Я прислушиваюсь к своему внутреннему голосу, вниманию советам маленькой Лгуньи Кесси внутри меня. И этот голос говорит мне, что Джо пока не должен знать. Никто не должен.
Я слепо хватаюсь за грязные стены дома — может, по-привычке, а может, потому что он все еще смотрит мне вслед. Теперь я понимаю, как он себя на самом деле чувствует, каждый раз отпуская меня на очередную "операцию". Он думает, что я, возможно, могу и не вернуться обратно.
Но мне, в сущности, фиолетово.
Оказавшись внутри обшарпанной нью-йоркской панельной малоэтажки, я растерянно начинаю выискивать нужную мне квартиру. Раньше я это делала по запаху, но теперь запах уже не такой сильный.
Одна из дверей приоткрыта, и я осторожно, даже чуть было не постучавшись, переступаю порог. В нос сразу же бьет знакомый запах. И омерзение внутри организма вмешивается с потерянным два месяца назад желанием: как же я хочу пива.
Но не в моих правилах брать взаймы выпивку у обреченных — еще, не дай бог, оставлю на холодильнике свои отпечатки пальцев. Хотя такие кадры, как правило, не держат холодильников.
В конце короткого коридора я слышу тяжелое, хриплое дыхание зашедшегося в эйфории сердца. Бессвязное бормотание эхом отдается в моей голове, и я понимаю, что совершенно не хочу видеть этого человека. Снимаю с головы потрепанную ленту и завязываю ее на глаза. Крепко, несколько раз проверив мою импровизированную повязку на надежность.
Привычными шагами направляюсь в сторону того места, откуда доносятся приглушенные стенами звуки загинающейся души. Совершенно одинокой, потерявшей в жизни всякую надежду. И мне жаль этого человека ровно до тех пор, пока я не оказываюсь прямо над ним. Дальше уже идет одно отвращение.
— Ты ангел, который пришел за мной? Ты мой ангел-хранитель?.. — заплетающимся языком лепечет человек. По голосу ему чуть за сорок.
Он дышит отрывисто, грубо проталкивая воздух сквозь собственные легкие. Его тело уже больше не держит его — доверившись бетонной стене, он бесформенно растекся у того места, где паркет сливается с обоями. И изо рта его постоянно исходит непонятное бульканье.
— Да, я твой ангел, — с трудом переборов сухость в горле, шепчу я.
— И как… там в реальности? — Меня не покидает чувство, что мужчина сам с трудом понимает, о чем говорит.
— Хреново, — честно отвечаю я и быстрыми отработанными движениями хватаюсь сначала за его пульс, свободной рукой выуживая из заднего кармана джинсов шприц с лекарством.
Я уже готова ввести ему инъекцию, как что-то заставляет меня остановиться. Что-то — сиплый голос наркомана под кайфом.
— Знаешь, раз ты ангел, значит, тебе можно рассказать все?.. Ну как бы я и на работе всегда был полным дерьмом, и с детьми вел себя дерьмово, и в постели тоже был полным дерьмом. Знаешь, чувак, я законченный лузер. А малышка Жи ждала меня на это Рождество. А я не пришел. Вот козел, правда? Подумал: у нас впереди еще куча свободного времени. Что ей будет от того, что я пропущу одно Рождество? Одно-единственное Рождество? Я провел его в компании героина. И, знаешь, потом и этот сукин сын устроил мне скандал… Сказал, что ему, видите ли доза маловата… — Мужчина заходится в кровавом харкающем кашле, и я уже с трудом различаю его следующие слова. Единственное, что я слышу это, — …но ты, знаешь, скажи Жи, что я был для нее плохим отцом. Но я любил ее, черт возьми! Знаешь, тяжело умирать, зная, что Жи будет не с кем оставить…
Затем я понимаю, что несчастный уже не дышит. Передозировка. И моя помощь уже не требуется — шприц с бесцветным ядом бесшумно падает куда-то на пол.
Мне совершенно хреново, и я сама не понимаю, почему. Почему, закрыв лицо ладонями, я истерично сотрясаюсь в беззвучных рыданиях. Не могу понять, почему его последние слова эхом отдаются у меня в голове.
Думаю о том, что таких, как дочь этого наркомана со стажем, по всему миру с каждой минутой становится все больше и больше.
Совершенно внезапно понимаю, что, если потребуется, я убью всех до единого ублюдков в Нью-Йорке, хоть раз произносивших это смертельно-опасное слово. Наркотики. Понимаю, что, если потребуется, я посвящу этому всю жизнь, всю себя. Сделаю из себя ходячее оружие.
Внезапно я начинаю как никогда понимать Джона.
— Забери меня отсюда, пожалуйста… — молю в телефонную трубку я. Полушепотом. Чтобы никто не узнал о моей слабости.
Чтобы никто не услышал.
…
В комнате тихо, пусто: Лея еще не вернулась. И за стенками тоже почему-то ни звука.
Из моей груди вырывается тихое рычание: вот уже битый час я не могу совладать с собственными перевозбужденными мыслями и спокойно отправить себя спать мертвецким сном.
Джо как будто знает, что я не сплю. Как будто уверен в этом на все сто процентов, черт бы его побрал.
Я кидаю на него рассеянный взгляд и слишком поздно понимаю, что он все заметил.
Он садится рядом со мной, на мою кровать-диван-кушетку, и внимательно смотрит на меня. Не раздраженно, не жалостливо — просто выжидающе.
