По любому, как тебе нравится. Но не комедия! Если ты это считаешь комедией, то лечиться тебе надо. Поняла? Чё я, не прав?
Русалочка, понятно, что не нашлась, что ответить. Я ж ей все конкретно объяснил, одной фразой.
Короче, обломил я ее с этим Данте. А тут еще Моцарт! Да я б не возникал, если бы мне давали слушать шансон, все по понятиям, но этот Владислав сказал: "шансон – не формат!". А Моцарт, значит, формат! Короче, я бы точно выкинул диски с Моцартом! В унитаз бы точно спустил! Хорошо, что Танька-Шапочка вмешалась, сказала этой овце, Русалочке, чтобы выключала своего Шмоцарта! Я ее поддержал:
– Тут, блин, даже слов нету! Какой лохушкой надо быть, чтобы слушать песни без слов!? Я понял, шансон, нормальные вещи тут не катят – не формат. Но, блин, чё уж без слов-то песни слушать? Пусть уж эта долбаная Шакира поет.
Короче, я обломил эту овцу в очередной раз! Выключили Моцарта, поставили то ли Шакиру, то ли Бритни, то ли Агильеру. Я в них не разбираюсь. Но по любому, они уж лучше Моцартов всяких, да и телки красивые, уж это точно.
Я для чего это рассказываю? Да чтоб пацаны поняли, как эта овца Русалочка и козел Карабас меня достали! Особенно когда на французком при всех базарить начинали! Это ж какими уродами надо быть, чтоб на французском говорить? Чё, русского, не знают, что ли? А Карабас все умного из себя корчит, девчонкам все чего-то философское впаривает. Короче. Нервная обстановка, понимать надо. Полная запара! Да еще этот чмошник Бармалей под ногами путается! Как только я базар заведу с Белоснежкой серьезный, о том, когда уже она всех из спальни выгонит и я смогу ее просвятить по части нормального, конкретного секса, этот чмумоход сразу подваливает со своими тупыми шутками. Ну, он на постоянку гонит одно, про то, что у меня голова сплошная кость. Кость, не кость, а бицепсы и трицепсы у меня побольше будут, чем у Бармалея с Карабасом вместе взятых. …
3.
Мария Витальевна боялась покуда садиться за руль, потому как и в Москве-то она не ощущала себя первоклассным водителем, а здесь все наоборот, шоферское место справа, машины едут по левой стороне, так недалеко и до беды, все можно перепутать, растеряться и в аварию угодить.
Поэтому Мария Витальевна предпочитала перемещаться по городу или на машине посольства с водителем, или на такси.
Город Марии Витальевне понравился.
Чистый, ухоженный и даже, если можно так выразиться, экологичный.
Правда, бывала Мария Витальевна только в районах, рекомендованных для посещения, очерченных сотрудником посольства. Он провел с Марией Витальевной ознакомительную беседу сразу по ее прибытии в Канберру.
Но там где она теперь бывала, ей нравилось.
Пальмы, фонтанчики, бассейны, зеленые лужайки…
Больше похоже на город-курорт, чем на столицу крупного государства.
С Энн Мария Витальевна познакомилась в музыкальном магазине фирмы Вёрджн.
Это был огромный магазин, занимавший три этажа, и Мария Витальевна провела в нем почти полдня, искала диск, который никак не могла найти в Москве, – "Сороку Воровку" Россини, записанную в Ла Скала с Розеттой Пиццо, поющей Нинетту и с Анжело Ромеро в партии Фернандо.
Диск этот Мария Витальевна не нашла, но вместо него накупила два десятка других: все увертюры любимого Россини, потом Первый концерт для фортепьяно с оркестром Чайковского, потом Шестую симфонию Чайковского, потом хорошее издание "Волшебной флейты" Моцарта с Карояном за дирижерским пультом, потом еще массу австралийской попсы, начиная от Джейсона Донована и кончая красоткой Кайли Миноуг.
Здесь же, в Вёрджн, Мария Витальевна нарушила сразу два правила жены сотрудника посольства, которым учил ее муж…
Не знакомиться в общественных местах.
И не принимать приглашения подвезти.
Но Энн Дивенлоу была такой милой и приветливой!
Они познакомились, выбирая диски с классической музыкой.
Разговорились.
Энн очень обрадовалась, когда узнала, что Мария Витальевна русская из Москвы, она догадалась по акценту. Выяснилось, что Энн тоже бывала в России, работала там в посольстве Австралии помощницей пресс-атташе.
Потом Энн предложила подвезти Марию Витальевну до посольской виллы, а по дороге затащила ее в ресторанчик, предложив отведать настоящего акульего бифштекса с кружечкой австралийского пива.
Через пару дней Энн и Мария Витальевна уже были лучшими подругами.
Они обе обожали Чайковского и Россини, они обе любили играть в теннис и кататься верхом, они обе любили французские комедии и английскую литературу.
А когда Энн сказала Марии Витальевне, что Ивлин Во и Сомерсет Моэм ее любимые писатели, сердце Марии Витальевны было окончательно покорено. ….
В редкой дружбе не бывает табуированных тем, а лучшее средство преодолеть табу – это собственная доверительность.
Естественность, с какой Энн Дивенлоу поделилась своим сокровенным, буквально обезоружила Марию Витальевну.
