Александра Мироновна достала из кармана кителя справку и положила перед Лавровым.
— «Диагноз — хронический энцефалит, — вслух начал читать он. — На наружной поверхности правой голени рубец пять на три и на наружной поверхности левой стопы рубец два на два, по-видимому, после слепых осколочных ранений».
К справке было приписано, что «причинной связи инвалидности с пребыванием на фронте не установлено ввиду отсутствия документов, определяющих личность».
— Все это пока предположительно, неопределенно, — пояснила Корзинкина. — Слишком мало времени прошло. Но одну новость я вам уже сейчас могу сообщить: под левой лопаткой у Глазырина есть родимое пятно, о котором мне говорила и Миронова. Правда, она никак не могла вспомнить, под левой или под правой, но что пятно есть, сказала и просила меня записать.
— Ну, это уже кое-что, — сказал Юрий Никифорович… — Что ж, будем действовать дальше. Только не следует торопиться…
Прошло еще две недели. Утром к Лаврову вошла Корзинкина. Она заметно волновалась.
— Я была в больнице. Говорила с врачами. Позавчера вечером Глазырин рассказал дежурной сестре то, о чем он говорил приятельнице Мироновой. В его рассказе была одна новая и, кажется, интересная деталь. Он вспомнил, что лежал в госпитале в Курской области, — у меня записано название этого городка.
— Да, это может многое нам дать, — обрадовался Лавров. — Давайте узнаем, какой госпиталь там находился. Или нет. Лучше попросим тамошнего прокурора, пусть сам все выяснит и обстоятельно нам напишет. Хорошо бы послать ему фотографию Глазырина.
— Фотографию? А где нам ее взять? — спросила Александра Мироновна и, не дожидаясь ответа, воскликнула: — Придумала! Сейчас я побегу в редакцию газеты, вызову фотокорреспондента и попрошу его сходить в больницу. Пусть скажет, что готовят фотоочерк, и, чтобы Глазырин ничего не заподозрил, снимет пять-шесть больных, в том числе и его.
— Ну вот как вы изобретательны! — улыбнулся Лавров. — А как он себя чувствует? Не лучше?
— Врачи говорят, что ему можно помочь. Уже сейчас он более активно реагирует на окружающее, выправляется речь. Я-то к нему, конечно, не заходила, но беседовала с сестрами и палатным врачом. В первые дни он вообще не хотел лечиться, а сейчас уже слушается, принимает лекарства, дает делать себе уколы…
Оставшись один, Юрий Никифорович занялся изучением уголовного дела, по которому должен был выступить в качестве государственного обвинителя. Он делал заметки на листках бумаги.
«В течение двух лет гражданка Белоконь спекулировала дефицитными товарами. Как могло случиться, что совершенно здоровая тридцатипятилетняя женщина длительное время не работала и безнаказанно занималась спекуляцией? Почему ни соседи, ни домоуправление, ни, наконец, участковый уполномоченный милиции не обращали на это внимания? — думал Лавров. — Ну хорошо. Некоторые ткани — это у нас пока в дефиците. Но синька? Белоконь получит свое, но почему руководители торгующих организаций создают условия для спекуляции? Это далеко не второстепенный вопрос…»
— Мария Ивановна, попросите ко мне Гончарова, — обратился Лавров к секретарю.
Через несколько минут вошел помощник прокурора по судебному надзору Гончаров.
— Здравствуйте, Юрий Никифорович. Я вам нужен?
— Присаживайтесь, Николай Николаевич. Я познакомился с делом Белоконь. Мне кажется, что следовало бы вообще проанализировать дела о спекуляции, рассмотренные судами в прошлом году и за прошедшие месяцы текущего года. Надо выяснить, чем спекулируют? Вот Белоконь спекулировала синькой и шерстяными отрезами. Но я сомневаюсь, что синька у нас в дефиците. Работники торгующих организаций могут сделать так, что и спички, и соль будут дефицитными. А спекулянты ориентируются быстро, уж они-то следят за «конъюнктурой». В общем, Николай Николаевич, изучите, пожалуйста, эту категорию дел, подберите материалы, и тогда мы сумеем предотвратить те искусственные трудности в снабжении, которые на руку спекулянтам и разного рода махинаторам от торговли.
В день, когда было назначено к слушанию дело Белоконь, судья Логинова, увидев Лаврова в суде, спросила:
— Вы, Юрий Никифорович, сами будете поддерживать обвинение по делу Белоконь?
— Да, я.
— По такому несложному делу? Разве больше некому?
— В этом деле есть интересные для меня обстоятельства, — сказал Лавров и спросил: — А у вас сегодня одно дело?
— Уголовное? Да. Но есть еще два гражданских: одно трудовое — о восстановлении на работе, другое — бракоразводное.
Вошла секретарь суда.
— В зале все готово, — сказала она.
— Начнем, — встала Логинова и вслед за народными заседателями — пожилым мужчиной в рабочем комбинезоне и женщиной лет сорока — прошла в зал. Лавров последовал за ними и занял свое место.
В ходе процесса Юрий Никифорович заявил ходатайство о вызове в суд соседей Белоконь.
На вопросы прокурора, почему Белоконь в течение двух лет не работала и на какие средства существовала, подсудимая ответила:
— Раньше я работала в магазине продавцом, меня уволили.
