А колечко-то – азиатское! – догадалась я, и вдруг мне показалось, что в змеиной головке что-то переменилось. То ли сапфир поменял свой цвет, то ли бриллианты загорелись по-новому, но что-то неуловимое случилось с драгоценностью. Вдобавок от золота произошло тепло, металл неожиданно нагрелся, сапфировая головка змейки вдруг дернулась, будто в броске, и мою щеку что-то укололо. Укол был не сильным, как комар укусил, но некая странность нашла на мое тело мгновенно. Я вдруг ослабела всеми членами, ощутила непреодолимое желание спать, тут же закрыла глаза и, прежде чем отпустить сознание в глубины сна, подумала:
– Яд! Колечко-то японское оказалось, с секретом!..
Украшение выпало из рук, покатилось по полу, и я отключилась.
Не знаю, сколько времени я провела без сознания, но когда пришла в себя, то обнаружила, что день за окном в полном разгаре и что солнце полощется в занавесках моих окон, забрасывая стены комнаты причудливыми тенями.
Ах, как некстати электрический свет вперемешку с солнечными лучами! – подумала я и, щелкнув выключателем, погасила люстру.
На полу, в солнечном квадрате, лежала рука с растопыренными пальцами. Увидев ее, окрашенную зимним золотом, я вспомнила, что неожиданно потеряла сознание от японского кольца, и порадовалась, что не умерла, став жертвой азиатской изощренности. Яд, должно быть, испортился.
А где же кольцо? Вероятно, выпало, когда я находилась вне реальности.
Оглядевшись по сторонам, я не обнаружила драгоценности ни рядом с коляской, ни под столом, ни где-либо еще на полу.
Вот незадача! – огорчилась я. – Куда же оно могло запропаститься?
Колыхнулись на окне занавески, и световой квадрат, в котором лежала рука, переместился в сторону. Что-то блеснуло на одном из пальцев, и я, безмерно удивляясь, поняла, что это то самое кольцо, которое я безуспешно разыскиваю на полу.
А как оно туда попало? – поинтересовалась я у самой себя, будучи абсолютно уверенной, что не надевала его на палец. – Мистика какая-то!
Мне все это очень не понравилось, я было уже окончательно решила сдать футляр в полицию, как под колесом своей коляски заметила сложенную квадратиком бумажку розового цвета, выпавшую давеча из разжатой мною ладони.
Может быть, в ней написана разгадка смерти? – подумала я, дотягиваясь до бумажки. – Имя преступника начертано?
Еще я подумала, что все это не мое дело, что я уже и так много напортачила, что надо наконец перестать заниматься самодеятельностью и, пока меня не обвинили во всех смертных грехах, немедленно сдать отрубленные руки куда положено. Но увы! Женское любопытство поистине непреодолимо! Оно, словно удар в солнечное сплетение, заставляет закоротить дыхание и сделать то, что делать совсем не нужно.
Нетерпеливыми руками я развернула бумажку. На ней были начертаны крупными печатными буквами два слова: ЛУЧШИЙ ДРУГ.
Так вот кто убийца – ЛУЧШИЙ ДРУГ! – догадалась я. – Это он расчленил тело!
Под крупными буквами было написано что-то еще, но гораздо более мелко. Приблизив бумажку к глазам, я с трудом разобрала:
"Переверните переводную картинку обратной стороной и приложите ее к предплечью руки. Затем возьмите смоченный теплой водой кусочек ваты и осторожными движениями трите бумагу до тех пор, пока изображение не отслоится, приклеившись к руке".
Что за чушь! – подумала я. – Какая переводная картинка?!.
Зазвонил дверной звонок, и в полном недоумении от прочитанного я отправилась в коридор открывать. На пороге, празднично улыбаясь, стояла почтальонша Соня.
– Забыла вам гарантию от телевизора отдать! – сообщила она, протягивая пакет с бумагами. – А сегодня гляжу – лежит в сумке! Вот тебе на! Думаю, а что, если у вас телевизор сломается! Так что держите!
Она вручила мне гарантию, а также еще один пакет, в котором лежало что-то увесистое.
– Вот, Владимир Викторович вам передает!
Я заглянула в пакет и обнаружила в нем здоровенную рыбину с красными плавниками.
– Накануне поймал, – пояснила Соня. – Очень он вас жалеет. Говорит – такая красивая женщина, а без движения! Пусть хоть рыбкой порадуется!
– Ну что вы! – благодарила я, смущаясь. – А как же вы?
– Он много поймал, – махнула рукой Соня. – Он каждый день ловит. Давайте чаю попьем! – и попыталась протиснуться между коляской и дверью.
– С удовольствием, – согласилась я, но, вспомнив, что на полу комнаты валяются отрубленные руки, повернула коляску боком, перегораживая вход.
– Ой, совсем забыла! – воскликнула я театрально. – Только что натерла полы! Давайте к вечеру чаю! Я сама в холодном коридоре сижу!..
– Полы? – с недоверием переспросила Соня. – Как же вы?.. – Она скосила глаза и посмотрела на мои неподвижные ноги.
– Ага, – подтвердила я. – Взяла щетку, прикрепила ее к швабре и… Туда-сюда!
– Да?
– Да. Я давно уже приноровилась.
– Хорошо, – согласилась Соня. – Давайте вечером чай.
Конечно, она мне не поверила про полы, но будучи женщиной от природы деликатной, ничего не сказала, а просто ушла немного огорченная, впрочем спросив разрешения взять с собой на вечернее чаепитие Владимира Викторовича – брата. Я разрешила.
