— Кстати, о списке. К нашему большому удивлению, в него оказался внесенным и Лемещук.
— Варакин имеет доступ к списку? — быстро спросил Валерий Дмитриевич.
— Скорее всего, нет.
— Вот вам опять повод для размышлений.
Варакин действительно не имел доступа к списку. По его просьбе внес туда фамилию Лемещука заведующий кафедрой Куницын. Юрий Афанасьевич Куницын, прихрамывающий человек средних лет, уже знал и об обыске в институте и о задержании Варакина. Ему было страшно. Никогда прежде он не брал такой суммы денег. Были мелкие подарки: коньяк, мужской одеколон, а теперь… Все вспоминалось как в кошмаре: и льстивые убеждения Варакина, и невесть откуда свалившаяся тысяча, и мнимая, легкость, с которой ее можно получить. Именно она — эта кажущаяся легкость заглушила его страх перед возможной расплатой, подавила его, заставила умолкнуть. И вот лежит теперь перед глазами эта тысяча: сорок двадцатипятирублевок, сорок радужных сиреневых листочков, сорок острых, как игла, укоров.
«Как согласился взять эти деньги, как поддался на уговоры этого щелкопера я, искушенный жизнью человек?» — мучил он себя вопросами.
На лестничной клетке послышался гулкий топот нескольких пар ног. Сердце оборвалось: «За мной».
Тревога оказалась ложной, но ждать дальше казалось нестерпимым. Юрий Афанасьевич быстро сложил деньги, завернул их, оделся и вышел на улицу. Осмотрелся по сторонам и направился к соседней девятиэтажке. Поднялся лифтом на самый верх и, осторожно открыв мусоропровод, опустил в него деньги.
Огромная тяжесть спала с души. «Раз не пользовался ими, — утешал он себя, — совесть чиста».
Эту ночь он спал спокойно. Утром проснулся поздно, принялся готовить кофе. Как назло привязался какой-то нудный мотивчик. В дверь постучали. Юрий Афанасьевич открыл ее, как был, в женском фартуке и с испачканными руками. Он пропустил высокого с военной выправкой мужчину, который, узнав, кто перед ним, вежливо сказал:
— Вы приглашаетесь на допрос в прокуратуру к следователю Евстафьеву.
Руки Куницына заходили ходуном. В волнении он натянул на себя рубашку, забыв отвязать фартук, потом опять снял ее, возился, долго не попадал ногой в штанину брюк. Потом, одевшись и шагая впереди сопровождающего, он бессвязно бормотал:
— Я не виноват, я их выбросил, у меня их нет.
В кабинет следователя Юрий Афанасьевич вошел в состоянии прострации.
— Я знаю, знаю, зачем вы меня вызвали, — зарыдал он, не выслушав ни слова, — но я же ничего плохого не сделал. Попросил меня коллега, не смог отказать, сил в себе не нашел, устав нарушил, но ведь я их выкинул, они мне не нужны. Просто минутная слабость.
— Вы не устав нарушили, гражданин Куницын, а закон, — заметил Евстафьев.
— Закон? Но какой закон? Кому от этого стало плохо?
— Плохо? Многим, в частности Володе Скворцову.
— Какому Скворцову? Первый раз слышу о таком.
— Есть такой парень, хороший парень, который не попал в институт, потому что вы и вам подобные стараются протащить туда своих протеже.
— Это же в первый раз, поверьте. Первый раз в моей жизни. Если бы не этот Варакин, разве бы я…
— Введите Варакина, — набрав номер, сказал по телефону Евстафьев.
Ввели его двое конвоиров, которые остались у двери. Следователь знаком отослал их. За время, проведенное под стражей, Варакин пообвыкся с обстановкой и довольно свободно уселся на указанное место. По Куницыну он скользнул пронзительным взглядом и на поклон не прореагировал. Его поразило присутствие Куницына, ибо о нем знал только Мамаев, который, как полагал Варакин, будет молчать до последнего.
— Итак, вы утверждаете, Олег Евгеньевич, что о гражданах по фамилии Лемещук, Кудрявцев, Саидов никогда не слышали?
— Утверждаю.
Евстафьев в упор посмотрел на Куницына. Тот в смущении заскреб пальцами по обшивке стула.
— Гражданин Куницын, когда и при каких обстоятельствах Варакин называл вам перечисленные мной фамилии?
Заведующий кафедрой забегал глазами по потолку, судорожно стараясь отдалить неприятный момент признания. Варакин уже справился с неожиданностью и насмешливо наблюдал за ним.
— Отвечайте на вопрос, — настойчиво повторил следователь.
— Дней пять назад, — начал Куницын, опустив голову, — нашел меня Олег Евгеньевич и попросил, — он замолчал.
— Что попросил? Расскажите подробно, — настаивал Евстафьев.
— Я ведь говорил…
— Прошу повторить прежние показания, ибо между вами проводится очная ставка.
— …Попросил меня узнать темы сочинений и перед экзаменом позвонить по телефону три двадцать один четырнадцать и назвать их Лемещуку, а также внести в список ректората фамилию его, Саидова и Кудрявцева.
Следователь заметил, что глаза Варакина загораются злостью. Опасаясь неприятного инцидента, Евстафьев вышел из-за стола и встал между ними.
— Рассказывайте дальше.
— По его просьбе я внес в список Лемещука, а… остальных не стал… совестно — ведь еще двое достойных людей не попадут в институт. Я сделал все, как он просил, правда, не сразу. Олег Евгеньевич меня уговаривал, деньги, тысячу рублей, давал, я отказывался — он может подтвердить… Потом я взял…
«Смотри-ка, как в роль вошел, — удивился про себя Евстафьев, — а он, оказывается, не так прост».
