— А давайте, для начала, вы мне расскажете о семье?
Морна помолчала, повздыхала. Она явно что-то обдумывала.
— Ты не «выкай» мне, так и зови — Морна, а то любой догадается, что с головой у тебя худо. Я так порешила — к Лещихе не пойдем, потому, как нам лишние свидетели не нужны.
— Лещиха — это кто?
— Травница она. И первая сплетница на деревне. Ты вот мне лучше скажи — ты вобще ничего не помнишь?
— Совсем. Даже как меня зовут не помню. И чем болела.
— Болела ты жгучкой. Это когда человек горячий и без памяти лежит. Бывает дня три, бывает больше. Помирают от нее редко. От бродяг ты подцепила. Стояли тут табором, да снялись и ушли, как только Телеп заболел. Это староста наш. Ну, вот еще ты заболела и две девки с дальнего краю села. Кривой Мешки дочка померла на третий день, а остальные все, слава Единому — выздоровели. Зовут тебя Елькой или Линкой, чаще — Линкой. А полное твое имя — Елина. Погоди-ка, я чаю взбодрю. Чо на пустую-та сидеть.
Морна вышла на улицу, Вера потянулась следом. Двор был большой. По периметру так же огорожен кустами, в стороне, под навесом, устроено что то вроде летней кухни. Кругом выложен низенький каменный колодец, в нем — костерок потухший. Над костром — прикрытый крышкой котелок. Зачерпнув две кружки, Морна вернулась в дом.
— Садись, будем говорить с тобой.
Говорили долго… Больше — Морна, но и Вера перебивала, вопросы задавала, пытаясь понять, что к чему, вникнуть в отношения, понять, как ей жить и выживать. Опасаясь сказать что-то лишнее, незнакомое Морне слово или понятие. Два раза доливали чай. Ну, как чай, скорее — травяной настой, чуть терпковатый, но приятный на вкус. К концу беседы устали обе.
— Так что ты, Елька, зла-та не держи на меня. Ни тебе в приюте хорошо не будет, ни нам головы приткнуть будет негде. Если что нужно, будешь спрашивать, так и вспомнишь всё понемногу.
— Морна, пойду я полежу немного, голова болит сильно. Подумаю, над тем, что сказала ты.
— Ну, иди, иди… да много не думай, от такого вот с ума и сходят. Мало ли забот по дому, да по хозяйству, об том и думай. А умствовать — это пущай вон ристократы думают.
Вера ушла в свою комнатку, легла и укрылась с головой одеялом. Слишком много информации, слишком много странного. И, похоже, что она не только не в своем времени, но еще и не в своем мире. Ни разу не прозвучало слово телефон. Или — электричество, автобус, телевизор.
Если собрать всю информацию в кучу, то получается следующее.
Отец и мать Елины здесь не местные, пришлые. Много лет назад перебрались сюда из города. Ехать до города не меньше 4 дней, а то и больше, тут как с погодой повезет. И называется он Кроун. Город большой, правят там герцог и жена его, пресветлая герцогиня Лива. Вот из Кроуна и переехали родители Ельки. Купили земли малый надел, дом вот этот поставили, корову, кур завели, овечек, гусей даже, да и стали жить. Отец рыбачил, он удачливый был и работящий. А Линда, мать Елины, дом вела, вышивала красиво. Отец улов увозил к торгу. Торг, это такое место есть, на лодке туда пол дня, а рыбачить там худо, скалы кругом, рыбы толком нет. Туда с ближних сел лавочники приезжают и торговцы из мелких городков. И там рыбу берут на продажу и платят сразу. Там и трактир есть и село малое. Но жить там неудобно, земля не родит, один камень, так что живут они только сдачей жилья. И Вара туда же рыбу возит. Он, Вара-та, не плохой мужик, работящий и не злой, но неловкий да не шибко удачливый. Ну вот, Линда от жгучки и померла, тебе, Елька, тогда всего лет восемь было. Да ты не боись, жгучкой один раз в жизни болеют. Ты ужо отмучалась.
А я больше года вдовела тогда. Ну, два года отец твой продержался. А потом посватался ко мне, честь честью. Дом то уже пораззорен был, и корова издохла, но все еще крепкое было хозяйство. И к Гантею хорошо относился, сынком звал, и все налаживаться стало. Ну, только год и прожили мирно. Осенью погода переменчива, разбил отец твой лодку о скалы и сутки, почитай, в холодной воде проболтался. Вынесло его течением, выжил. Только болеть начал, все кашлял. И месяца не прожил после. Но свёл меня к Телепу, пока ходил ещё, и свидетелей назвал аж трех. И при свидетелях велел, что ежели помрет — дом тебе оставляет до замужества. Вот как замуж тебя выдам, да с приданым хорошим, так дом и мой. Ну, а Вара-та уж апосля пришёл в примаки. Ну, тоже не пустой — лодка своя у него, крепкая, сети опять жа. Так вот и живем все.
Вера лежала в свернувшись в комок и плакала. Просто накопилось всё, тут и слабость после болезни, и понимание, что ни дочку, ни внуков больше не увидит никогда, тут и шок от всего происходящего.
— Лет Елине, то есть — мне, сейчас восемнадцать. Ещё два года до замужества, раньше никак нельзя. До двадцати замуж отдать — в храме не обручат и староста не запишет в бумаги. А причина очень простая — живут здесь дольше. Морне уже сильно за пятьдесят, а ведь ей и тридцать то не дашь. А самая старая в селе бабка уже за двести перевалила. Но это уже совсем старуха считается. И как теперь с этим всем жить — вообще не понятно. Дожить до двухсот — замечательно, но не в такой же халупе страшенной.
