Дефлорация 2
Как раз через год и в том же пионерском лагере. 12 августа 72 года, первый день финального кубкового матча «Спартак» — «Торпедо».
И надо же так! Накануне было назначено свидание с дочкой начальника лагеря. Она окончила первый курс института и проживала в лагере на вольных хлебах на правах «вольноопределяющегося Марека».
Разбитная девица лет 18-ти.
«А кто сказал, что будут кормить в переходный период?» — или старшие товарищи рассказывали: можно договориться через угощение. Угощение в те годы было стандартное — портвейн и шоколад.
«Шоколад Алёнка — милая девчонка. Глазки голубые, волосы льняные».
Удалось достать в сельпо, через деревенских, две бомбы красного, как юшка, «Солнцедара».
Другого бухалова не было, как и денег больше…
Ударная доза!
Игра кончилась вничью, и на другой день была переигровка.
А вечером в папиной комнате — он уехал в Москву как раз на футбол.
Торпедчик, сука…
Отомстил вася наперёд за наше будущее поражение по пеналям. Но сам упился вместе с ней так, что был заметён пионервожатым нашего отряда, когда рано утром возвращался от неё ещё не протрезвевший, но уже ставший мужчиной.
Попёрли из лагеря на хуй, и папа её прознал как-то. Старшие товарищи от жабы чуть не отпиздили.
Короче, второй матч я не видел. Утешало одно — хоть как-то поднасрал ненавистным в те годы торпедчикам.
Но как поднасрал…
«Арарат» и «Ява»
Чирик после сдачи тары — для меня, пионера, лавэ по тем временам немереное.
А пионер я был хуёвый. Выпивал, покуривал и поругивался матерком.
При случае старался залапать тётку посисястее, а однажды, набравшись наглости, залез под лифчик и в пизду сослуживице с матушкиной работы (ей было лет 35-40), за что получил от матушки по ебалу, а от пахана пиздян покруче. Хотя тётка делала вид, что не замечает.
Интересно, а Надежда Бабкина тогда уже пела?
Так вот, сигареты «Ява» можно было купить только из-под полы. Причём, что очень важно, не фабрики «Дукат», а именно фабрики «Ява».
Это считалось особым шиком. Когда стреляли сигарету, а стреляли все, то ещё и спрашивали: «У тебя явская?»
В районе метро «Сокольники», нам, малолетним, продавала только Анька из киоска возле каланчи.
Она была армянка и болела за «Арарат», надо было ещё ей до кучи сказать: «Иштоян — это ништяк» или «Эдик Маркаров вчера прибил "Черноморец"». Всё, пиздец, — ты уже с явской «Явой».
Как-то на матч Спартака против армян пришли солдатики, человек 500, и с ними летёха молоденький.
Солдатики дружно так начали кричать: «"Арарат" — уп-тур, "Ара-рат" — уп-тур!», чего-то под тип «"Арарат", дави!» В те времена особых проблем при проносе спиртного на стадио не возникало, ну и ёбнули мы с тем летёхой по стакану, и тут я его спрашиваю: «Чего, мол, солдатики — охуели что ли?»
А он мне и говорит человеческим голосом: «Нам за каждого солдатика армянские товарищи по рублю платят, чтоб скандировали, — итого полштуки».
А «Арарат» в том году дубль сделал. Всё-таки Никита Палыч тренер великий был…
Геморрой Лобановского, или Как поссать в «Луже»
С удовольствием вспоминаю те времена начала 70-х. С открытым ртом слушал аксакалов возле турнирной таблицы в Лужниках. Очень много было кулуарной информации, которую было не почерпнуть ни в «Советском спорте», ни в «Футбол-Хоккее».
С этой прессой в те годы были большие проблемы, и покупали мы её так.
Я родился и вырос в Сокольниках, где болельщик не Спартака являлся чёрной вороной. Это к тому, что в районе забегаловки «Чёрный дрозд», где, по слухам, в середине 40-х пила и закусывала легендарная банда «Чёрная кошка», находился газетный киоск.
В киоске работал милейший дедуля, который втридорога приторговывал свеженькими «Футбольчиком» и «Спортецом». Для своих, которых дедуля знал в лицо.
Так что в районе метро «Сокольники» не всё было так черно.
Потеревшись у турнирной таблицы в Лужниках лет шесть, я достаточно осмелел и позволял себе иногда толкнуть речь.
Но попадались и уникальные ораторы.
Расталкивая других и влезая на полуступеньку лужниковского парапета, опухший от горилки дядька вещает всем: «Захожу я в туалет, а там сидит Лобан и срёт. А у него — вот такой геморрой!!!»
Особенно недетские очереди в перерыве были в мужской туалет. Валерий Васильевич, конечно, там не гадил, а нам, грешным, доводилось.
После огромного количества пива пополам с вином нужно было проявить настоящий героизм и, не побоюсь этого слова, мужество, чтобы пробиться к вожделенному сортиру, а главное, успеть донести.
Однажды, в состоянии сильного алкогольного опьянения, набрался наглости и проник в женский туалет. Помню смутно — вроде, реакция контингента, находящегося внутри, была доброжелательная.
По крайней мере, по словам старших товарищей, нужду справить дали и в мусарню не сдали.
Антураж самого мужского сортира требует отдельного описания.
