5 июля Вильгельм в своем дворце в Потсдаме принял австрийского посла Л. Сегени и без обиняков заявил:
— С выступлением против Сербии не мешкать!
Тут же был одобрен конкретный план расправы с Белградом.
Канцлер Т. фон Бетман-Гольвег сказал австрийскому послу:
— Поскольку дело идет о ваших отношениях с Сербией, то германское правительство считает, что вам самим надлежит судить о том, что надо делать для выяснения этих отношений. При этом вы можете, каковым бы не было ваше решение, с уверенностью рассчитывать, что Германия, как союзница и друг Австро-Венгерской монархии, будет стоять за нее…
В частной беседе посол добавил, что и канцлер, и император Вильгельм «смотрят на немедленное выступление с нашей стороны, как на наиболее основательное и лучшее разрешение наших затруднений на Балканах».
— С международной точки зрения, — особенно подчеркнул Сегени, — канцлер считал настоящий момент более благоприятным, чем какой-либо более поздний…
Однако Германия не только подталкивала Вену к роковому шагу, но и торопила.
Так, узнав об отрочке вручения Сербии ультиматума до отъезда президента Франции Пуанкаре из Петрограда, Яго весьма недвусмысленно заявил графу Сегени:
— Я очень сожалею об этой отсрочке. Более того, я опасаюсь того, что сочувственное отношение и интерес к этому шагу в Германии может ослабеть благодаря этой отсрочке…
Судя по этой торопливости, фон Ягов боялся отстать от своего императора в проявлении «Нибелунговой верности» к союзникам.
Да и нельзя было уже медлить…
Как не сложно догадаться, даже глухой услышал бы настойчивые призывы Берлина начать войну, а Сегени глухим не был.
«Император Вильгельм, — писал он в своем итоговом донесении в Вену, — и остальные руководящие лица подбадривают нас самым определенным образом, чтобы со всей энергией выступить против Сербии и покончить раз и навсегда с этим гнездом заговорщиков-революционеров».
Дальше Сегени объяснил своему правительству, почему Германия смотрит на эту минуту, как наиболее удобную для энергичных мер против Сербии.
«В Берлине, — писал он, — пришли к заключению, что Россия вооружается для войны со своим западным соседом, но в настоящее время еще не собирается начать ее или, вернее сказать, к ней еще недостаточно подготовлена».
«В истории, — писал по поводу поведения кайзера Германии министр иностранных дел России С. Д. Сазонов, — не найдется примера, более чреватого неисчислимыми последствиями действия человеческой воли, предпринятого с более безрассудным легкомыслием, чем это решение австро-венгерского правительства броситься очертя голову, в войну.
Из Берлина вместо запрета раздалось прямое поощрение».
Расчет немцев был прост: если Россия не вступится за сербов, то в войне один на один Австро-Венгрия их разгромит, что пойдет на пользу Центральным державам.
Если Россия все же заступится за своего исторического союзника, то разразится большая война при самых благоприятных для Берлина условиях. И главным из них была относительная военная слабость России.
«В основном Россия сейчас к войне не готова, — писал по этому поводу в июле 1914 года министр иностранных дел Германии Г. фон Ягов немецкому послу в Лондоне князю К. М. Лихновскому. — Франция и Англия тоже не хотят сейчас войны.
Через несколько лет, по всем компетентным предположениям, Россия уже будет боеспособна. Тогда она задавит нас своим количеством солдат; ее Балтийский флот и стратегические железные дороги уже будут построены. Наша же группа между тем все более слабеет.
В России это хорошо знают и по этому, безусловно, хотят еще на несколько лет покоя».
Остается только добавить, что подобно тому, как рассуждал этот видный кайзеровский дипломат в июле 1914 года, в Берлине думали многие.
Не подлежит сомнению и то, что именно немцы сделали первый и решающий шаг к мировой войне, бесцеремонно подталкивая своих младших партнеров по коалиции к крайним мерам.
Едва посол вышел из кабинета императора, как в нем появился военный министр, который доложил о степени готовности германской армии к войне.
Выслушав министра, кайзер заявил:
— С сербами надо покончить! Теперь или никогда!
Сразу после военного министра кайзер принял морского министра для выяснения степени готовности ВМФ Германии к войне.
Выслушав адмирала, кайзер Вильгельм повторил ту же самую фразу, какой напутствовал всего полчаса назад австро-венгреского посланника:
— С Сербией надо кончать! И чем быстрее, тем лучше! И я очень надеюсь на то, что вверенный вам флот как нельзя лучше выполнит свою задачу!
Адмирал щелкнул каблуками.
Так было принято решение о развязывании войны.
Дело было за малым: подтолкнуть или натравить, что было одно и то же, Австро-Венгрию на Сербию.
Заручившись поддержкой Германии, 7 июля 1914 года австро-венгерский Совет министров подготовил для Сербии ультиматум.
