этом списке криминал, но ведь такой лазейкой могут воспользоваться и другие.
— Скажите, Ольга Петровна, каким образом бланки из вашего сейфа могли попасть к задержанным вчера во время экзаменов абитуриентам.
— Почему вы считаете, что они попали к ним из моего сейфа? Ведь прежде чем оказаться у меня, они проходят определенный путь. Я технической работой не занимаюсь. Есть секретарь-машинистка подготовительного отделения Хватова. Она получает в учебной части института бланки вкладышей для письменных экзаменов и в канцелярии штампует их институтским штампом. Уже оттуда они попадают мне, а я выдаю их председателю предметной комиссии.
— Следовательно, Хватова может отштамповать их сколько угодно?
— Ваше предположение уже из области догадок, но теоретически вполне возможно.
— Но ведь это же бланки строгой отчетности, — возмутился следователь, — почему же рядовой технический работник распоряжается ими, как хочет? Вот и почва для злоупотреблений.
Прянишникова опустила голову. Ей было все трудней и трудней отвечать на вопросы. И хотя причастность ответственного секретаря к незаконному приему в вуз, по-видимому, исключалась, доля ответственности за грубое нарушение правил ложилась и на нее.
— Конечно, — мрачно согласилась она. — В этом как раз и состоит порочность организации приема абитуриентов в нашем институте. Слишком много ответственных.
— Хватова, на ваш взгляд, способна злоупотреблять доверенными ей бланками?
— Не то чтобы намеренно, а в порядке оказания дружеской услуги вполне. Ну там, знаете, за духи, шоколадку и совсем не задумываясь о последствиях. Она крайне легкомысленна. Кое-кто знает эту ее слабость и крутится вокруг.
— Ольга Петровна, вы все больше высказываете общие рассуждения, а не могли бы откровенно назвать конкретную фамилию сотрудника института, способного за взятку оказать помощь при поступлении в институт?
Прянишникова ухмыльнулась и искоса взглянула на следователя.
— Тут вы, Владимир Григорьевич, перегнули. Способен или не способен человек совершить преступление, это, как мне помнится, из преданной анафеме теории о биологических причинах преступности. А вот людишки, которые крутятся вокруг Хватовой, есть. Варакин, например, наш преподаватель физики, Кузьмин с кафедры микробиологии. С первым, кажется, ее связывали отнюдь не платонические отношения.
Напряженная работа пока не привела к обнаружению организатора незаконных поступлений в институт. Как выяснилось, Саидов и Кудрявцев, хотя и пытались попасть в институт подобным образом, однако сами взяткодателями не были. Лемещук еще отсутствовал, но и он вряд ли был тем, кого они искали. Ведь он только абитуриент, пытавшийся поступить в этом году, а по делу уже угадывалась система, причем имевшая более глубокие корни.
Евстафьев наметил следующую версию по отысканию взяткодателей и взяткополучателей: определенное лицо находит желающих поступить в институт или, скорее всего, их родителей и вымогает у них взятку для преподавателя или преподавателей института. Это означает, что надо искать еще, по меньшей мере, двух человек — посредника и взяткополучателя. Кто же они? С кого начать?
Сизов и еще один работник ОБХСС получили задание выехать один в Грузию к родителям Саидова, другой — в Ставропольский край к родителям Лемещука и Кудрявцева. Евстафьеву же предстояла встреча с машинисткой подготовительного отделения, которая имела непосредственный доступ к экзаменационным бланкам.
Хватова выглядела, как маленькая, взъерошенная птица. Глаза ее беспокойно рыскали по кабинету следователя. Вызов оказался для нее неожиданным.
— Вы, наверно, по поводу моей соседки — Клавы Трошиной? — высказала она догадку.
— Чем она знаменита?
— Она же на мясокомбинате работает, ну и приносит нам кое-что… за деньги, конечно. Из милиции интересовались, мы все рассказали.
Евстафьев сделал отметку в блокноте.
— Клава у вас печально знаменита. А вы ее оправдываете?
— Н-не совсем, но ведь у нее дети, муж бросил, жить-то надо.
— Но не за счет государства, — возразил следователь, с любопытством рассматривая Хватову.
У той уже, пожалуй, сложилась твердая жизненная позиция, в которой место таким незначительным, на ее взгляд, нарушениям выведено за скобки понятия преступления.
— А если бы вы работали на мясокомбинате, поступали бы так же? — спросил Евстафьев.
— Я… я нет, — не очень уверенно ответила она.
— Хорошо. Допустим, аналогичная же возможность представилась вам в институте. Использовали вы бы ее?
— Какие у нас продукты?
— Ну а если бы вас попросили оказать дружескую услугу, которая не входит в рамки дозволенного?
Хватова забеспокоилась. История с сочинениями еще не дошла до нее, но настойчивость следователя стала смутно тревожить.
— Скажите, Таня, ведь это вы передаете Прянишниковой бланки для сочинений?
Хватова вспыхнула как факел и беззвучно зашевелила губами. Потом тихо произнесла:
— Да.
— Когда вы это делаете?
— В день экзамена.
— Расскажите подробней об этой системе.
— Беру в учебной части количество бланков, соответствующее числу абитуриентов, за день проштамповываю их и затем прячу в свой сейф. Утром отдаю Прянишниковой.
