая история! В одной маленькой избушке… И так далее.
– А как вы память тренируете? – спросила Оля.
– Сама тренируется. Вот твоя песенка: такой день, красивая девочка…
– И мама, – добавила Оля. Она вновь взялась за мороженое.
– Ещё бы! Ну вот, и как не запомнить?
Я как-то ищуще озирал своё убогое помещение.
– Ничего ей дарить не надо, зачем, что вы, – заметила Соня. – Вы так слушали, вот подарок. – И после паузы: – А вы давно начали писать?
– С детства. Стихи писал. Потом хватило ума понять, что уровень невысок. Сценарии строчил, пьесы. Но это для денег: на кооператив зарабатывал. Да всё как у всех, обычно.
– А сейчас что-нибудь пишете?
– Пытаюсь. О юношеской любви.
– Как интересно.
– Больше грустно. Он в армию ушёл, а она…
– Не дождалась. Точно?
– Сложнее: он стал другим. Хотя никем не увлекался. Да и где там в армии.