Над кроватью висел коврик, над кушеткой — увеличенная семейная фотография в рамке под стеклом. Мужчина и женщина, оба лет тридцати — тридцати пяти, за ними стояли мальчик-подросток и девочка со светлыми косичками.
«Наверное, Маргарита», — подумал Кашелев про девочку.
И от этой фотографии у него сжалось сердце. Улыбающееся детское лицо, раскрытые всему миру счастливые глаза…
И вот теперь Маргарита лежит на кушетке под фотографией, уйдя из жизни сама, по своей воле.
Веревка, на которой она повесилась, валялась у вешалки. Крепкая, новая пеньковая веревка.
Вокруг настольного зеркала веером торчали фотографии артистов: Евгений Самойлов, Владимир Дружников, Павел Кадочников, Любовь Орлова, Вера Марецкая, Людмила Целиковская.
Кумиры тех лет.
Рассматривая снимки артистов, Кашелев задержался на Орловой. И вдруг подумал, что умершая чем-то похожа на нее. Такой же мягкий женственный овал лица, пышные светлые волосы, разлет бровей.
Затем следователь ознакомился с расположением всей квартиры. Выяснилось, что две комнаты занимали родители Георгия, мужа умершей. В четвертой жила одинокая женщина, которая в настоящее время находилась на работе. Помимо коридорчика и кухни, других помещений не было. Туалет находился на улице. Отапливались печами. Дрова и уголь хранились в сарайчике неподалеку от дома.
Понятые подписали протокол, и Кашелев отпустил их.
Судмедэксперт уже закончил составлять предварительное заключение. Вручая его Кашелеву, он спросил:
— Труп можно отправить в морг?
— Да, конечно, — ответил следователь.
Санитары положили на носилки тело, накрыли простыней. Вынести носилки оказалось не так просто: слишком узок был коридорчик.
Свекровь покойной, наблюдая за тем, как мучаются мужчины в белых халатах, спросила срывающимся голосом:
— Товарищ следователь, когда хоронить-то можно, а?
— Через два-три дня, — ответил Кашелев. — Позвоните мне.
— Пятого, что ли? В праздник? — произнесла со вздохом Велемирова. — Может, раньше?
«У людей такое горе, а я с ними официально, сухо», — подумал Кашелев и извинительно пробормотал:
— Хорошо, хорошо… Постараемся раньше…
— Спасибо, товарищ следователь, — сказала Валентина Сергеевна и вдруг всхлипнула: — Люди радоваться будут, праздник справлять, а у нас — поминки…
Кашелев впервые видел ее слезы. Видимо, она могла сдерживать себя. И вообще, производила впечатление серьезной, несуетливой женщины.
— Мне нужно кое-что выяснить, — сказал Кашелев.
— Это понятно. Работа у вас такая… Может, зайдете к нам в комнату?
— Сначала я хотел бы поговорить с Николаем Петровичем.
— Поговорите, почему бы нет, — сказала Велемирова.
Ее муж был на кухне. Услышав, что с ним желают побеседовать, он поспешно загасил папироску в старом блюдце с отбитыми краями и прошел с Кашелевым на половину, что занимал с женой.
Комната была побольше той, в которой жили Георгий и Маргарита. И обстановка получше.
Уселись за стол. Кашелев вынул бланк протокола допроса свидетеля и стал заполнять данные Велемирова. Николай Петрович наблюдал за действиями следователя с безразличием, на вопросы отвечал неохотно и односложно. У Велемирова было морщинистое темное лицо, дряблая кожа, на шее висевшая складками. Следователь удивился, что ему всего пятьдесят три года. Выглядел он лет на десять старше.
— Где работаете? — спросил Кашелев.
— В ЦЫ шлка, — буркнул Велемиров.
— Где, где? — переспросил следователь, потому что ко всему прочему у Николая Петровича была жуткая дикция: проглатывал буквы, а то и целые слоги.
— Там, — показал куда-то Велемиров. — В Теплом проезде…
С трудом Кашелеву удалось понять, что речь идет о Центральном научно-исследовательском институте шелка.
Выяснилось, что Велемиров имеет среднетехническое образование — закончил в двадцатых годах тракторный техникум.
— Расскажите, пожалуйста, как все случилось, — попросил Кашелев. — Только подробнее.
— Подробно, значит… — медленно проговорил Велемиров.
Он достал из кармана пиджака пачку «Беломора», закурил. Руки у него дрожали.
«Контуженный», — вспомнил слова его жены следователь. Он не торопил допрашиваемого.
— Ну, значит, разложился я в кухне… Давно уже хотел привести лодку в божеский вид, — продолжил Николай Петрович, а Кашелев подумал: вот откуда там доски, фанера. — Оглянуться не успеешь — лето. Потом некогда будет… Жена пошла в магазин… Мара у себя в комнате… Еще я за водой сходил. К колонке… Вернулся… На плите в выварке белье кипит, через верх плещет… Я стукнул к Маре. Не отвечает. Крикнул ей: выйди, мол, белье посмотри… Молчит… Я приоткрыл дверь… Она висит в петле… Что делать, не знаю. Растерялся… А тут жена приходит из магазина… Закричала, выбежала… Вернулась с соседкой… Потом жена, значит, в поликлинику, а мы с соседкой сняли… Сам я пытался, не смог. Тяжелая она, Мара… Пришли жена и врач… Укол сделали… Поздно… Вызвали милицию…
Велемиров замолчал. Казалось, ему с огромным трудом дался этот более-менее связный рассказ.