— Валяй, валяй, — выкрикнул вдруг из своего угла Варакин, — только не забудь рассказать, как на весенней сессии содрал со студента механического факультета литр коньяку с фирменной закуской.
— Я содрал?.. Я содрал?.. Я содрал?.. — негромко твердил Куницын, вертя головой из стороны в сторону. — Вы лжете. Назовите фамилию студента.
— Назову, когда время придет. И вообще, Владимир Григорьевич, сидящий напротив человек вызывает у меня чувство глубокого омерзения. Видели бы вы его дрожащие руки, когда тысячу рублей брал. Небось взял, потратил или спрятал где, а может, сюда принес? Невдомек тебе, что отвечать-то все равно придется, взяточник ты несчастный.
— Выбросил я ваши деньги, выбросил!
— Расскажи своей маме.
Куницын беспомощно развел руками. Взглядом он выпрашивал прекращения экзекуции.
«Пожалуй, достаточно», — решил Евстафьев и попросил его обождать в коридоре.
— Хм, дурак, — скрипнул зубами Варакин, — сам себе приговор подписал.
— До приговора еще далеко, Олег Евгеньевич, а какой он будет, зависит только от вас, от вашего поведения, от желания помочь следствию.
— Все это сказочки для дошкольников. Однако вину мою вам трудно будет доказать. Если только этому верить, — он показал на дверь, — но он сам замаран по уши, следовательно, репутация у него подмочена. Какая уж тут вера? Мамаев не скажет, хоть режь его, а эти самые абитуриенты меня не знают. Вот и приходится вам рассчитывать только на мое признание и, как вы намекаете, на чистосердечное раскаяние. Тут я еще поторгуюсь.
— Вы не на рынке, Варакин, и не в ресторане с Мамаевым, — тяжело глядя в нагловатое лицо старшего преподавателя, сказал Евстафьев, — и торговаться мы вам не позволим. Не хотите говорить — не надо. Ваша вина во взяточничестве будет доказана. Не рассчитывайте на Мамаева, вас ждет очная ставка и с ним, и с обманутой вами Таней Хватовой. Графической экспертизой установлено, что записка, изъятая при обыске в чемодане Лемещука, написана вашей рукой. Да и не только это. У вас нет выбора!
Варакин посерел. На осунувшемся лице появилось затравленное выражение, резко очертились носогубные складки.
— Дайте мне заключение экспертизы, — тихо попросил он.
Следователь подвинул несколько листов машинописного текста. Тот перечитал их два раза, потом долго рассматривал подписи экспертов.
— Я даже в мыслях не имел, что все так окончится, — наконец произнес он, — казалось, один дал, другой взял, свидетелей нет, а вот поди ж ты.
— Не о том вы, не о том, Олег Евгеньевич. О совести надо подумать. Как могли вы — старший преподаватель, человек с большой жизненной перспективой, пойти на преступление, втянуть в него других людей, а главное, подорвать у многих молодых людей веру в справедливость?
— Мы с вами примерно одного возраста, Владимир Григорьевич, скажите, а не надоедала ли вам однообразная серость жизни, не хотелось ли плюнуть на условности, закружиться, забыть обо всем? Красивые девочки, ресторан. А ведь шесть тысяч — это годовая зарплата доктора наук, профессора, к тому же еще заведующего кафедрой, но я-то ведь пока даже не кандидат. Вот и дожидайся. А жизнь проходит.
— Мне некогда обо всем этом думать, Варакин, у меня семья, домашние заботы, дочь такого же возраста, как ваша, которую вы бросили, интересная работа. Такие проблемы меня не мучают. Вас же они захлестнули только потому, что в какой-то момент своей жизни вы, как и всякий эгоист, позволили себе морально распуститься, поставили свои личные интересы выше интересов других, а свою похоть во главу угла. А это неизбежно привело к коллизии с законом: кто считает себя выше других, тот стремится стать выше закона, а закон этого не прощает. Вот он, ваш финал, финал неизбежный.
— Но меня втянул в эти делишки Мамаев!
— Вы и сами для них вполне созрели.
Из представления следователя в Главное управление высшего и среднего специального образования Министерства сельского хозяйства СССР:
«…В институте в течение нескольких лет сложилась и действовала преступная группа лиц, организовывавшая за крупные взятки поступление отдельных абитуриентов, не имеющих должной подготовки. В ее состав входили старший преподаватель Варакин О. Е., заведующий кафедрой Куницын Ю. А. и другие. Занимая ответственное положение в приемной комиссии, оба они использовали его в личных корыстных целях. Варакин через секретаря-машинистку института получал чистые бланки вкладышей к сочинениям, передавал их абитуриентам, которым затем сообщал тему сочинения. Последние во время экзамена заменяли принесенные бланки на выданные. Таким образом, в институт незаконно поступило 9 человек.
Случившемуся способствовала обстановка полнейшей бесконтрольности и попустительства преступникам, сложившаяся в институте. Бланки строгой отчетности вместо установленного инструкцией прохождения выпускались в количествах больших, чем требовала необходимость, и присваивались отдельными техническими работниками. Темы предстоящих сочинений не содержались в секрете до экзаменов, а разглашались заранее. Грубейшим нарушением закона является существование так называемого списка ректората, т. е. директивы руководства института о создании приемной комиссией на вступительных экзаменах некоторым абитуриентам привилегированного положения. Это не только нарушало принцип равных возможностей для всех, но и способствовало другим злоупотреблениям. Так, заведующий кафедрой Куницын тайно внес в указанный список абитуриента Лемещука, за что им и Варакиным была получена взятка.