Так под эти мысли, в полной растерянности от обилия нового и непривычного, Вера и задремала.
Глава 5
Сон был не долгий и не крепкий, но освежил. В доме никого не было, и Вера вышла во двор.
— Морнааа!
— Чё орешь-та? Тута я. — Морна появилась откуда то из сараюшки.
— Морна, мне лучше уже. Может ты мне покажешь, где что в доме и в хозяйстве у нас?
— Ты ничо так и не вспомнила?
— Нет, Морна. Всё вокруг как чужое выглядит. А я же не могу все время лежать. Надо же что то делать.
— Ты смотри-ка, раньше ты не рвалась делать-та… Ну, пойдем, покажу, где что есть. Ток может покормить тебя сперва? Ты в беспамятстве-та была — одни настои три дня пила, Лещиха травы разной дала, да велела поить горячим. Ты и так была тощая, как палка, а сейчас и совсем страшна.
— Спасибо, но давай сперва дом и хозяйство посмотрим, а потом вместе пообедаем. Да и поговорим еще. Слишком мне все незнакомым кажется и странным.
— Ну, девка, как знаешь, пойдем тогда.
Обход был долгим. Начали с погреба. Был он выкопан отдельно от дома, большой, справный. Полки по стенам, ящики. Но почти пустой. Маленький деревянный бочонок — на дне, в слое соли, несколько кусков сала. Отдельно на стене прибита широкая полка. Там молоко в глиняных кувшинах, горшочек с маслом и широкая плошка с творогом, закрытая чистой тряпочкой. А вот овощей — совсем мало.
— Дак что ты хочешь-та, девка. Весна, за зиму все доели, что запасли.
Плоды оставшиеся были разные, в одном ящике немного старой, уже прорастающей моркови, лук с перьями, 4 маленькие тыквы, килограмма по полтора-два, не больше.
— Морна, а вот это что такое?
— Дак бака это. Ну, в земле растет, еда такая… — Морна аж растерялась.
Похоже, эта самая бака очень распространенная штука. Похожи плоды были на помесь репки и моркови. Толстые, вытянутые корнеплоды, все не больше килограмма, в основном грамм по пятьсот-шестьсот, со светлой кожицей.
— А ее сырую едят или как?
— Ты, Елька, и правда, как дурная. Варят ее. На ужин сёдня сделаем. Мужики-та только завтра вернутся, ну да ладно, одну-та я тебе сегодня сготовлю. — Ты, главно дело, если кто соседи зайдут — молчи. А разнесут по деревне — потом и замуж тебя не возьмут.
— Да что ты меня всё замуж-то хочешь спихнуть?
— Дак а как по другому-та? Не век же тебе с нами куковать. А в девках засидишься — кто потом-та возьмёт? Приданое-та тебе справим, но вот коровы я за тобой не дам — корову это уже Вара покупал.
Я всё честь по чести сделаю, но и лишнего не проси. Вара вон еще ребёнка своего хочет. Так что через седьмицу поедем тебе второй сундук покупать и ткани, и обряд всякий, и зимой будешь шить и вышивать. Ты ведь вышиваешь-та хорошо, в мамку пошла. А теперь и не знаю, чё и думать — вдруг и это забыла?
— Нет, Морна, не волнуйся. Это я помню. И шить и вышивать могу.
— Ну и ладно, дальше пошли.
Дальше был сарай, где разделенные жердями, стояли корова и конёк. Корова была справная, гладкая, кормлёная, а конёк — уже старенький, но еще крепкий. В стойлах было не чищено.
— Вот, видишь? С тобой сегодня провозилась, и животину не обиходила. И на выпас Мысу не отправила. Доить помнишь как?
— Нет, Мора, не очень помню.
— Ну и не подходи тогда пока к животине. Мыса молодая и пугливая, я уж тута сама управлюсь. Дальше пошли.
Дальше был курятник, где Мора показала соломенные нычки. Заодно собрали почти десяток яиц.
— Ну, чё-та мало сегодня. Корзину-та держи крепче, а то как тогда — выронишь и всё побьешь.
В курятнике было две двери. Вход на чистый двор и выход на задний. Через вторую, очевидно, и выпускали кур на задний двор. Отдельно, в соседнем сарайчике дружно хрюкала пара поросят. Не молочные уже, месяца по четыре, хорошенькие и толстые.
Потом был еще маленький огородик.
— Вот тута морква, тута лук у меня. А вот тута и есть бака. А капусты грядку я у ручья сделала. Тама хоть и не наша земля, но окромя, как через двор — не пройти, я тама завсегда сажаю. — Ручей-та помнишь где?
— Это где водопад?
— Ну, пониже только. Тама сыро завсегда и кочны крепкие выходят. Лучше моей капусты и в селе нету.
— Морна, а огород маленький совсем. Разве этого на семью хватит на весь год?
— Хорошо хоть соображаешь, не совсем, видать, дурная стала-та. Это уже осенью докупим. Что Вара за весну-лето наловит, то продадим. А на денежки закупим, чего не хватает. Не голытьба чай, какая, не голодаем. А что не продадим рыбов-та, то засушим и зимой сами есть будем, не пропадём. — Ну, идем далее.
Далее была сараюшка с инструментом и глиняными горшками, там же котел стоял большой, рама какая то деревянная.
— Морна, а это станок ткацкий?
— Так станок и есть. Я на нем зимой знатные одеяла тку. Иногда даже с шерстью, теплые и красивые. Вот поедем на ярмарку — продадим. С тех денег тебе и купим, что положено.