Миронова вытерла носовым платком бегущие по щекам крупные слезы и глубоко вздохнула:
— Ну что же, осталась одна… Немножко пришла в себя, опять устроилась на работу. Встретился мне человек, присмотрелась, вижу — неплохой. Я вышла за него замуж, переехали мы сюда. Но горе мое меня и здесь никогда не оставляло.
Помолчав, она заговорила горячее, но не сбивалась, не повторялась — видно было, что не раз уже рассказывала свою историю:
— Года полтора тому назад иду я по улице Восточной, вижу, возле водонапорной колонки стоит молодой мужчина с ведрами. Я случайно взглянула на него, и, знаете, товарищ прокурор, меня как током ударило. До того родным и знакомым показалось его лицо, что захотелось крикнуть: «Володя, сынок!» Но что-то будто сковало меня, и я не смогла выговорить ни слова… Тем временем парень ушел с ведрами во двор, захлопнул калитку. Я приметила — возле щеколды зеленой краской намазано. Постояла, постояла, собралась с духом — да в эту калитку. А там домов много. Смотрю, стоит женщина, чистит половички. Я спросила: «Володя Миронов здесь живет?» Женщина ответила: «Нет здесь такого». Я ее еще раз спрашиваю: «Ну как же, неужели вы не знаете Володю?» Женщина, не переставая трясти половики, сердито сказала: «Я здесь знаю всех жильцов. Говорю, нет у нас никакого Миронова. Что еще надо?»
Вышла я за калитку, постояла возле нее еще немного, да так и ушла. С того дня как завороженная хожу. Несколько раз к той калитке подходила, стояла подолгу, но его не видела. Иду по улице, вглядываюсь в лица прохожих. Я уж думала, может, это мне показалось? Но нет! Недели через полторы на базаре я вновь увидела то же лицо…
Лавров посмотрел на женщину. Глаза ее болезненно расширились, между бровями легла глубокая складка.
— Да, да! Это же лицо. Он стоял с протянутой рукой и просил подаяния. На нем была старая шинель. Я стала против него и решила: пока не узнаю всего до конца, не уйду. Смотрю: серые большие глаза, сам еще молодой, а в глазах, во всем выражении лица какая-то пустота. Думаю про себя: «Нет, ошибаюсь я, у моего Володи был такой живой взгляд!..» Отошла немного подальше, встала сбоку — нет, вижу, Володя! И нос его, и ухо, и волосы… Постояла я, постояла, а потом подошла и спросила: «Вы Володя Миронов?»
Он повернул ко мне голову, убрал протянутую руку, но ничего не ответил. Я еще раз его спрашиваю: «Володя?» Он молчит, глаза сделались задумчивыми. Почему он меня не признает? Он же не маленький был, когда мы расстались. Нет, наверное, ошибаюсь. Сорвать бы, думаю, с этого лица пустоту — вот тогда бы и был мой Володя.
Постояла еще, не помню сколько времени, а потом пошла с базара, душа у меня страшно ныла. От переживаний и заболела. Прихожу домой, рассказываю мужу, а он мне говорит: «Брось ты все это! Цепляешься к прохожему, ты же получила извещение, что сын твой погиб!»
И все же я жила мыслью, что сын мой нашелся. Что-то неладное с ним произошло, но-это — он. И я должна все выяснить, вернуть его к жизни.
С тех пор я ежедневно ходила на тот базар и каждый раз видела его. И чем больше всматривалась, тем все роднее он мне становился.
Однажды, не выдержав, я подошла к нему со слезами на глазах и сказала: «Володя! Что же ты, не признаешь? Ведь я твоя мама!» А он опять молчит. Потом ответил мне таким хриплым, чужим голосом: «Если хотите знать, кто я, приходите на квартиру: Восточная, 19».
В тот же вечер я отправилась по этому адресу. Зашла в ту самую калитку. Владимир стоял во дворе. Увидев меня, весь задрожал, заплакал, жестом показал на дверь одного дома. Я подошла к двери и зову его, а он не идет. Тогда я вернулась к нему, хотела с ним поговорить, а он — в сторону от меня. Думаю, если он живет не один, хоть что-нибудь узнаю от людей. Я вошла. В комнате сидела женщина и перебирала старую обувь. Я ее спросила: «Разрешите с вами поговорить?» А она на меня уставилась и грубо ответила: «О чем нам говорить?»
Вы понимаете, товарищ прокурор, мое состояние в тот момент? Я уже не помню подробностей разговора, только помню, что я ей сказала: «Володя — мой сын, и я не допущу, чтобы он ходил и побирался по миру?» Эта женщина на меня накричала, старалась оскорбить. «Никакого Володи здесь нет, — кричала она, — а есть Глазырин Игорь — мой муж! Он из Ростовской области. Мы давно живем! Я и мать его знаю. А ты самозванка. Уходи отсюда!»
Я вышла из комнаты, хотела с Володей все-таки поговорить, но его на дворе не оказалось. Так и ушла ни с чем.
На другой день утром я попросила свою знакомую пойти вместе со мной на базар. Я хотела, чтобы она с ним поговорила спокойно, без волнений, выяснила подробности его жизни.
Застали мы его прямо у ворот базара, и едва увидели, как моя знакомая оттащила меня в сторону. «Так это он? Господи, — говорит, — я его уже давно приметила: молодой, а милостыню просит! Странно все-таки… Но люди мне рассказывали, что это жена его посылает. А когда он приносит мало — она его бьет. Вы отойдите куда-нибудь, а я попробую что-нибудь выведать».
