Франк Лестафье улыбнулся и покачал головой.
Больше он не произнес ни слова. Время тянулось невыносимо медленно, он едва мог сосредоточиться, огрызался на шефа, когда тот присылал заказы, старался не обжечься, чуть не погубил бифштекс и то и дело вполголоса ругался на самого себя. Он ясно осознавал, каким кошмаром будет его жизнь в ближайшие несколько недель. Думать о бабушке, навещать ее было ой как нелегко, когда она находилась в добром здравии, а уж теперь… Ну что за бардак… Только этого еще и не хватало… Он купил дорогущий мотоцикл, взяв кредит, который придется возвращать лет сто, не меньше, и нахватал дополнительной работы, чтобы выплачивать проценты. Ну вот что ему с ней делать? Хотя… Он не хотел себе в этом признаваться, но толстяк Тити уже отладил новый мотоцикл, и он сможет испытать его на шоссе…
Если все будет хорошо, он словит кайф и через час окажется на месте…
В перерыв он остался на кухне один, в компании с мойщиками посуды. Проверил продукты, пронумеровал куски мяса и написал длинную памятку Гийому. Времени заходить домой у него не было, он принял душ в раздевалке, захватил фланельку, чтобы протереть забрало шлема, и ушел в растрепанных чувствах.
Он был счастлив и вместе с тем озабочен.
Было почти шесть, когда он въехал на больничную стоянку.
Сестра в приемном отделении объявила, что время для посещений закончилось и ему придется приехать завтра, к десяти утра. Он стал настаивать, она не уступала.
Франк положил шлем и перчатки на стойку.
— Подождите, подождите… Вы не поняли… — Он говорил медленно, стараясь не взорваться. — Я приехал из Парижа и должен сегодня же вернуться, так что, если бы вы могли…
Появилась еще одна медсестра.
— Что здесь происходит?
Она показалась ему симпатичнее.
— Здравствуйте, э… извините за беспокойство, но я должен увидеть бабушку, ее вчера привезли на «скорой», и я…
— Как ее фамилия?
— Лестафье.
— Ах да… — Сделала знак коллеге. — Идемте со мной…
Она вкратце обрисовала ему ситуацию, сказала, как прошла операция, сообщила, что понадобится реабилитация, стала расспрашивать об образе жизни пациентки. Он плохо соображал — раздражал больничный запах, шумело в ушах, будто он все еще мчался на мотоцикле.
— А вот и ваш внук! — радостно сообщила его провожатая, открывая дверь. — Ну, видите? Я ведь говорила, что он приедет! Ладно, оставляю вас, но перед уходом зайдите в мой кабинет, иначе вас не выпустят…
Он даже не сообразил поблагодарить ее. То, что он увидел, разбило ему сердце.
Он отвернулся, пытаясь взять себя в руки. Потом снял куртку и свитер, поискал взглядом, куда бы их деть.
— Жарко здесь, да?
У нее был странный голос.
— Ну как ты?
Старая дама попыталась было улыбнуться, но закрыла глаза и расплакалась.
Они забрали у нее зубные протезы. Щеки совсем ввалились, и верхняя губа болталась где-то во рту.
— Так-так, мы снова влипли в историю… Ну ты даешь, бабуля!
Этот шутливый тон стоил ему нечеловеческих усилий.
— Я спрашивал сестру, она сказала, что операция прошла успешно. Теперь у тебя в ноге отличная железяка…
— Они отправят меня в приют…
— Вовсе нет! Что ты выдумываешь? Пробудешь здесь несколько дней и поедешь в санаторий. Это не богадельня, а больница, только поменьше этой. Они будут тебя обхаживать, поставят на ноги, а потом — хоп! — наша Полетта снова в своем саду.
— Сколько дней я там пробуду?
— Несколько недель… А дальше все будет зависеть от тебя… Придется постараться…
— Ты будешь меня навещать?
— А ты как думаешь? Ну конечно, я приеду, у меня ведь теперь шикарный мотоцикл, помнишь?
— Но ты не гоняешь слишком быстро?
— Да что-о-о ты, тащусь, как черепаха…
— Врун…
Она улыбалась сквозь слезы.
— Завязывай, ба, так нечестно, а то я сейчас сам завою…
— Только не ты. Ты никогда не плачешь… Не плакал, когда был совсем маленьким, даже когда вывихнул руку, и то не ревел, я ни разу не видела, чтобы ты пролил хоть одну слезинку…
— Все равно, кончай.
Он не осмелился взять ее за руку из-за трубок.
— Франк…
— Я здесь, бабуля…
— Мне больно.
— Так и должно быть, это пройдет, ты лучше поспи.
— Мне очень больно.
— Я скажу сестре перед уходом, попрошу, чтобы тебе помогли…
— Ты уже уезжаешь?
— Что ты, и не думаю.
— Поговори со мной. Расскажи о себе…
— Сейчас, только свет погашу… Слепит глаза…
Франк опустил штору, и выходившая на восток комната внезапно погрузилась в мягкий полумрак. Он передвинул кресло поближе к здоровой руке Полетты и взял ее руку в свои.
Сначала Франк с трудом подбирал слова, он никогда не умел поддержать разговор, а уж тем более рассказать о себе. Начал с пустяков — сообщил, какая в Париже погода и что над городом висит смог, и перешел на цвет своего «Судзуки», потом на меню своего ресторана и продолжал все в том же духе.