После нескольких минут на улице под ярким зимним солнцем все происходящее показалось мне еще более странным. Видимо, охлажденный кислород не прояснил мозги, хотя и заставил кровь бежать быстрее. Я представила, что мне нужно вернуться домой в компанию трех отрубленных рук, и от этого мне вовсе не стало веселее. Может быть, обо всем нужно было рассказать Соне? Мы бы, женщины, все-таки посоветовались с Владимиром Викторовичем, а он, человек в прошлом военный, непременно бы нашел из сложившейся ситуации выход. Я обернулась вслед Соне, но ее проворные ножки уже унесли хозяйку по всяческим надобностям.
Все три руки по-прежнему валялись на полу. Две в чехлах, одна – обнаженная со скрюченными пальцами.
Лучший Друг! – подумала я про руку и еще раз удивилась прочитанному. – Зачем на мертвую руку приклеивать картинку?
И еще несколько вопросов у меня появилось. Почему я не тороплюсь сдать этот проклятый футляр в полицию? – первый вопрос. Почему копаюсь с этими отрубленными руками? – второй. И третий – нет ли во мне каких-нибудь патологических влечений, до сей поры скрывавшихся в глубинах подсознания?
Я задала себе три вопроса, но отвечать однозначно хотя бы на один не спешила.
Вероятно, мне интересно, что за руки скрываются в двух остальных чехлах, – подумалось мне.
Как только я допустила такую возможность, любопытство завладело мною безраздельно. Тело затрясло от возбуждения, ладошки рук зачесались, и я, более не борясь с собой, наклонилась над вторым чехлом.
Вторая рука принадлежала женщине. Это была изящная ручка с тонкой кистью, маленькой ладошкой и очень длинными пальцами. Принадлежала она, по всей видимости, молодой особе до тридцати, не трудившейся физически. Кожа на руке была идеально гладкой. Ни единый прыщик не портил ее ровности. Никаких лопнувших сосудиков, а уж тем более шрамов, лишь несколько крохотных родинок притягивали к себе взгляд. Подушечки пальцев мягенькие, а линии на ладошке такие длинные и ровные, что любой хиромант определил бы жизнь длинную, ничем не омраченную.
Ах, сколько мужских усов щекотало тыльную сторону этой ладони, целуя ее ритуально и вожделенно, – подумала я с некоторой завистью. – А сколько кудрявых и буйных голов ласкали эти тонкие пальцы!.. Но вот тебе на! Лежит у меня на столе эта любвеобильная рука, а тело неизвестно где!
А еще мне подумалось, что зачастую руки бывают красивыми, а тело или лицо – уродливыми. Так что еще неизвестно, сколь счастлива была эта рука.
Ах, как неумно ревновать к мертвым, – ответила я сама себе. – Как нехорошо злобничать по отношению к покойным! Вероятно, во мне действительно притаилось и живет до времени что-то низменное!..
Женская рука, так же как и первая, сжимала в ладошке розовую бумажку, развернув которую, я прочитала: ЛУЧШАЯ ПОДРУГА. А в скобочках – МАССАЖИСТКА. Ниже, мелким шрифтом, объяснялось, как перевести эти названия на руку с помощью обыкновенной ваты и воды.
Бред какой-то! – решила я. – Если исходить из теории, что в бумажках начертаны имена убийц, то такого вовсе не может быть! Не бывает таких совпадений, что одного прикончил лучший друг, а вторую – лучшая подруга, которая к тому же по профессии массажистка. И зачем все это приклеивать к рукам? Нет, я окончательно запуталась. Чушь!
Женская рука, как и мужская, была отрезана с помощью очень острого предмета и бледна, словно вымоченная в формалине, и, к сожалению, ни на одном из ее изящных пальцев не помещалось какого-нибудь кольца.
Третья рука принадлежала старику. Это было сразу понятно по дряблой мускулатуре, обвисшей складками с предплечья. К тому же при жизни старик, вероятно, страдал болезнью суставов. Локоть руки был раздут и бугрился под кожей солевыми наростами. Тыльная сторона большой ладони была вся в пигментных старческих пятнах, словно ее закапали йодом. Пальцы были, как и у женщины, очень длинными, но с грубыми толстослойными ногтями. Ногти, вероятно, росли медленно и желтели вследствие возраста или курения. Рука, правая, как и в двух предыдущих случаях, тоже прятала в своем кулаке розовую бумажку, содержание которой и вовсе повергло меня в недоумение.
ГОРЬКИЙ – было написано в ней.
И тут, как мне кажется, я поняла. В этих бумажках совсем не имена убийц начертаны, а имена их хозяев!
Я засмеялась. Может быть, на нервной почве родился мой смех, а может быть, он был самым здоровым и естественным в этой ситуации. Ну пусть еще у меня обнаружилась рука какого-то Лучшего Друга или Массажистки, но рука Горького, которого уже Бог знает сколько лет нет на этом свете!.. Это действительно смешно!.. Кстати, я тут же вспомнила одно из первых ваших писем, в котором вы сообщаете, что купили чернильный прибор, принадлежавший Горькому и из которого он написал роман "Отчаяние".
Хотя фамилия Горький может быть и не только писательской. В школе, в которой я когда-то училась, был мальчик по фамилии Горький, совсем не являвшийся родственником классику. Так что фамилия Горький не эксклюзивная!..