— Может быть, еще уговорю Жору, — сказал он и подошел к мольберту. — Надо парня увезти отсюда. Мне кажется, он окончательно зациклился на своем горе… Смотрите.
Аркадий убрал тряпицу с подрамника. Это был неоконченный портрет молодой женщины, в которой следователь без труда узнал Маргариту.
Льву Александровичу трудно было оценить мастерство художника с профессиональной точки зрения. Зато чувства автор передал с предельной ясностью. Лицо женщины в обрамлении золотистых волос словно излучало внутренний свет. Мягкая улыбка напоминала улыбку Джоконды. А в глазах стояла такая печаль, что становилось не по себе.
— Жора ночами не спит, работает, — вздохнул Аркадий. — Я, конечно, понимаю его. Потерять такого человека! Вы знаете, я завидовал Жоре. По-хорошему завидовал… Мара была исключительной женщиной! Видите ли, ухаживать за мужем, если он даже болен, еще не самая главная ее заслуга. У нее было большое сердце. Она видела в Жоре творца, художника, что дано далеко не каждой женщине…
— А какой у нее был характер? — спросил Кашелев.
— Чисто женский. Импульсивный. Ведь они живут чувствами, а мы, скорее, умом. Могла иной раз вспылить. Но я никогда не замечал в ней злобного чувства. Даже тогда, когда она говорила о матери Георгия, то просто сожалела, что они не смогли стать друзьями. Вернее, свекровь не хочет этого.
— Вы знакомы с матерью Георгия?
— Увы… Так ни разу и не выбрался к ним в гости. Впрочем, Жора всегда давал понять, что у них в доме не та обстановка. С родителями нелады… Да, — спохватился Аркадий, — вот вам небольшая деталь, отлично характеризующая Мару. Были они у меня в гостях. Я пошел проводить Мару и Жору на электричку. Шел дождь. Вокруг мокро, грязно. Представляете, Мара заметила под кустом кошку. Жалкую такую, замызганную, страшненькую. Сидит и трусится от холода. Мара взяла ее и отвезла домой. Она, кажется, до сих пор живет у них.
Кашелев вспомнил Мурку.
— Вот что значит душа! Многие разглагольствуют о доброте, сострадании. Маргарита говорила мало, она просто делала добро, — заключил Аркадий.
Прощаясь, следователь попросил его не говорить Георгию об этом визите.
Кашелев возвращался в Москву в полупустом вагоне. Перед его глазами все время стоял незаконченный портрет Маргариты.
Следователь сравнивал, сопоставлял. Две женщины, два характера. Маргарита и Валентина Сергеевна. Судьбе было угодно столкнуть два мира — мир любви и бескорыстия с миром мрачным, замешанным на деньгах и зависти. «Неужели добро так беззащитно?» — думал Кашелев. Вся его натура протестовала против этого.
Поезд уже мчался по Москве, сверкающей миллионами огней.
«Нет, нет, — твердил про себя Лев Александрович. — Зло должно быть изобличено! Изобличено и наказано!»
Подозрения Кашелева, что к убийству Маргариты причастна Валентина Сергеевна, все сильнее укреплялись. Он еще больше убедился в этом после допроса свидетельницы Анны Макаровны Блидер. Именно с ней поддерживала дружеские отношения умершая. Забегала поговорить, выпить чашку чая, иногда перехватывала десятку, когда дома не было ни гроша.
— Помню как-то, — рассказывала Анна Макаровна, — пришла ко мне Мара. Вся зеленая, бледная, а шутит. «Вот, — говорит, — обманула Жору, сказала, что я уже поела, чтобы ему больше досталось…» Ну, я тут же усадила ее за стол, налила борща. Смотрю на Мару, и слезы на глазах закипают. Чтобы она ничего не заметила, я ушла на кухню.
Случай этот произошел тогда, когда Маргарита и Георгий еще учились.
— А что, родители Георгия им не помогали? — спросил следователь.
— Мара боялась Валентину Сергеевну, как огня, — ответила Анна Макаровна. — Признавалась, что, когда дома не было Жоры, запиралась на ключ в своей комнате. Особенно после истории с пирожками.
— Что за история? — заинтересовался Кашелев.
— Разве Жора вам не говорил? — удивилась Блидер. — У них как раз особенно туго было с деньгами. Буквально голодали. Валентина Сергеевна жарила пирожки, позвала Мару на кухню и предложила целую тарелку. Поешь, мол, горяченьких. Мара, чтобы не обидеть свекровь, взяла один. Надкусила, разжевала — хрустит… Потом рассказала мне: в начинку явно было подмешано толченое стекло. Мара так и не доела пирожок, выбросила в помойное ведро. Валентина Сергеевна поняла, наверное, что сноха разгадала ее замысел. Засуетилась, убрала тарелку с пирожками. После этого случая Мара боялась прикасаться к предлагаемой ей свекровью пище.
Кашелев снова допросил Георгия Велемирова. Тот подтвердил, что история с пирожками имела место. Но Валентина Сергеевна уверяла сына, что ничего не подмешивала в начинку. Во всяком случае — специально.
Следователь зашел к прокурору Жилину.
— Сергей Филиппович, — заявил Кашелев, — есть все основания предъявить Велемировой обвинение в убийстве своей снохи.