Спряталась за продовольственную палатку, жду. Минут через двадцать она подходит и рассказывает, что фамилия его Глазырин. Во время войны был контужен, находился в госпитале. Долгое время ничего не слышал и даже не мог разговаривать. Из госпиталя ушел, скитался где попало. На одной из станций Ростовской области был снят с поезда как безбилетный. На вокзале милиционер потребовал от него документы, их не оказалось. Неподалеку стояла женщина. Она сказала милиционеру, что документы этого инвалида находятся у нее в доме, и повела его в пристанционный поселок. С тех пор он все время с ней. Она его жена. Он получает пенсию как инвалид. Но жена говорит: «Мало». Вот он и нищенствует то в городе, то по поездам.
Миронова умолкла.
— Что же произошло дальше? — задал Юрий Никифорович первый за все время беседы вопрос.
— После этого я решила обратиться в советские органы. Просила помочь мне разобраться, тщательно проверить, кто этот человек, в котором я признаю своего сына. Меня многие убеждали, что я обозналась, но сердце говорит другое. И пока я не буду твердо знать, кто этот человек, я не успокоюсь.
— Правильно, — поддержал прокурор.
— За время проверки моего заявления в горисполкоме и милиции эта женщина, жена его, подала на меня заявление, что якобы я, имея корыстную цель получать пенсию на него от военкомата, отбираю у нее законного мужа. Милиция очень быстро провела проверку ее заявления, и в деле оказались показания другой матери, его сестер и даже двух соседей, опознавших по фотографии Владимира как Игоря Глазырина. Более того, прокуратура провела дополнительное опознание Владимира мужчиной и женщиной, проживающими в совхозе соседнего района. Женщина, которая опознала Владимира как Глазырина, заявила, что он ее племянник, сын сестры, проживающей в Ростовской области, дефективный от рождения. Ее муж подтвердил такое заявление. Владимир заявил тогда, что я ему не мать, а в них признал тетю и дядю.
Я не могла на этом успокоиться, — со слезами на глазах говорила Миронова. — И сейчас продолжаю настаивать на том, что он — мой родной сын. Но как избавить его от страха перед этими людьми? Мне не удалось этого добиться. Товарищ прокурор, как восстановить Володины документы? Ведь он действительно Владимир Сергеевич Миронов, а милиция вынесла такое заключение… — и с этими словами Миронова положила на стол документ.
Лавров прочитал вслух:
— «Опознание гражданкой Мироновой Дарьей Васильевной гражданина Глазырина Игоря Ильича родным сыном своим Мироновым Владимиром Сергеевичем является неправдоподобным, а поэтому считать его Глазыриным Игорем Ильичом, 1924 года рождения, уроженцем Ростовской области, дефективным с детства. Материал проверки производством прекратить и сдать в архив».
Под документом стояли три подписи работников милиции.
— Это заключение вынесено на основании ложных показаний заинтересованных лиц, оно не соответствует действительности, — продолжала Миронова. — Эта женщина будет и дальше издеваться над ним. И я, родная мать Владимира, обязана вырвать сына из этого ада, поместить его в госпиталь, лечить. Я верю, что его еще можно вылечить.
Женщина беззвучно зарыдала.
Наступила долгая пауза. Юрий Никифорович собирался с мыслями. Рассказ Мироновой произвел на него сильное впечатление. Когда женщина несколько успокоилась, Лавров сдержанно, но успокаивающе заговорил:
— Вы, конечно, понимаете, сейчас я вам не могу сказать что-либо определенное. Дело трудное и очень необычное. Вот у меня на столе лежат материалы проверки вашего заявления, заявления гражданки Глазыриной, жены человека, о котором идет речь. Мне необходимо все это тщательно проверить. Ведь для того, чтобы быть уверенным, что это действительно ваш сын, нужно иметь неопровержимые доказательства. Поэтому сегодня я обещаю вам лишь одно — провести всестороннюю проверку, такую проверку, чтобы у меня самого не осталось никаких сомнений в правильности вывода. Но на это нужно время…
— Если вы объективно, вдумчиво подойдете к этому делу, не сомневаюсь, что вы признаете Владимира моим сыном, — уверенно сказала Миронова.
— Окончательное решение таких вопросов принадлежит народному суду, — возразил Лавров.
— Почему же милиция дала такое заключение?
— Очевидно, по ошибке. В данном случае милиция превысила свои права и подменила собою суд. Но не в этом дело. Условимся так: я ознакомлюсь со всеми материалами, затребую из милиции все, что у них есть, и вызову вас. У меня наверняка будут к вам вопросы.
Зазвонил телефон.
— Юра? Что же ты не идешь?
— Иду, иду, Верочка…
Звонила жена. Вот уже около месяца Лавров с семьей жил в новой квартире и чувствовал себя счастливым, как всегда вблизи семьи. Правда, Сашку он видел очень мало: мальчик рано убегал в школу, а когда Юрий Никифорович возвращался, он или спал, или же собирался спать. Зато по воскресеньям они не расставались, вместе бродили, ездили за город. «Ничего, Сашка, — обещал Юрий Никифорович сыну, — вот отпустят вас на каникулы, тогда мы с тобой вволю нагуляемся…»