Ржавое и немытое со дня открытия очковое глядит на тебя эдаким циклопом. Рядом стоит мужик с огромным хуем наперевес — оправившись, он махает саблей с особым остервенением, но последняя капля всё равно уходит в штаны, которые есть.
Ильф и Петров всё напиздили.
Семь цветов радуги от васи
Первый цвет — коричневый. Парк «Сокольники», «Чебуречная».
Ах какие были чебуречки, да с обжигающим бульончиком внутри! На них коричневые пузырьки.
Второй цвет — бурый. Портвейн в стакане из-под кофе там же. Куплен из-под полы у Нинки по кличке «Сиська» в винном на углу улицы Короленко. Портвейн какой-то бурый.
Третий цвет — стальной. Пивко в лужниковской «Шайбе». Воблочка с жирной икрой, непременно завёрнутая в газету «Социалистическая индустрия» с наполовину отгаданным кроссвордом.
Автор балета «Конёк-Горбунок» — шесть букв по горизонтали. Газетка пахнет стальной краской, аж через рыбу.
Четвёртый цвет — серый. И опять портвешок в бумажных стаканчиках там же. Надо было ставить сразу два, иначе протекало. Бумажные стаканчики какие-то серые.
Пятый цвет — медный. Пиво на стадио перед игрой. Душка буфетчик — цена на пиво у него меняется в зависимости от стадии твоего опьянения. Ты ему медь, он тебе пиво.
Шестой цвет — чёрный. Снова «Алиготе», разливает незнакомый мужик из внутреннего кармана чёрного пальто. Он тоже болеет за Спартак.
Седьмой цвет — медовый. Водчонка из горла — презент от «старших товарищей» прямо на секторе восточной трибуны. Чтобы жизнь мёдом не казалась.
Спартак — Гаага, нехолодная осень 72-го
На первой игре был на стадио, поэтому помню лучше.
Бабье лето, погода — заебись. Над «Лужей» запах горелых торфянников.
Программка, взятая с боем у ополоумевшего старика пенсионера, греет душу и карман, включая табаш от перепродажи тут же на месте.
На секторе очередной реверанс в сторону Бахуса.
«Московскую», или «коленвал», «добрые дяди» подливали прямо в пивко: «Пей, сынок, привыкай к трапезе нашей». Из закуси — одна карамелька на троих, с повидлой внутри.
Голландцы все были на модных причёсках а-ля «шведский мальчик».
Держались манерно, перед игрой жевали чуингам, который, ничтоже сумняшеся, по-хамски сплёвывали прямо под ноги Мише Булгакову.
Он им и вкатил голешник.
Женя Ловчев вырезал диагональку на угол вратарской, и Миша в своём стиле протолкнул мяч в ворота мимо горилообразного детины вратаря с лицом олигофрена.
В конце игры пидар судья отменил чистый гол Виталика Мирзоева — по одной, известной только ему, причине.
Ответка была через две недели в одиннадцать вечера по Центральному телевидению, а другого тогда не было.
Николай Николаевич надрывно-истерическим голосом нагнетал так, как будто на поле опять Эспозито и Сан Палыч Рагулин били друг другу ебала, только с ещё большим остервенением.
Спартак откровенно «возил тачку», а нидерландские «товарищи» ни хуя не могли сделать. То ли по обкурке, то ли от мастерства низкого.
Играли на Адвоката (тот, что нынче «бомжей» тренирует), пытался он пробить Юру Дарвина, но фарт был на нашей стороне.
Игру смотрел с напряжением, папа постоянно зудел, что завтра контрольная по математике и полуманьячно-прибабахнутая старушка Серафима Евстафьевна вкатит мне пару. Папа как в воду смотрел — так оно и вышло.
В перерыве матча хуй чуть не выскочил из штанов — одноклассница с тугими и огромными сиськами так томно урчала в трубку, что хотелось всё бросить к ебеней матери и бежать пешком на Преображенку.
Но Озеров истошно проорал: «Говорит и показывает Гаага», и я опрометью метнулся к ящику на второй тайм.
Про гаагский трибунал я тогда ещё ничего не знал, зато очень много про лучший в мире советский строй.
Мы отстояли, а дальше были великие матчи с «Атлетико» на «Висенте Кальдерон» и «Динамо».
Ну а что было потом с одноклассницей?
Через год играли с хохлами аккурат в мой день рождения, ну и позволил себе портвешку сверх нормы, благо был двойной повод.
После матча поехал к ней на Преображенку и на радостях дал за щеку с особым цинизмом, прямо на лестничной клетке, притулившись за мусоропроводом.
Кричалка и банановая республика
В те годы на восточной трибуне Лужников, позже трибуна С, тоже нехило так скандировали:
«Лобановский, Лобановский — пососи наш хуй московский!»
Причём среди кричащих были отнюдь не дети и подростки — в основном взрослые мужики в районе тридцатки.
Многие вполне приличные люди — научали меня, сопляка, уму-разуму.
Впервые этот клич прозвучал 25 августа 73 года на закрытии Всемирной универсиады. Венчал её матч «Спартак Москва» — «Динамо Киев» в присутствии почти ста тысяч зрителей.
Проигрывая один гол за 20 минут до конца, мы забили две штуки и вырвали у хохлов победу на флажке со счётом 2:1. Сначала Саша Пискарёв добил мяч в ворота после удара Миши Булгакова, а затем, на последней минуте, Коля Киселёв захуярил со штрафного прямо в девятину после того, как Гешу снесли возле штрафной.