– После того вечера, как я вас застала с Владимиром Викторовичем, он перестал даже смотреть на меня!
– Стоп! – прервала я. – Давайте сначала выясним главное! Кем вам приходится Владимир Викторович?
Почтальонша опустила глаза в пол и закраснелась щечками, словно светофор зажегся.
– Только честно! Он же вам не брат!
– Ну не брат, и что с того? – с некоторым кокетством ответила она.
– Ничего… Только зачем это скрывать? От этого столько недоразумений может случиться!
– Так не моя это инициатива! Это он настоял!
– Не понимаю.
– И я не понимаю. Но на самом деле я и не вдумываюсь, зачем? Мне главное, чтобы Владимир Викторович не бросил меня! Я его люблю! – с чувством сказала Соня. – А он после того случая с вами, когда я все разглядела, он не смотрит на меня даже. Я перед ним и так и этак, а он физиономию кривит! Я перед ним во всяком интимном, а он кроссворды решает!.. Что же это он в вас такого нашел, что я, женщина здоровая, с крепкими ногами, не интересна ему, а вы, вся парализованная, милее!
Я хмыкнула. Глупая Соня даже не поняла, какую бестактность допустила, а потому я не обиделась и сказала:
– Я сама удивляюсь, что ему от меня надо!
В порыве воодушевления Соня потянулась ко мне через стол и горячо зашептала:
– Анна Фридриховна! Я для вас все! Вы, главное, попросите!.. Но только, умоляю вас, не отбирайте у меня Владимира Викторовича! Я вам и газеты все буду приносить бесплатно, и в магазин схожу, когда надо! Рыбку свежую принесу, он ее из-подо льда тягает!
– Да что вы в самом деле! – возмутилась я. – Мне ваш Владимир Викторович задаром не нужен! Глаза бы мои его не видели во веки вечные!
– А он мне говорил, что это ваша инициатива была! – не унималась почтальонша. – Что это вы его за штаны ухватили!
– Эка наглость! – задохнулась я от возмущения. – Вот негодяй!
– Негодяй, негодяй! – закивала Соня.
– Если хотите знать, у меня друг есть!
– Правда? – обрадовалась она.
– Абсолютнейшая! Достойнейший во всех отношениях мужчина!
– Ну и славно! Дай Бог счастья всем, и здоровым, и убогеньким! Как я рада за вас, Анна Фридриховна! От него письма получаете?
– Вы, самое главное, его предупредите, – завелась я, – что, если он еще раз явится ко мне со всякой гадостью, мой друг ему хребет переломит!
– Конечно, предупрежу! – улыбалась во все лицо Соня. – А как же! Но друг же в Москве живет? Приехал, значит…
Она встала со стула, оправила юбку и, сияя, лучась счастьем, пошла к дверям.
– Вот, газетки бесплатные, – сказала. – С кроссвордами и программой.
Я кивнула.
– Злой он на вас. Как бы не убил, – добавила почтальонша и вышла вон.
Я осталась одна, в прескверном настроении от беседы с Соней и все смотрела в окно, наблюдая, как жухнет в небе новогодний мандарин.
В самом деле, что ли, кроссворд поразгадывать, подумала я и подъехала к стопке газет, оставленных почтальоншей. Выбрала одну, на последней странице которой были помещены целых три кроссворда, и, вооружившись ручкой, прочла вслух первый вопрос:
– Дворовая птица из шести букв? И сама же ответила:
– Голубь. Подходит… – записала. – Мальчик, герой французской революции?.. Гаврош, – отгадала я и записала по вертикали. – Автор романа "Отчаяние"?.. Горький! – сказала я громко и вдруг увидела, как из-под махрового полотенца, откинув его, показалась старческая рука и, будто рассматривая меня, застыла на столе.
– Здравствуйте! – обрадовалась я. – Что же мы с вами будем делать?
Рука не шевелилась.
– Господин Горький, – приказала я. – Идите, пожалуйста, сюда!
Несколько мгновений рука находилась в раздумье, а потом, словно нехотя, с трудом перевалилась через край стола и, обхватив широкой старческой ладонью ножку, заскользила к полу.
В отличие от Лучшего Друга Горький не бегал на пальчиках юношей, а передвигался медленно, наподобие гусеницы, подтягивая плечевой сустав к ладони, выгибая локоть к потолку.
Возраст, поняла я и протянула навстречу Горькому руки.
Он постучал большим и желтым ногтем по полу, а затем, приняв решение, с чувством собственного достоинства улегся мне в ладони.
– Здравствуйте, господин Горький, – еще раз поприветствовала я руку, вознося ее на колени. – Давайте разгадывать кроссворд дальше? – и прочитала следующий вопрос. – Вид литературы? Из одиннадцати букв?
Безусловно, я знала ответ, но слово застряло в моей голове, словно наткнулось на что-то, и никак не хотело всплывать перед глазами.
– Черт подери! – выругалась я.
И тогда Горький взял из моей руки карандаш и аккуратно заполнил горизонталь правильным ответом.
"Драматургия", – написал он.
– Правильно! – обрадовалась я и захлопала в ладоши. – А как называется термин, обозначающий половое влечение, руководящее всей человеческой жизнью, придуманный немецким врачом Фрейдом?
Поглаживая газетный лист, рука на некоторое время задумалась, а затем начертала: "Либидо".