Как и советовал кайзер, он был составлен из таких требований, какие не могла принять ни одна уважающая себя страна.
Однако вручать ультиматум Вена не спешила.
Дело было в том, что 20 июля Россию с государственным визитом должны были посетить президент Франции Р. Пуанкаре и председатель совета министров Р. Вивиани.
Ультиматум было решено вручить после того как французская делегация отбудет на родину, дабы лишить союзников возможности проконсультироваться по этому вопросу.
«20 июля, — писал в своих „Мемуарах“ министр иностранных дел России Сазонов, — г-н Пуанкаре прибыл в Кронштадт на эскадренном броненосце „La France“ в сопровождении председателя совета министров, министра иностранных дел г-на Вивиани.
Встреча Государя с президентом произошла на Кронштадтском рейде и носила торжественный и дружеский характер.
Государь пригласил недавно прибывшего в Петроград нового французского посла Палеолога, А. П. Извольского и меня на императорскую яхту „Александрия“, на которую прибыл и Пуанкаре для приветствия Государя.
Яхта затем ушла с нами в Петергоф, где в большом Петровском дворце были приготовлены для президента покои.
День был ясный и солнечный.
Никогда Петергоф еще не производил на меня такого впечатления своей красотой, как в этот день, когда он облекся во все свое царственное великолепие для приема главы французской демократии, скромная фигура которого выделялась небольшим темным пятном на фоне всего этого блеска.
Пребывание в России президента продолжалось три дня. Эти три дня оказались роковыми в истории человечества.
В течение их были приняты безумные и преступные решения, которые повергли Европу в неслыханные бедствия, покрыли ее развалинами и остановили на долгие годы нормальный ход ее развития».
Остается только добавить, что в беседе с царем на яхте «Александрия», Р. Пуанкаре заверил его в том, что в случае войны, Франция выполнит союзнические обязательства перед Россией.
Царское правительство тоже решило на этот раз не отступать перед опасностью войны, как оно трижды делало это прежде: в 1909, 1912 и 1913 годах.
Хотя обстановка в стране никак не располагала к началу военных действий, поскольку по всей России прокатилась волна забастовок.
Все началось с того, что во время разгона полицией митинга на Путиловском заводе погибло два человка.
В день прибытия в Россию Пуанкаре в столице бастовало 130 тысяч человек.
К вечеру забастовка началась и на военных заводах.
В тот же день в Харькове прошла почти десятитысячная демонстрация рабочих 7 заводов и 14 типографий.
21 июля президент Франции Р. Пуанкаре встретился с дипломатическим корпусом.
Он довольно прозрачно намекнул послу Австрии, что «у Сербии много друзей», а посла Сербии успокоил.
— Все обойдется! — сказал он.
В тот же день министр иностранных дел России Сазонов имел беседу с послом Германии в России.
Тем временем беспорядки перекинулись на другие города. В столице были произведены массовые аресты среди бастующих рабочих военных заводов.
Полиция разгромила редакцию газеты «Правда». На Выборгской и Нарвской стороне дело дошло уже до баррикад.
К вечеру началась всеобщая забастовка в Москве и на 17 предприятиях Одессы.
22 июля в столице продолжилась забастовка рабочих военных заводов и шли баррикадные бои с полицией.
В тот же день начались забастовки на предприятиях Киева.
А в это время в Красном селе император Николай и Пуанкаре проводили смотр русских войск
Во Франции в тот день закончились крупные учения военно-морского флота.
Беспорядки в столице не утихали все три дня пребывания в России президента Франции, тем не менее, визит французских лидеров прошел гладко.
Царь был настроен благодушно. Как, впрочем, и все его окружение вместе с французами.
И никто из присутствующих даже не мог себе представить, что это было прощание с прошлым.
Впереди маячили немыслимые испытания, невероятные потрясения, кровь, холод, небытие…
Пока австро-венгерское правительство раздумывало над выступлением против Сербии, дипломатия держав Антанты не теряла времени даром.
Наиболее сложной была дипломатическая игра английского правительства.
Во главе британского Министерства иностранных дел в то время стоял сэр Эдуард Грей.
Это был прекрасно воспитанный, изысканно вежливый и сдержанный джентльмен.
Грей любил говорить мало и непонятно.
Собеседники Грея постоянно терялись в догадках, не зная, как надо усматривать в словах министра многозначительный намёк, или ту полнейшую бессодержательность, за которой крылось желание уклониться от необходимости говорить правду.
29 июня 1914 года Грей выразил в Парламенте свое сочувствие императору Францу-Иосифу в связи с постигшим его горем.
Но дальше дело не пошло.
Грей только наблюдал, а если и говорил, то в своем стиле, ничего не объясняя и запутывая собеседника.
6 июля Грей встретился с германским послом в Лондоне князем Карлом Лихновским, весьма интересной, надо заметить личностью.