— Вы проштамповываете бланков ровно столько, сколько в наличии абитуриентов, или больше? Ведь кое-какие могут быть испорчены.
— Запасных иногда… две-три штуки, — помедлила она с ответом, опасаясь подвоха.
Однако глаза следователя были спокойными и сочувствующими.
— Что вы с ними делаете потом, если они не понадобятся?
— У-уничтожаю.
«Надо срочно послать сделать обыск в ее рабочем столе и сейфе», — подумал Евстафьев и стал соображать, как естественней прервать допрос.
Его выручил спасительный звонок. Взяв трубку, он, не слушая удивленного собеседника, сказал:
— Обязательно, сейчас же зайду.
Извинившись перед Хватовой, он попросил ее подождать в коридоре и поднялся в приемную Верникова. Вернулся с постановлением о производстве обыска.
— Собирайтесь, — холодно сказал он Хватовой. — Мы поедем в институт и сделаем обыск в вашем столе и сейфе.
Та изменилась в лице и замерла, не двигаясь. Следователь тронул ее за плечо, и она, медленно переступая, пошла к машине. По поведению Хватовой Евстафьев понял, что обыск должен дать результат.
Сотрудники канцелярии встретили необычное шествие с удивлением. В маленькой комнатушке, где едва умещалась пишущая машинка и старый обшарпанный сейф, Хватова встала как истукан. Пригласив в качестве понятых двух работников канцелярии, Евстафьев потребовал у машинистки ключи от сейфа. Так же молча она передала ему их. Открыли верхнюю часть. Под пачками писчей бумаги и копировки было обнаружено двадцать проштампованных бланков. Когда же распахнулась дверца нижнего отделения, там нашли девять плиток шоколада, несколько флаконов духов и недорогие безделушки.
— Кому предназначались эти бланки? — сухо спросил Евстафьев.
Девушка вдруг рухнула на пол и забилась в истерике. Попытки привести ее в себя окончились неудачей. Пришлось вызвать «скорую», которая увезла ее в больницу. Следователь вернулся в прокуратуру. Едва он переступил порог кабинета, как раздался звонок. Звонил Кротов.
— Наши ребята задержали Лемещука, — сообщил он. — Оказывается, провел ночь у продавщицы овощной палатки на центральном рынке. Отмечал свое поступление.
— Как он отнесся к своему задержанию?
— Ругается нецензурно, говорит, что оклеветали, хотя и не объясняет в чем. Ну и, конечно, боится. Сейчас его доставят к вам.
В сопровождении работников милиции Лемещук появился минут через тридцать.
— Что надо? Что надо? — громко возмущался он, брызгая слюной. — Такой день у меня, такой день, а тут хватают, понимаешь, ведут.
Он так энергично жестикулировал руками, что сбил со стола настольную лампу.
— Платить придется — имущество государственное, — с иронией заметил Евстафьев, а Лемещук тут же, не возражая, полез за бумажником.
Следователь жестом остановил его и предложил сесть.
— С каким счастливым днем вас можно поздравить? — спросил он.
Игнат вскочил было со стула, но тут же опустился вновь.
— Большой день — в институт поступил.
— Разве экзамены уже окончились?
— А… — скривился тот. — Главное, сочинение, остальное ерунда.
— Какую же оценку вы получили за сочинение?
У Игната екнуло сердце. Мысль о разговоре со Скворцовым не оставляла его в покое. Он пытливо посмотрел на следователя.
Лицо того оставалось непроницаемым.
— Четыре получил, хорошо, значит. Два года с репетиторами занимался.
— Значит, с репетиторами? — Евстафьев опустил голову и принялся что-то внимательно изучать.
Лемещук напряг зрение и с ужасом увидел перед следователем свое собственное сочинение, которому полагалось быть в приемной комиссии, но уж никак не в прокуратуре. «Дело, видимо, серьезное», — сообразил Игнат и стал судорожно обдумывать линию защиты. Однако думать долго ему не пришлось. В кабинет вошла седая женщина, и Евстафьев представил ее Лемещуку:
— Учитель русского языка и литературы Клавдия Игнатьевна Козенко, преподает этот предмет лет тридцать, — сказал он и передал ей сочинение.
Та бегло просмотрела и, как на школьном уроке, бесстрастно сказала Игнату:
— Возьмите ручку и листок бумаги.
Евстафьев подвинул ему и то и другое. Он машинально взял авторучку и приготовился записывать. Учительница медленно и членораздельно, как на диктанте, стала читать написанное им два дня назад сочинение. Сопя и отдуваясь, Лемещук принялся за работу. Он не возражал, ибо понимал, что спорить бесполезно. Диктовка продолжалась около часа. Следователь как будто бы занимался другими делами, но сам не выпускал удачливого абитуриента из вида. На лбу у того выступили крупные капельки пота. Наконец была поставлена точка. Клавдия Игнатьевна взяла написанное и здесь же стала проверять. Евстафьев и Лемещук с напряжением следили за ней. По мере того как бумага делалась все более и более пестрой от исправлений, Игнат мрачнел, а Евстафьев, наоборот, веселел. Учительница перевернула последнюю страницу и вывела жирную двойку с хищным изгибом шеи.