— Давайте теперь уточним кое-что, — сказал следователь. — В котором часу ваша жена ушла в магазин?
— Я не смотрел на часы.
— Ну хотя бы приблизительно?
— Одиннадцать уже было, — после долгого раздумья ответил Велемиров.
— Когда вы постучали к Маргарите?
Снова долгая пауза.
— Минут через двадцать… А может, меньше, — сказал наконец Николай Петрович и тут же поправился: — А может, больше… Это я в первый раз стукнул… Потом — второй…
— Через сколько?
— Минут пять прошло, — опять после усиленного раздумья сказал Велемиров. — Или десять…
Каждое слово приходилось вытаскивать из него буквально клещами.
«Да, трудно с ним говорить, — с досадой думал Кашелев. — Может, действительно из-за контузии. И наверное, от психологического шока. Еще бы, увидеть сноху в петле».
Приходилось терпеливо, шаг за шагом, выяснять обстоятельства происшествия. Однако выяснить удалось не очень много.
По словам Николая Петровича, Мара повесилась между одиннадцатью часами и половиной двенадцатого. Это подтверждал и судмедэксперт.
Второе. Оказывается, Велемиров пытался снять с крючка Мару сам. Но это ему не удалось. Сняли они ее вместе с соседкой Гаврилкиной, живущей на одной площадке. Именно Гаврилкина прибежала в квартиру Велемировых на крик Валентины Сергеевны.
Одно из важных обстоятельств — Велемиров выходил из дома не только за водой. Он покидал квартиру еще раз — наведывался в сарай, а потом некоторое время простоял на улице, беседуя с каким-то мужчиной.
Следователь спросил, каковы взаимоотношения между Георгием и Маргаритой, но Николай Петрович так и не мог ничего толком объяснить. Складывалось впечатление, что он или не вникал в жизнь сына или же ему вообще все вокруг было безразлично. Возможно, причина такого поведения — контузия? Следователь поинтересовался, почему Велемиров не на работе. Тот ответил, что у него бюллетень. Болел гриппом, сегодня первый день как встал.
«Может, он еще не вполне здоров?» — подумал Кашелев.
Следователь закончил разговор с Велемировым, надеясь, что допрос Валентины Сергеевны будет более продуктивным. И, когда Кашелев его начал, то прежде всего поинтересовался, как был контужен Николай Петрович.
— Неподалеку бомба разорвалась, — неопределенно ответила Валентина Сергеевна. — Но муж хоть и больной, а работник хороший. Его очень ценят. Он всякие изобретения, рационализаторские предложения имеет. Премировали не раз… Вкалывает за милую душу… Да и я не покладая рук работала. И в яслях, и в других учреждениях… Помните, наверное, какие времена были в войну? Хлеба и того не хватало. На рынке буханка — двести рублей… А детей кормить надо… Так я днем на работе, а ночью шила. — Велемирова кивнула на швейную машинку.
— Когда ваш сын женился на Маргарите? — перешел Кашелев к существу.
— В сорок восьмом году.
— До этого долго были знакомы?
— Так они с детства вместе, — сказала Валентина Сергеевна. — Одногодки…
— Со школы, что ли? — уточнил следователь.
— Считайте, еще раньше. Тут, дома вместе росли… Семья Ланиных, это Мары девичья фамилия, занимала ту комнату, где они теперь с Георгием живут… — Она вздохнула. — Живут… Теперь уже… — Она приложила к глазам платочек.
— Понятно, — кивнул Кашелев. — Значит, Маргарита родилась в этой квартире?
— Нет. Родилась она в Саранске. В двадцать восьмом году. А перебрались они в Москву и поселились здесь в тридцать третьем… Мы тут жили уже четыре года.
«Детская дружба, потом любовь, женитьба, — подумал следователь. — Завидное постоянство».
— Как они жили между собой? — спросил он.
— Ничего плохого сказать не могу… Любили друг друга… Конечно, бывало, что и ссорились, не без этого. Но назавтра глядишь — все нормально. Милуются… Если говорить правду, Маргарите на Георгия и вообще на нашу семью грех было жаловаться. Много ей добра сделали. Жалели ее. Да и как не пожалеть, когда человек столько горя перенес? Столько, сколько иному на всю жизнь не перепадает… А ведь Мара еще совсем молодая была. Двадцать шесть годков — жить бы ей да жить. — Велемирова тяжело вздохнула.
— Что вы имеете в виду — много горя перенесла? — спросил следователь.
— Старший брат Мары, погиб на войне. Как герой. В сорок пятом. Мать получила похоронку и слегла. Помучилась два года, так и не выздоровела, померла… Очень хорошая была женщина. Добрая, душевная… Отец тоже начал хиреть… Через полгода Мара схоронила и его.
— Когда это было?
— В начале сорок восьмого.
— Другие родственники у нее были?
— В Москве никого. Осталась одна как перст… Но свет не без добрых людей. Не бросили мы ее в беде. Помогали, чем могли. То дров подкинем, то картошки, то еще чего. Муж ездил за город, привозил… Ну а потом, когда она вышла замуж за Георгия, и говорить нечего! Иду в магазин, себе покупаю и им в обязательном порядке что-нибудь прихвачу. Деньги давала… Приезжала как-то ее тетя. Увидела, как мы к Маре относимся, уж так благодарил