– Это твой сын? – спросила Мария Витальевна, когда после стаканчика "маргариты" подруги принялись за ритуальный просмотр альбомов с семейными фото.
– У меня нет детей, – ответила Энн и как бы смутившись, призналась. – Это Генри, он мой друг.
Мария Витальевна помолчала, разглядывая фото юноши, приблизив его к близоруким глазам.
– Ты носишь линзы? – спросила Энн.
– Да, а что? – переспросила Мария Витальевна.
– Просто очки для женщины старше тридцати пяти очень хорошо, они повышают ее сексапил, – сказала Энн и для убедительности тут же надела очки. – Мой Генри мне всегда говорил, что в очках я напоминаю ему его первую любовь – учительницу английского языка из праймери скул**, которую он вожделел и с мечтами о которой впервые осознал свою половозрелость. Знаешь, ведь мальчики не думают о сверстницах, когда им тринадцать или четырнадцать, они мечтают о взрослой женщине с развитой грудью. ** англ. primary school – начальная школа.
Мария Витальевна улыбнулась своим мыслям.
Она вспомнила, что в таком же грехе признавался ей и ее Иван.
– А где сейчас твой Генри? – спросила Мария Витальевна.
– О, это моя беда и мое несчастье, – вздохнула Энн. – Мой Генри уехал в Европу учиться, он теперь в Англии.
– Пишет? – спросила Мария Витальевна.
– Пишет, – ответила Энн.
4.
За три прошедших после начала шоу дня, после разговора со своей бывшей, Мигунов два раза примерялся к суициду.
Сперва он затеял дурацкую игру на шоссе.
Разогнав свою "Ауди" до двухсот, он принялся закрывать глаза.
Зажмурится и считает.
Сперва до пяти.
Раз, два, три, четыре, пять…
Открывает глаза, а машина почти не сошла с прямой – все так же мчится по своей полосе.
Потом стал зажмуриваться на более долгий счет.
До семи.
Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь…
Открыл глаза, машинально подправил рулём траекторию движения – все в порядке…
Потом увеличил счет слепой езды до десяти…
Еле выдержал, открыл глаза и чуть с ума не сошел от страха: машина почти уже выскочила за пределы осевой и едва не столкнулась со встречным автобусом.
Встречным потоком ветра, как будто еще усиленным жалобной сиреной испуганного автобуса, мигуновскую "Ауди" словно ударило, отбросило от встречной полосы и пару минут Мигунов ехал, едва справляясь с прерывистым дыханием и необычайно быстрым биением своего сердца.
– Ладно бы сам, – подумал он, – а эти в автобусе-то при чем? ….
Не жалея подвески и хрупкого переднего обтекателя, съехал мордой на проселочную, задевая днищем о низкий кювет, цепляя глушителем о засохшие комки стылой грязи.
Здесь, на этом берегу, он так славно отдыхал с Анной.
И горделиво радовался, ловя завистливые и восхищенные взгляды мужчин, любующихся красотой Анькиной фигуры.
Теперь Анна не с ним.
– А не искупаться ли? – сам себе сказал Мигунов.
Теперь на заснеженном пляже не было ни одной машины.
А тогда?
А тогда, в июне, перед их с Анной поездкой в Испанию, здесь некуда было приткнуться, все кусты были тачками заставлены.
Мигунов снял пальто.
Снял пиджак, джемпер. Расстегнул пуговицы рубашки.
Пар шел изо рта.
Одежду аккуратно складывал на заднее сиденье.
И уже когда принялся за ботинки с брюками, вдруг подумал: а зачем одежду-то снимать?
Но все же покончил с раздеванием и боязливо ступил на колкий наст.
До черной парящей полыньи было метров двадцать.
Возле самой реки он по пояс провалился в снег и как-то по-бабьи ойкнул, так холодно стало, когда крупинки замерзшей воды коснулись низа живота.
Лед был прочным.
А какая теперь разница – прочный – не прочный?
Сломается, провалится под ним? Так, может, того и надо?
Ставя ступни ребром, как делают, когда ходят по колкой стерне, Мигунов доковылял до края полыньи.
Потрогал воду ногой, как трогала ножкой воду Анна перед тем, как осторожно войти в ласковую и теплую Десну.
Нынче Десна была и не теплая и не ласковая.
Да и Анна теперь была неизвестно где и с кем.
Зачем-то зажал пальцами рот и нос, зажал и прыгнул в полынью…
Ах! …
Вот окажись в этом месте глубоко – все было бы кончено.
А так – прыгнул и оказался стоящим на твердом дне, и вода только по грудь.
Искупался…
Оперся руками о край полыньи, подпрыгнул. Навалился грудью на лед, выполз…
А и не холодно совсем!
Добежал до машины. Добежал, уже ступая по льду всей плоской ступней.
Выпить бы теперь!
А ведь есть!
Мигунов вспомнил, что в багажнике стоит сумка, которую он вез еще на дачу Ломидзе.
Растерся своим джемпером, натянул брюки, рубаху, пиджак, надел пальто…
Точно!
В багажнике была сумка – целёхонькая.
А в сумке две бутылки коньяка той марки, что любил Ломидзе.
Зубами вытащил пробку.
Сделал несколько жадных глотков. …
На КПП у въезда в Москву, перед МКАД его остановили ГАИшники.