Пусть это из ряда вон выходящий случай. Но кто может дать гарантию, что подобное никогда и нигде не повторится? Нет такой гарантии. Не случайно прокурорам — не всем, но многим — выдают боевое оружие.
Так Кравцов второй раз вызвал огонь на себя. Но если сейчас произошло это волей случая, то тогда, в первый раз, иного выхода у него не имелось.
В оперативной сводке Советского информбюро за 14 октября 1943 года говорилось: «Сломив упорное сопротивление противника, наши войска штурмом заняли крупный областной и промышленный центр Украины — город Запорожье…»
А дальше была Хортица, остров бывшей казачьей вольницы, а теперь — немецкий бастион, который требовалось взять. После десяти дней отдыха командир артиллерийского дивизиона Ламин сказал Кравцову:
— С темнотой ударная группа пойдет на Хортицу двумя понтонами. Ты пойдешь со вторым и будешь корректировать наш огонь. Возьмешь радиста и двух связистов.
Ламин понимал, на что посылает Кравцова, и, словно извиняясь, добавил:
— Мы вас поддержим. Будь спокоен.
Кравцов тоже понимал, на что его посылают. Раз всего двумя понтонами, значит — только создать видимость наступления. А основные силы станут форсировать Днепр где-то в другом месте.
Когда понтон ткнулся в мель у противоположного берега, вода доходила попрыгавшим в воду солдатам до пояса. Илистое дно засасывало сапоги, выдергивать их приходилось с трудом. Он добрался до берега и упал на песок. Рядом повалились разведчики. Борис приказал связисту Хрисанфову разведать, что делается слева, а связиста Трегубенкова послал вправо. Десант оказался неподалеку: расположился в только что отбитых траншеях и в блиндаже. Удар был так дерзок и неожидан, что гитлеровцы бежали, бросив в траншее пушку, а в блиндаже — железные кресты и какие-то бумаги, напоминающие анкеты. Наверное, наградные листы.
— Со свиданьицем, — сказал вошедшему Кравцову капитан Кузнецов, командовавший десантом. — Как искупались?
— Прилично. А вы тоже сухими из воды не вышли? — кивнул он на мокрые брюки Кузнецова.
Увидев Кравцова и его солдат, в окопах обрадовались:
— «Длиннорукие» пришли… Это дело.
Артиллерийские разведчики олицетворяли для пехотинцев связь с тем, нашим берегом, готовым поддержать их огнем. И они уже не чувствовали себя такими оторванными от всех.
Мозгунов настроил рацию и вызвал «Чайку». Та отозвалась знакомо спокойным голосом Ламина. Кравцов доложил, что у них полный порядок.
— Нам тут приготовили награды за храбрость. Только хозяева отлучились. Наверное, ненадолго.
Они действительно объявились скоро. Сначала открыли огонь из минометов. Кравцов засек их и передал координаты «Чайке». Четырьмя залпами орудия дивизиона подавили огневые точки.
— Отлично, — сказал Кравцов, — больше пока не нужно.
Он знал, что это лишь начало. Их во что бы то ни стало постараются сбросить с острова. Особенно когда поймут, что имеют дело с маленьким отрядом. И действительно, очень скоро совсем рядом ударили автоматные очереди. Кравцов выбежал из блиндажа и увидел, что стреляют откуда-то сверху, наверное, с высоты.
— Приготовить связки гранат, — скомандовал Кузнецов. — Тимошкин, Жуков, ко мне!
Через несколько минут на высоте полыхнули три взрыва. В траншею спрыгнул Кузнецов.
— Блиндаж там совсем целый. Для твоего НП очень подходит. Советую занять.
Блиндаж был сделан основательно. Кравцов снова связался с Ламиным и передал, что сменил наблюдательный пункт.
— Мы теперь на той высотке, на которой столб стоит.
— Ясно, — ответил командир дивизиона. — Знаю вашу высотку.
Разведчики не успели толком оглядеться, как снова заухали минометы. Огонь не был прицельным, но велся густо. Кравцов достал из планшета карту, включил фонарик, над увеличительным стеклом которого был укреплен колпачок, чтобы не рассеивался свет. Быстро определил углы отклонения, сделал поправки и произнес в микрофон:
— По миномету. Гранатой. Взрыватель осколочный, заряд полный, буссоль двадцать девять двадцать, уровень ноль-ноль, прицел сто восемь. Два снаряда, огонь!
На той стороне приняли команду. Скоро Кравцов услышал подтверждение: нарастающий свист снарядов.
Всю ночь он корректировал огонь батарей своего дивизиона, помогая пехоте отбивать атаку за атакой. А с рассветом гитлеровцы прорвались сквозь заградительный огонь наших батарей. Кравцов видел в бинокль бегущие, падающие и снова бегущие фигуры. Они охватывали полукольцом и траншеи, в которых сидел десант, и высотку, на которой был наблюдательный пункт. Трегубенков с Хрисанфовым встали с автоматами к узкой, длинной амбразуре, положили рядом немецкие гранаты — трофеи, захваченные в траншеях пехотой. Кравцов, чтобы видеть всю обстановку, стоял рядом, в окопе. Теперь темные фигуры были хорошо видны и без бинокля.
— Меньше два, шесть снарядов, беглый огонь, — передавал Кравцов Мозгунову, а тот — на наш берег.
— Еще меньше два, шесть снарядов, беглый огонь.