– Замечательно!
Таким образом мы разгадали весь кроссворд, а за ним и два оставшихся. Горький неутомимо вписывал правильные ответы в клеточки и ни разу не ошибся.
Затем, когда я просто сидела и думала о вас, Евгений, рука вдруг легла на мою правую руку всей ладонью и принялась ощупывать пальцами кольцо со змейкой.
– Вам нравится? – спросила я.
Горький крутил колечко на моем пальце, но снять не пытался.
– Хотите посмотреть?
Сняв подарок Лучшего Друга, я положила драгоценность себе на колено.
Горький тыкнулся в нее указательным пальцем и замер.
– Померьте, – разрешила я, но рука не шелохнулась.
– Не стесняйтесь.
Рука вновь проигнорировала мое разрешение и попросту лежала на коленях, отдыхая.
– Как хотите.
Я пожала плечами и, взяв колечко двумя пальцами, вновь рассмотрела на его внутренней стороне какое-то слово, выгравированное на незнакомом языке.
– Что же это может обозначать? – спросила я вслух.
Горький взял карандаш и написал на обрывке газеты два слова.
– Эль Калем, – прочитала я.
Словосочетание показалось мне знакомым, но я не могла вспомнить, что оно обозначает и где я его встречала раньше.
– А что такое Эль Калем? – поинтересовалась я, но Горький не изволил отвечать и лежал на моих коленях, свесив к полу длинные пальцы.
Утомился, – решила я, разглядывая дряблую конечность.
По всей ее длине, от плеча к ладони, бежали мурашки, бледными пупырышками по синюшной коже.
Ему холодно! – догадалась я. – На улице в самом разгаре зима!
Я подкатилась к платяному шкафу и достала из него шерстяной свитер, принадлежавший некогда моему возлюбленному Бутиеро. На мгновение я уткнулась в ткань носом и вдохнула глубоко запах, в котором уже не было ни испанской горячности, ни терпкости греческого моря. Грустно улыбаясь, слегка вспоминая прошлое, я отпорола у свитера правый рукав, просунула в него замерзшую руку и завязала лишнюю ткань на уровне плеча веревочкой.
Согревшись, Горький немного оживился и в знак благодарности погладил мое колено.
– В чем же ваша польза? – спросила я. – Разгадывать кроссворды? Или вы что-то еще умеете делать?
Рука продолжала меня гладить, а я размышляла.
– Скорее всего вам по силам заполнять квитанции по оплате квартиры и коммунальных услуг. Я очень не люблю этого делать, а потому, если вы возьмете на себя сей труд, признательности моей не будет границ. Я подарю вам варежку и буду массировать ваши пальцы. У вас ведь, должно быть, артрит и суставы вечерами жутко болят! У моего отца так же было перед смертью. Он ужасно страдал, когда сочинял свои гитары.
Чем дальше я говорила, тем активнее Горький гладил мое колено. Вероятно, ему пришлись по душе мои обещания, и тем самым он выражал благодарность.
– Я вас не буду заставлять готовить мне обеды и убираться в кухне! – продолжала я. – Это удел Лучшего Друга! Если вы что-нибудь захотите, то напишите мне на листке бумаги.
Я подъехала к столу, вытащила из ящика пачку бумаги и положила сверху ручку.
– Располагайте, пожалуйста, моими письменными принадлежностями без стеснений!
Горький перелез с моих колен на стол и улегся на бумагу, с удовольствием щупая ее, белую и чистую. Затем он взял ручку и начертил слово.
"Папиросы", – прочитала я и ойкнула от неожиданности.
– Зачем вам папиросы?! Ведь вы совершенно не сможете курить!
Горький настойчиво постучал ногтем по начертанному и дописал еще одно слово: "спички"!
– У вас же нет рта! – удивлялась я. – И не существует легких! Куда же вы будете втягивать дым, позвольте спросить?
Квадратным ногтем указательного пальца рука подчеркнула слово "папиросы", оставляя под ним глубокую, с разрывами линию.
Он сердится, – поняла я. – Показывает характер. – И сказала:
– Будут вам папиросы. Только курить будете на кухне!
Горький взмахнул ладонью, как будто обещая выполнить мое условие.
– А теперь, – я сдернула с Лучшего Друга полотенце, – теперь я хочу кофе! И непременно, чтобы дважды взошел!
Лучший Друг выбрался из-под своего полотенца и было рванулся по своему обыкновению в кухню, но тут на его пути, сжимая в пальцах ручку, предстала рука Горького. Лучший Друг затормозил отчаянно, чудом не свалившись со стола, и, замерев зайцем, постоял недвижимо несколько мгновений, а потом, приблизившись к незнакомцу вплотную, дотронулся до того указательным пальцем. На это прикосновение Горький ответил совершеннейшим равнодушием, не шелохнувшись навстречу, продолжая возлежать на кипе писчей бумаги. Так обычно реагируют сердитые старики на жизнерадостных подростков, когда те брызжут энергией в нос остывающих предков.
– Кофе! – настойчиво напомнила я.
Лучший Друг, казалось, не слышал меня, а поглощенный интересом к новичку, ощупывал того все более наглым образом. Осмелев, он даже взобрался на дряблую руку верхом и покорябал плоть ногтем, как бы проверяя, из чего сделан незнакомец.