— Ввиду утраты доверия? — уточнил прокурор.
— Так записали. А потом никуда на работу не брали, хотя я и обошла все торговые точки, столовые, буфеты…
— На заводы, стройки вы не обращались? — спросил Лавров.
— Нет, ведь я до этого работала в торговле.
— При каких обстоятельствах вы были задержаны?
— Я была на рынке. Ко мне подошли три женщины и спросили синьку, а затем одна из них куда-то исчезла. Я на это не обратила внимания. Возвратилась она уже с работником милиции, и все четверо увели меня в милицию. При мне было килограмма два синьки и дома, кажется, тридцать пять килограммов. Меня арестовали, и вот я сижу уже второй месяц.
— Вы систематически спекулировали синькой? Где вы ее приобретали? — продолжал спрашивать прокурор.
— Нет, синьку я продавала не каждый день. Я ее выносила только тогда, когда ее не было в магазине.
Пожилая скромно одетая женщина, соседка подсудимой, на вопрос судьи ответила:
— Белоконь давно не работает, живет, не нуждаясь, периодически уезжает куда-то. Мы подозревали, что она спекулирует.
— Почему же, подозревая это, вы молчали? — спросил Лавров.
В ответ свидетель только пожала плечами…
Судебное следствие заканчивалось. Слово для поддержания обвинения было предоставлено Лаврову…
…Собрание парторганизации строительного треста назначили в клубе на шесть часов вечера.
Лавров и Корзинкина приехали минут за десять. Вскоре появились Давыдов и Туманов, Лавров увидел их, когда они беседовали с секретарем парткома Шевцовым, и подошел. Давыдов интересовался, хорошо ли подготовлено открытое партийное собрание, извещен ли народ о повестке дня.
Зал клуба строителей был рассчитан человек на двести. Большинство мест было уже занято.
Бессонов явился перед самым открытием собрания с толстой папкой.
Собрание открыл Шевцов. Избрали президиум.
— Слово для доклада имеет прокурор города товарищ Лавров, — объявил председатель собрания.
В зале наступила полная тишина. Лавров направился к трибуне.
— Товарищи! — начал он. — На днях с группой профсоюзных активистов мы провели в вашем тресте проверку соблюдения социалистической законности и о результатах информировали городской комитет партии. Руководство горкома поручило мне доложить вам о том, что мы вскрыли и заметили за дни проверки. Думаю, что сегодняшний обмен мнениями и откровенный прямой разговор будут полезны и вам, и нам.
Прежде чем рассказать о том, как в вашем тресте соблюдается законность, я хотел бы напомнить вам один знаменательный эпизод. Однажды управляющий делами СНК отказал в приеме на работу в секретариат новой сотрудницы, так как это противоречило постановлению «Об ограничении совместной службы родственников в советских учреждениях». Секретарь СНК обратился к Владимиру Ильичу Ленину с письменным ходатайством о приеме указанного лица, как ценного работника, причем обращение заканчивалось словами: «Нельзя ли обойти декрет?»
Владимир Ильич ответил секретарю СНК, что за одно только предложение обойти декрет отдают под суд…
Этот случай, имевший место в 1919 году, говорит о том, с каким уважением относился Ленин к социалистической законности, как охранял ее от малейших посягательств…
Лавров говорил просто, доступно, и слушали его с большим вниманием. Он приводил факты нарушения законности, допущенные в строительном тресте, делал выводы из этих фактов, называл должностных лиц, повинных в нарушении законов.
Бессонов, сидя в президиуме, ни разу не поднял головы и торопливо писал в своем блокноте.
Первым в прениях выступил заместитель главного бухгалтера Клепочкин. Опершись правой рукой на трибуну, он обвел взглядом зал и начал:
— Я так скажу. Первое: кто есть уважаемый нами товарищ Бессонов? — И вкрадчивым голосом ответил самому себе: — Товарищ Бессонов есть человек большой души и, как писал товарищ Максим Горький, — человек с большой буквы. Это я вот к чему. Кто несет на себе груз руководства трестом? Товарищ Бессонов. Кто за все в ответе? Опять же он. А теперь скажите: кто больше всех о нас беспокоится, может, ночами не спит?..
— Да брось ты! — послышалось из зала.
И смешок прокатился по рядам.
— А чего бросать? — взмахнул рукой Клепочкин. — Я дело говорю. Забыли, как он столовую построил, двухэтажный дом для рабочих отгрохал?
— И тещу свою туда поселил, — добавили из зала. — Факт?
Клепочкин кашлянул, отпил из стакана глоток воды.
— Вот я и говорю. Ошибки, конечно, есть. Но, товарищи, мы же коллектив! Мы и должны за все отвечать. Нас много, а товарищ Бессонов-то один! Он старается для нашей же пользы… Для общего дела. Он способный человек, талантливый, он руководитель треста! Это же не шутка! Если его снимут, что же с трестом будет? Подумайте об этом.
В зале поднялся такой шум, что Клепочкину пришлось умолкнуть.
Собрание продолжалось. Почти все выступавшие говорили, что в методах работы Бессонова много бюрократизма, к рабочим он относится невнимательно, перестал считаться с коллективом…