День клонился к вечеру, лицо бабушки стало почти умиротворенным, и Франк решился на более откровенные признания. Он рассказал ей, из-за чего расстался с подружкой, и сообщил имя своей новой пассии, похвалился профессиональными успехами и пожаловался на усталость… Потом стал изображать своего нового соседа, и бабушка тихонько засмеялась.
— Ты преувеличиваешь…
— Клянусь, что нет! Сама увидишь, когда приедешь к нам в гости…
— Но я совсем не хочу ехать в Париж…
— Ладно, тогда мы сами к тебе заявимся, а ты накормишь нас вкусным обедом!
— Ты думаешь?
— Конечно. Испечешь картофельный пирог…
— Только не это. Выйдет слишком по-деревенски…
Потом он рассказал ей об обстановке в ресторане и как орет иногда шеф, о том, как однажды к ним на кухню заявился с благодарностью министр, и о молодом Такуми, который стал так искусен. А потом рассказал ей о Момо и госпоже Мандель. И наконец замолчал, прислушиваясь к дыханию Полетты, — понял, что она заснула, и бесшумно встал.
Он был уже в дверях, когда она окликнула его:
— Франк…
— Да?
— Знаешь, я ведь ничего не сообщила твоей матери…
— И правильно сделала.
— Я…
— Тсс, теперь спи — чем больше будешь спать, тем скорее встанешь на ноги.
— Я правильно поступила?
Он кивнул и приложил палец к губам.
— Да. А теперь спи…
После полумрака палаты свет неоновых ламп в коридоре ослепил его, и он не сразу сориентировался, куда идти. Знакомая медсестра перехватила его в коридоре.
Она предложила ему присесть, взяла историю болезни Полетты Лестафье и стала задавать обычные уточняющие вопросы, но Франк не реагировал.
— С вами все в порядке?
— Устал…
— Вы что-нибудь ели?
— Нет, я…
— Подождите, сейчас мы это поправим.
Она достала из ящика банку сардин и пачку печенья.
— Подойдет?
— А как же вы?
— Не беспокойтесь! Смотрите, у меня здесь гора печенья. Хотите красного вина?
— Нет, спасибо. Куплю колу в автомате…
— А я выпью, но это между нами, ладно?
Франк заморил червячка, ответил на все вопросы и собрался уходить.
— Она жалуется на боль…
— Завтра станет легче. В капельницу добавили противовоспалительное, утром ей будет лучше…
— Спасибо.
— Это моя работа.
— Я о сардинах…
Он доехал очень быстро, рухнул на кровать и уткнулся лицом в подушку, чтобы не разрыдаться. Только не сейчас. Он так долго держался… Продержится еще немного…
— Кофе?
— Нет, колу, пожалуйста.
Камилла тянула воду маленькими глоточками. Она устроилась в кафе напротив ресторана, где мать назначила ей встречу. Допив, положила руки на стол, закрыла глаза и постаралась дышать помедленнее. От этих совместных обедов, как бы редко они ни случались, у нее всегда начинал болеть живот. Встав из-за стола, ей приходилось сгибаться в три погибели, ее качало, с нее слово сдирали кожу. Ее мать с садистской настойчивостью, хотя скорее всего невольно, расковыривала одну за другой тысячи затянувшихся ранок. Камилла увидела в зеркале над стойкой, как мать входит в «Нефритовый рай», выкурила сигарету, спустилась в туалет, заплатила по счету и перешла через улицу. Она засунула руки в карманы и скрестила их на животе.
Камилла отыскала глазами сутулый силуэт матери за столиком и села напротив, глубоко вздохнув.
— Привет, мама!
— Не поцелуешь меня?
— Здравствуй, мама, — медленно повторила она.
— У тебя все в порядке?
— Почему ты спрашиваешь?
Камилла ухватилась за край стола, борясь с желанием сейчас же вскочить и убежать.
— Спрашиваю потому, что именно этот вопрос все люди задают друг другу при встрече…
— Я — не «все»…
— Неужели?
— Умоляю тебя, не начинай!
Камилла отвернулась и оглядела отвратительную отделку ресторана — под мрамор, барельефы в псевдоазиатском стиле. Чешуйчатые и перламутровые инкрустации из пластмассы и желтой пленки-лаке.
— Здесь красиво…
— Здесь просто ужасно. Но я, видишь ли, не могу пригласить тебя в «Серебряную башню». Впрочем, даже будь у меня такая возможность, я бы тебя туда не повела… Зачем бросать деньги на ветер — ты ведь все равно ничего не ешь…
Хорошенькое начало.
Мать горько усмехнулась.
— Заметь, ты могла бы сходить туда без меня, у тебя-то деньги есть! Счастье одних строится на несчастье дру…
— Прекрати немедленно! Прекрати, или я уйду! — пригрозила Камилла. — Если тебе нужны деньги, скажи, я дам.
— Ну конечно, мадемуазель ведь работает… Хорошая работа… А уж какая интересная… Уборщица… Поверить не могу: ты, воплощение беспорядка, и уборка… Знаешь, ты никогда не перестанешь меня удивлять…
— Хватит, мама, довольно. Это невозможно. Невозможно, понимаешь? Я так не могу. Выбери другую тему для разговора. Другую…
— У тебя была хорошая профессия, но ты все испортила…
— Профессия… Тоже мне профессия! Я ни капли ни о чем жалею, она не сделала меня счастливой.