— И как давно? — просто спрашивает он, мысленно выжигая на моем лбу позорную метку "Лгунья Кесси".
— Четыре дня, — равнодушно бросаю я и для верности пожимаю плечами. Делаю вид, что в этом нет ничего необычного.
— И ты до сих пор мне ничего не сказала? — У него голос сладковато-хриплый, и из его уст этот вопрос звучит унижающе.
— Я тебе ничего не должна говорить, Джо, — язвительно парирую я, делая четкое ядовитое ударение на его имени. Чтобы он понял, что у нас бартер — честный обмен. Он — мне, я — ему. Односторонние сделки с совестью не принимаются.
— Твоя личная жизнь — моя личная жизнь, забыла? — усмехается он.
У меня безумно чешутся руки, и я уже не знаю, что сильнее: я или мое желание врезать ему по смазливой физиономии.
Но вместо того, чтобы продолжать упрекать меня, он просто спрашивает:
— И как я? Таким меня представляла.
Я — неуверенно — киваю.
А он так же — неуверенно — улыбается.
— А ты сильная, Кесси. В моем вкусе.
В его словах неприятный подтекст, двойное дно, можно сказать. Он не давит, нет, но я понимаю: сам он давно уже все решил.
— А не пошел бы ты, Джо?! — вскипаю я, не в силах больше выносить его опасный взгляд.
Вопрос тяжелым облачком повисает в комнате, и я на какой-то момент задерживаю дыхание.
Воздух буквально пропитан желанием, и в таких местах в хороших фильмах, он и она бросаются друг на друга, впиваясь друг друга в страстном поцелуе. Но меня что-то держит.
Посмеиваясь над моей неуверенностью, Джо быстрым рывком валит меня на кровать-диван-кушетку в горизонтальном положении. И он — сверху. И мне кажется, что когда я целую его губы — это губы Кима, когда касаюсь его холодной напряженной спины — я касаюсь оледенелого тела Кима.
Когда тихонько произношу его имя, мне тоже кажется, что с моих губ соскальзывает нечто совсем другое.
Кажется.
12. "Любовь — это еще один извращенный способ убить нас. Меня она убила"
Я не люблю Кима — по крайней мере, не считаю то чувство, которое испытываю к нему, любовью. Я не думаю о нем 24 часа в сутки, я не вывожу его имя на запотевшем оконном стекле, я не читаю новостную хронику только ради того, чтобы между бездушных букв разглядеть его там, между колонкой редактора и прогнозом погоды.
Я не его, не Кимова. Я сама по себе.
Если бы он сейчас услышал каким-то мистическим образом все мои мысли, то ухмыльнулся бы и одними губами прошептал: Лгунья Кесси.
И оказался бы прав, черт возьми.
…
Лея неожиданно появляется в дверях, и в этот момент мне кажется, что эта девушка — самый счастливый человек на свете, а я всего лишь радуюсь вместе с ней, как последняя идиотка. У нее в руках крохотный круглый чемоданчик, а ее глаза — самые яркие в мире глаза.
В этот момент я впервые могу разглядеть ее поближе: чуть раскосые азиатские глаза, высокий лоб, черные как смоль длинные волосы с ровной излишне отросшей челкой и диким количеством тонального крема на лице. Я не знаю, сколько ей лет, но выглядит она определенно старше, чем есть на самом деле. Очередное внутреннее чувство.
Встречаясь со мной взглядом, она только удивленно вскидывает черные выщипанные брови и просто улыбается. Затем равнодушно кидает чемоданчик в дальний угол комнаты и валится на мою кушетку-диван-кровать, смешно при этом раскинув руки и ноги, точно морская звезда.
— Как дома? — Я решаюсь начать разговор, потому что знаю, что из Леи все нужно вытаскивать стальными клещами.
Она пожимает плечами и начинает улыбаться еще шире. Я ей в чем-то завидую. Даже.
— Они, конечно, все удивились, когда меня увидели. Меня ведь уже успели похоронить, представляешь?
— И как ты им все рассказала? — с сомнением спрашиваю.
— Так и рассказала. Что теперь стала обыкновенной шлюхой.
— А они?
— А что они? — Лея вновь счастливо пожимает плечами. — Они ждут меня на следующее Рождество.
…
В парке пусто. Но у меня такое ощущение, что опустел не только парк — в неведомую черную дыру засосало весь мир. Вся вселенная погрузилась в какой-то равнодушный, безмятежный сон. Сон без сновидений.
Казалось, едва сошел снег, все должно было бы случиться с точностью до наоборот. Но не случилось.
Я сижу на холодной узкой скамейке без спинки. Ноги поджаты, руки упираются в железные перекладины, а в глазах снова туман — на этот раз осознанный. Я не видела, не вижу и не хочу ничего видеть.
Не сразу замечаю — рядом со мной кто-то сидит и тоже молчит. Значит, тоже есть, о чем молчать.
Я чувствую монотонную дрожь, исходящую от тела этого кого-то. Поворачиваюсь.
На вид девочке едва десять лет. Тощая, молчаливая, с отсутствующим взглядом и… и чем-то похожая на меня. Но, наверное, все это мне только кажется, потому что у нее тоже бежевая лента в волосах. У нее черные короткие волосы, густые хмурящиеся брови и слегка вздернутый носик. Опасное с