— Ваша отметка за сочинение, — подвел итог следователь.
— Это еще де доказательство, — хнычущим голосом пробормотал Лемещук, — сегодня я просто не в форме.
— А вот и доказательства, — Евстафьев подвинул ему пачку проштампованной бумаги.
Лемещук попытался изобразить на лице удивление, но, проследив за взглядом следователя, заметил свой чемодан.
«Неужели нашли и записку, ведь она была свернута в маленький комочек», — с затаенной надеждой, что этого-не случилось, подумал он.
— И записку нашли, — подтвердил его догадку следователь. — Только о ней позже.
— Я не виноват, не виноват я, товарищ следователь, — с мольбой произнес он. — Родители виноваты. Они заставили. Дяде Мише поверили. Он приезжал, говорил, что свой человек у него в институте есть — поступим со стопроцентной гарантией. Вот и поступил.
— Давайте по порядку. Кто такой дядя Миша, когда он приезжал к вам, где живет?
— Дяде Мише лет тридцать, фамилии его я не знаю, родители, наверно, знают, живет он где-то в Ставропольском крае, в прошлом выпускник этого сельхозинститута. У него здесь много знакомых, и он договорился в отношении нас троих о поступлении.
— Где он находится в настоящее время?
— Дней семь назад заезжал, проведал, оставил записку, сказал, что темы сочинений передаст по телефону его друг из института, потом уехал. Обещал быть к концу экзаменов.
— Что вы можете рассказать о его институтском друге?
— Он мне не знаком.
— Я надеюсь, Лемещук, вы не станете спорить, что и дядя Миша и преподаватель из института не из чувства гуманности устраивали ваши дела?
— Да, да. Конечно. Я понимаю. Когда уезжал, отец сказал: «Поезжай, сынок, учись, большие тысячи за тебя заплачено».
— Сколько денег дал вам отец на личные расходы? — полюбопытствовал Евстафьев.
— Так, совсем немного, тысячу рублей. С друзьями посидеть.
— Из-за таких, как вы, норовящих залезть в институт с черного хода, не проходят достойные ребята, которым положено учиться по праву.
— Я же не виноват, товарищ следователь. Сказали родители ехать, я и поехал, — Лемещук заискивающе пытался поймать взгляд Евстафьева.
Утром пришли телеграммы из Грузии и Ставрополья. В них сообщалось, что родителей всех трех абитуриентов посетил Мамаев Михаил Федорович, известный и другим жителям населенного пункта, и пообещал устроить сыновей в институт. За каждого брал по три тысячи рублей, мотивируя тем, что деньги пойдут институтским преподавателям. Проживает в г. Надеждино Ставропольского края, в настоящее время отсутствует.
— Таким образом, мы, наконец, начинаем иметь дело с реальными подозреваемыми, — заметил Верников, передавая телеграммы Евстафьеву. — Есть, как мы и предполагали, посредник, изучающий, так сказать, абитуриентную конъюнктуру, подбирающий людей, и взяткополучатель — преподаватель института. Сейчас надо бросить все силы на его поиски. И еще. Данные о Мамаеве не позволяют нам ограничиться только текущим годом, следует поднимать и прошедшие. Чувствуется — он в институте завсегдатай, а три наших абитуриента не первые люди, которых он протаскивает. И поработайте по-настоящему с Хватовой. Девушка растеряна, она, безусловно, виновата, но и в какой-то степени злоупотребили ее доверием. Надо найти к ней подход. Ведь наш Икс, скорее всего, получал бланки от нее. Почему она так близко принимает случившееся к сердцу? Может, тот человек ей не безразличен, она боится его подвести. Обратите особое внимание на Варакина. По словам Прянишниковой, он был с девушкой близок, может, намеренно сошелся, желая использовать в своих целях. Изучите попристальней Варакина, ну, естественно, и Кузьмина. И смелее опирайтесь на здоровые силы в институте, ведь многих сложившийся порядок приема возмущает. А нам надо не только обезвредить двух-трех преступников, но и сделать так, чтобы перекрыть все лазейки в дальнейшем. В этом я вижу главную задачу следствия.
Хватову выписали из больницы по ее настоянию через сутки после поступления. Нервный кризис миновал, и она тут же потребовала выписки. Не заходя домой, девушка села на шестой маршрут троллейбуса и сошла на улице Интернациональной. В квартире № 24 дома № 107 она находилась около получаса. Вышла заплаканная и поехала в институт к своей подруге Лене Ванюшиной. Вдвоем они закрылись в пустой аудитории и долго разговаривали. Потом Хватова вышла из института и позвонила из телефона-автомата.
В кабинете следователя Евстафьева прозвенел телефонный звонок, заставивший его оторваться от груды бумаг. Он недовольно посмотрел на телефон. Еще звонок, второй, третий. Пришлось взять трубку.
— Говорит Таня Хватова. Я была у вас позавчера. Помните?
— Конечно, — ответил, помедлив, следователь. — Как ваше здоровье?
— Я выписалась и хочу встретиться с вами.
— Давайте ближе к вечеру.
— Нет, нет. Мне надо сейчас, только сейчас.
— Боитесь к вечеру передумать? — спросил Евстафьев и ответил, что ждет.