Прокурор попросил доложить подробности. Кашелев изложил факты и заключил:
— Намерение избавиться от Маргариты появилось у Валентины Сергеевны давно. Пожалуй, с самого начала совместной жизни молодых. От слов и угроз Велемирова постепенно перешла к делу. Сначала подсунула пирожки со стеклом. Затея провалилась. Маргарита перестала доверять свекрови. Следующая попытка, прямо скажем, фантастическая по своей глупости, — извести сноху при помощи колдовских чар Мишиной. Ничего, естественно, не вышло. Тогда Велемирова решилась действовать наверняка. Маргарита удушена. А самоубийство — инсценировка.
— Да, — согласился со следователем прокурор. — Так оно, скорее всего, и было… А как обстоит дело с самоудушением трехмесячного ребенка Георгия и Маргариты?
— Я послал материалы на заключение судебно-медицинской экспертизы. Ответ должен быть сегодня-завтра.
Кашелев вызвал повесткой в прокуратуру Валентину Сергеевну Велемирову. На это же время была вызвана машина с конвоем.
Велемирова зашла в кабинет следователя румяная с мороза, в добротном драповом пальто с меховым воротником, в оренбургском платке и хромовых полусапожках.
Глядя на ее сытое, самодовольное лицо, Кашелев подумал: «Неужели у нее нет никаких человеческих чувств? Как можно после такого страшного злодеяния уверенно ходить по земле, спокойно спать, есть?»
Следователь предложил Велемировой раздеться и сесть. Она прочно устроилась на стуле.
— Валентина Сергеевна, — спокойно сказал Кашелев, — а ведь вы говорили мне неправду.
Велемирова усмехнулась. Но сквозь эту усмешку следователь сумел рассмотреть тревогу.
— Вот уж в чем не грешна, сроду не говорила неправды, — возразила с обидой Валентина Сергеевна.
— Не было между вами и снохой мира, — невозмутимо продолжал следователь. — Какой там мир! Вы ее ненавидели.
— Еще чего! — возмутилась Велемирова. — Кто вам сказал такую чепуху? Может, Мара и ненавидела меня, но я… Да если бы я не любила ее, стала бы такие поминки устраивать? Никаких денег не пожалела. Сколько народу помянуло Мару!
— Верно, — кивнул Кашелев, — поминки вы закатили на славу. А когда Маргарита с Жорой недоедали, вы почему-то не думали о них.
— Брехня! — взвилась Валентина Сергеевна. — Я всегда предлагала им деньги и…
— И пирожки, — как бы невзначай подсказал следователь.
Велемирова осеклась и вперила в Кашелева злобный взгляд.
— При чем тут какие-то пирожки? — наконец выдавила она из себя.
— Вот и я хочу спросить вас об этом же, — сказал следователь. — С какой целью вы потчевали сноху пирожками со стеклом?
— Ну знаете! Вы еще тут такого насочиняете!
— Зачем же сочинять. — Кашелев открыл дело. — Прошу, ознакомьтесь с показаниями вашего сына. Это же показала и соседка Анна Макаровна Блидер.
— Ничего я читать не буду! — отмахнулась Валентина Сергеевна решительно. — Это же надо! Так оболгать родную мать! И главное, за что? За то, что я ему всю жизнь отдала, носилась с ним как с писаной торбой! Вот она, черная неблагодарность!..
Велемирова еще долго патетически говорила о несправедливости, сыновнем долге и тому подобном. Следователь терпеливо ждал. Когда фонтан красноречия Велемировой иссяк, он спросил:
— Но был такой случай или нет?
— Не клала я в пирожки стекло! — решительно заявила Валентина Сергеевна. — Если оно и попало в начинку, то случайно. Муж мой держал на кухне банку с толченым стеклом.
— Зачем?
— А шут его знает! Он часто что-нибудь мастерит. Ну использовал для своих надобностей. Может, я нечаянно перепутала банки.
— Допустим, — кивнул Кашелев. — Теперь скажите, для чего вы приглашали в свою квартиру Мишину?
— Какую такую Мишину? — снова вздыбилась Велемирова.
— Марию Семеновну.
— Не знаю такую, — сказала Велемирова.
— Зато она хорошо знает вас, — сказал Кашелев. — И отлично помнит, когда была у вас и зачем. Интересно, сколько она взяла с вас, чтобы наслать на Маргариту порчу? — Следователь намеренно употреблял слова самой ворожеи.
— И вы верите ей? — покачала головой Валентина Сергеевна. — Старуха выжила из ума.
— Что она была у вас с определенной целью, верю. И что вы потом еще были у нее — тоже. А вот в ее якобы магические возможности я не верю. А вы? И честно говоря, удивляюсь. — Кашелев перелистал дело. — Вот, почитайте, что сказала Мишина.
— Что вы там заставили ее говорить, я не знаю и знать не хочу, — заявила Велемирова. — Сейчас вспомнила, что Мишина действительно была у нас. Заходила один раз. Но не ко мне, а к соседке Куреневой. Насчет Мары — брехня! Так и запомните: брехня!
— Ладно, — пожал плечами следователь, — вернемся ко второму декабря. Постарайтесь припомнить, что вы делали утром?
— А то вы не знаете, — буркнула Валентина Сергеевна. — Уж раз пять, кажется, говорила.
— Пожалуйста, расскажите еще раз. Подробнее.
— Ну встала. Пошла в магазин. Вернулась. Занялась делами по дому. Потом снова ушла в магазин, — отбарабанила Велемирова.
— За город не ездили? — спросил Кашелев.
— За город? — изобразила крайнее удивление Велемирова. — А чего я там не видела, за городом?