Взрывы встали совсем рядом. А когда осела земля, многие темно-серые фигуры остались лежать неподвижно. Но врагов будто не убыло. Кравцов услышал, как короткими очередями стреляют автоматы Хрисанфова и Трегубенкова, и одновременно увидел, что метрах в двадцати фашисты устанавливают пулемет. Он вскинул автомат и дал очередь. Один гитлеровец упал. Второй схватил пулемет и бегом покатил его обратно, за деревья небольшой рощицы.
— Уровень меньше ноль-ноль два, — сказал Кравцов, и Мозгунов тут же передал команду.
На этот раз почему-то долго не было свиста. А может, так показалось. Зато когда ударили — угодили по самой первой цепи. Остальные залегли. Кравцов достал из кармана платок, чтобы вытереть вспотевшие ладони, и подумал, что хотел постирать его в Днепре, да не успел.
Фашисты вновь поднялись.
— Гранаты к бою! — крикнул Кравцов в блиндаж и положил около себя две. — Меньше ноль-ноль один! — скомандовал он Мозгунову.
Воздух, перемешанный с песком, хлестнул по лицу, осколки впились в бревна блиндажа. Фашисты снова залегли. Однако ненадолго. Они поднялись для последнего броска, но были встречены гранатами.
И вдруг наступила тишина. Что-то заставило Кравцова оглянуться: на крышу блиндажа вскочил усатый немец с автоматом в одной руке и с гранатой — в другой. Борис выстрелил из пистолета и поглубже втиснулся в земляную стену окопа, ожидая взрыва. Но его не было. Видно, попал. Тогда он кинулся в блиндаж и встал в проеме двери. Посреди блиндажа стоял Мозгунов и по-прежнему держал связь с «Чайкой», только лицо у него стало каким-то странным — бледным и неподвижным.
— Вызывай огонь на нас, — как-то очень уж спокойно сказал Кравцов.
Мозгунов закричал в микрофон:
— Давай огонь на меня! На меня давай! Понял? — И, обернувшись к Кравцову, сказал с отчаянием: — Не слышат. Дают настройку.
— Какую настройку?! — Борис схватил микрофон. — Оглохли, что ли? Огонь на нас! Огонь на нас! Ясно?
Выключил микрофон, включил настройку. Но ответа они так и не получили. Рядом, в проходе, разорвалась граната. Кравцов не успел нырнуть в блиндаж, и его с силой ударило по руке. Взрывная волна сорвала провода рации. Мозгунов поднял ее, несколько раз тряхнул.
— Ну вот… Теперь все, — сказал он по-рязански нараспев.
Кравцов зачем-то потянул на себя дверь, плотно закрыл ее, словно она могла их защитить.
Теперь действительно было все. Оборвалась последняя живая жилка, соединявшая их с большим и надежным миром на том берегу. И вот так же легко и просто должна оборваться их жизнь, что пока еще стучит в висках. Они остались вчетвером и знали, что выхода из этого блиндажа им не будет.
— Есть! — закричал Мозгунов.
Они услышали такой знакомый нарастающий свист и застыли. А потом содрогнулся блиндаж. «Перелет, — спокойно отметил Кравцов. — Недолет… Все правильно. Вилка». Больше он ничего подумать не успел. Лишь все внутри у него сжалось, и тело согнулось в три погибели.
Третий снаряд пришелся как раз по крыше. Там, на левом берегу Днепра, рассчитали точно.
…Выполнив последнюю просьбу старшего лейтенанта Кравцова, артиллеристы молча присели у своих орудий. Кто закурил, кто просто сидел, устало опустив руки и не поднимая глаз. Они не хотели встречаться взглядом друг с другом, потому что тогда потребовалось бы сказать какие-то слова, а их сейчас не было.
Капитан Ламин тоже молчал и смотрел в сторону Хортицы. Потом повернулся и тяжело пошел на свой командный пункт. Каждый постарался найти себе занятие, все равно какое, лишь бы не говорить о том залпе. Но из головы его выкинуть было нельзя. И нельзя было прогнать лицо Кравцова: его пшеничные волосы, добрые глаза. Рядом виделся ровесник Бориса радист Мозгунов, белокурый паренек, чем-то похожий на Есенина, и тоже рязанец; статный, высокий Хрисанфов и плотный, коренастый Трегубенков.
— Что?! Кравцов? Как Кравцов? Живой? Фу ты, елки-палки!.. Понимаю. Даю «Чайку».
Телефонист передал трубку Ламину и выбежал на улицу:
— Ребята! Живой! Кравцов живой!
Его обступили, спрашивали, как и что говорил Кравцов и что там, на острове.
— Не успел я спросить. Просил капитана. Некогда, говорит. Фашисты прут.
— К орудиям! — прозвучала команда.
Люди бросились исполнять ее легко и радостно, будто кто-то снял с них огромную усталость.
А Кравцов с того берега снова диктовал цифры: буссоль… уровень… прицел…
…Он очнулся от тишины и не мог понять, где находится.
Тело, руки, ноги сдавлены могильной тяжестью. И темно тоже, как в могиле. Кравцов испугался, дернулся что было сил и встал, расшвыряв комья земли и щепки. Мягкий свет занимавшегося дня показался ему ослепительно резким. В голове шумело, а ноги мелко-мелко дрожали. Одной правой рукой — левая висела словно плеть — он стал растирать их, чтобы вернулась чувствительность. И с радостью почувствовал, как под кожей начинают колоть маленькие иголки. Потом прислонился лбом к расщепленному бревну, силясь понять, что же произошло. Но не мог.