Она появилась минут через десять, такая жалкая и расстроенная, что вызывала чувство сострадания. Красивые, хотя и мелкие черты лица стали расплывчатыми и смазанными.
— Вы считаете меня преступницей? — начала она с вопроса.
— Почему сразу преступницей? Хотя, конечно, результаты обыска ставят вас в довольно сомнительное положение.
— А ведь я преступница, — отрешенно заявила она.
Следователь промолчал, ожидая дальнейшего хода событий.
— Да, да, да, — настаивала она, хотя и не слышала возражений. — Я давала эти бланки ему, хотя, конечно, не должна была так делать. Но ведь он просил, он так просил, а когда он просит, невозможно отказать. Ну, сыновьям своих приятелей, родственников. Он делал это бескорыстно, ему хотелось помочь. Его просили, он такой бесхарактерный. Вот и сейчас… — Хватова вдруг сверкнула глазами. — Он уехал с этой в профилакторий, а ведь обещал мне…
— Вы говорите о Варакине?
— Конечно, о нем, об Олеге. Я сейчас была у него дома, потом с Ленкой разговаривала. Он уехал с этой… Все знают, — Хватова принялась всхлипывать.
— Итак, гражданка Хватова, вы передавали часть бланков старшему преподавателю Варакину Олегу Евгеньевичу? — официально, давая понять, что отступления окончены, спросил Евстафьев.
Она кивнула головой.
— Первый раз, по-моему, три года назад он взял штук пять, ну и потом перед каждым вступительным экзаменом по сочинению. В этом году тоже.
— Давал ли он вам за это вещи, деньги?
— Что вы, что вы! Он и сам никогда взяток не брал. А мне когда плитку шоколада принесет, когда флакон духов. Но не за бланки. Он… он… любит меня, любил, — поправилась она.
— Варакин, кажется, женат?
— Разве это называется женат. Она женила его на себе, когда была на седьмом месяце беременности, а он ведь тогда институт оканчивал, комсоргом был. Не живет он с ней сейчас, разошелся.
— Он обещал жениться на вас?
— Обещал, — с неожиданным вызовом бросила Хватова. — И женился бы, но тут еще эта затесалась. Попомнят они меня, — со злобой закончила она.
Евстафьев передал ей для подписи протокол допроса.
Олег Варакин лениво развалился в лодке. Под килем переливчато журчала вода. Ослепительное солнце, выскальзывая из-за крон высоких сосен и берез, больно стегало по глазам. Он заслонился рукой и стал пристально рассматривать сидящую на веслах белокурую девушку. Она гребла умело, по-спортивному, не налегая на весла, а опуская их спокойно, без всплеска. Лодка плавно скользила по лесному озеру, отливающему мягким коричневатым оттенком.
«А Нелька ничего себе, — размышлял Варакин, — и лицо, и фигурка что надо, да и без особых претензий, не то что моя бывшая половина или эта, как ее, Татьяна. Все слезы да слезы. А разве жизнь должна проходить в слезах да заботах? Нет. Она должна скользить плавно и легко, как эта лодка. Пожалуй, с Нелькой я не ошибусь. Нет, жениться рано, но походить, присмотреться. Ее тоже устраивает приходящий муж. А потом — потом время покажет. Да и папаша у нее фигура — денежный мешок, овощной король. А в принципе мы с ней хорошая пара. Лишь бы бывшая половина шума не поднимала — алименты плачу вовремя, — он тут же внутренне усмехнулся, — правда, не из всех источников дохода».
Варакин не выдержал и расхохотался. Эхо причудливо разнеслось по озеру и потонуло в далеком березняке.
— Ты чего, Олежка, спятил? — с удивлением спросила Нелли и по-хозяйски ткнула своего спутника ногой в бедро.
— Просто так, — продолжал хохотать он.
Ему вдруг на минуту представилось, что он перечислил бы алименты с той кругленькой суммы, которую получил, и вдобавок заплатил бы с нее взносы и подоходный налог. Ну и разинули бы глаза в институте его коллеги.
«Интересно, как там дела у моих недоучек?» — подумал он, вспомнив подопечных.
Впервые за несколько лет он не проконтролировал до конца их поступление. Захотелось отвлечься, ведь последние золотые деньки, да и не такой кадр, Нелька, чтобы им бросаться. «Впрочем, — решил он, — чего волноваться — машина запущена давно, сбоев, не было, очкарик инструкцию получил, деньги тоже — позвонит, как было условлено».
Даже тени сомнения не закралось в его душу. Он был очень самоуверен, этот двадцативосьмилетний высокий видный мужчина. Жизнь его, казалось, шла по запланированному графику и давалась легко. Обеспеченная семья, школа, институт, в двадцать пять преподаватель, ни дня не проработавший на практической работе, в двадцать семь — старший. Женился, развелся, женщины вниманием не обижали. Одно плохо — мало денег. Родители не расщедривались: купили в свое время обстановку — осталась у жены. Хотел забрать через суд, отец воспротивился, скандал поднял, оскорблять стал. Достался теперь ей гарнитур без грошей. Где же взять денег? Оклад сто восемьдесят, на хоздоговорных еще сороковка в месяц набегает — и привет. А с девочкой в ресторане за вечер полсотни не деньги. Кандидатская в далекой перспективе, да и даст она еще рублей семьдесят — восемьдесят. А жить хочется денежек не считая.