Но проверка доказательств не заканчивается судебным процессом. Есть еще суд кассационной инстанции, где три судьи-профессионала, прокурор, адвокат вновь испытывают их на объективность, достоверность, процессуальную безукоризненность. Приговор вступает в законную силу. Однако и после этого он может быть подвергнут проверке — теперь уже в порядке надзора. Это и есть система гарантий справедливости и объективности правосудия, система с двойным, тройным запасом надежности.
Сейчас очередь дошла до меня, и я должен сказать свое слово. Я проверю доказательства сомнениями, я буду придирчивым, въедливым и дотошным, я буду буквоедом, скептиком и нигилистом, но я должен убедиться, что человек наказан справедливо. Это моя работа и одновременно дело моей совести.
Для прокурора очень важно выработать личное, внутреннее убеждение. Это убеждение складывается прежде всего на основе имеющихся доказательств, но и не только доказательств. Когда зарождаются сомнения относительно каких-то моментов, когда эти сомнения развиваются, крепнут и начинают оформляться в определенное решение, когда предстоит окончательно утвердиться для себя в правильности этого решения, чтобы потом до хрипоты его отстаивать как свое личное, кровное дело, возникает необходимость выйти за рамки доказательств и заглянуть в лицо, в глаза человека, к судьбе которого ты прикасаешься. Но сложность состоит в том, что воочию ты не можешь этого сделать. И тогда из скупых строк протоколов, справок, характеристик начинаешь реконструировать его личность, чтобы ответить самому себе на вопрос: мог ли совершить этот человек то, в чем ты сомневаешься, способен ли? Непросто это. Много здесь субъективного, много интуитивного. Больше от веры идешь, чем от факта. И потому в открытом споре конечно же не положишь на чашу весов свою веру, неприкрытую одеждами строгих аргументов. Она останется при тебе, она будет укреплять твою убежденность, она поможет тебе быть убедительным.
Обстоятельства происшедшего суд изложил в приговоре так, как их описывал Бахтадзе на предварительном следствии. Когда Бахтадзе знакомился после окончания следствия с материалами дела, он отказался признать себя виновным в убийстве, не отрицая, впрочем, всего, что было вплоть до того, как Гущина затащили в подъезд дома № 5. Такое случается в практике. Когда обвиняемый узнает, что прямых свидетельств нет, а в основу обвинения положены его собственные показания, он порой не может избежать соблазна испытать судьбу на удачу — лучше нечестным гулять на свободе, чем честным сидеть в тюрьме.
Вот тут-то и проверяется мастерство следователя: сумел ли он закрепить признание обвиняемого объективными доказательствами или положился на «порядочность» своего подопечного, на его слово.
Судя по приговору, следователь не был застигнут врасплох поворотом в позиции обвиняемого. Как только Бахтадзе написал явку с повинной, с ним был совершен выезд на место происшествия. Во дворе дома № 5 Бахтадзе в присутствии понятых нашел осколок бутылки, которым он нанес ранения Гущину. Экспертизой обнаружены на осколке пятна крови, совпадающей по группе с кровью Гущина.
В приговоре фигурирует и такое доказательство. Как показал Бахтадзе, после убийства Гущина он отправился в ближайший кинотеатр. Помнит, что был сеанс в 19.30. Но кино смотреть не стал, «не было настроения». Выйдя из кинотеатра, он встретил мать, и они вместе пошли домой. Когда на следующий день к ним пришли работники милиции, мать Бахтадзе рассказала им, что, встретив у кинотеатра сына, обратила внимание на то, что правая рука у него была в засохшей крови. На ее вопрос сын ответил: «Значит, кто-то получил». Эти показания и явились непосредственным поводом для задержания Бахтадзе.
Мне вспомнились причитания Бахтадзе в приемной прокуратуры: «Я погубила его собственными руками!» Видимо, она имела в виду эти свои показания. Сознавала ли она в тот момент всю ответственность своего свидетельства, сознавала ли, какой груз взяла на свою душу? На этот вопрос никто не ответит, кроме самой Бахтадзе. Но факт остается фактом — свои показания она подтвердила на всех последующих допросах, в том числе и в суде. Она честно сказала о том, что видела. И даже когда оказалось, что ее слова стали уликой против сына, она повторила их вновь. Значит, эта женщина не умела лгать.
Беглое ознакомление с доказательствами по материалам, подшитым в надзорном производстве, оставило впечатление о достаточной обоснованности приговора. Но это конечно же только впечатление. Чтобы оно стало убеждением, надо посмотреть на доказательства, как говорится, «в натуре», надо пощупать их собственными руками.
Если бы меня спросили, какое главное качество отличает профессию юриста, я бы ответил: критический склад ума. Речь, естественно, идет о свойстве не врожденном, а приобретенном годами практики. Юрист ничего не примет на веру и никогда не возьмется судить о чем-либо, не располагая достаточной информацией. Когда иной раз знакомый или родственник начинает мне рассказывать какую-нибудь криминальную историю и допытываться моего мнения на этот счет, я обычно отвечаю: мнения не имею. Потому что в рассказах этих нет, как правило, даже минимума той информации, которая может устроить юриста. Кстати, я заметил, что на досуге люди вообще любят делиться с юристами всякими «случаями». И ни разу не видел, чтобы юристы при этом испытывали ответный интерес. Они будут внимательно слушать, но это — проявление учтивости, не более. И кроме того, внимательно слушать, так же как и критически мыслить, — профессиональное качество юриста, без него человек не может быть ни судьей, ни следователем, ни прокурором, ни адвокатом.
Но вот встречаются в приватной обстановке два прокурора, а с ними не искушенный в юриспруденции человек. И заводят два юриста разговор на профессиональные темы (а такой разговор они заводят всегда, как встречаются). И оказывается, что неюристу их совсем неинтересно слушать, как человеку, не сведущему в инженерии, неинтересно слушать спор двух инженеров по поводу технических деталей какого-нибудь проекта. Юриспруденция тоже имеет массу «технических деталей», и тот человек, который считает, что он может компетентно судить о каком-либо юридическом факте без знания этих «деталей» (а таких, я заметил, немало), поступает, по крайней мере, самонадеянно. Неюриста чаще всего интересует фабульная сторона дела, юриста — детали, и чем они мельче, тем, бывает, интереснее. В этом и состоит несовместимость их интересов, когда они заводят разговор «про дела да случаи». Так что, если данные записки окажутся скучными, их автор сохраняет за собой право оправдаться вышеозначенной несовместимостью.
Да, в случае Бахтадзе мне были важны детали. Пишу запрос в народный суд:
«Прошу направить в прокуратуру, области для проверки в порядке надзора уголовное дело Бахтадзе Т. Г., осужденного по ст. 103 УК РСФСР к 8 годам лишения свободы».
Через полмесяца дело у меня на столе. Два тома в коричневых корочках. Каждый листок пронумерован, каждый документ занесен в опись на первой странице. «В деле прошито и пронумеровано 563 листа» — это на последней странице. Все правильно. Здесь все, чем располагают следствие и суд. Когда следователь вел дело, его материалы были тайной. Дело закончено, и нет тайны. Все до единого листика предъявляются обвиняемому, его адвокату. Читайте, изучайте, делайте выписки — во времени не ограничены. Защищайтесь.
Два тома в коричневых корочках. Прикидываю объем работы — уложусь ли в срок? Две недели ушло на запрос и пересылку, две недели осталось. Пожалуй, уложусь, дело компактное. Хуже, когда не два, а двадцать два тома. А еще хуже, когда сто двадцать два — и такие бывают, особенно по хозяйственным преступлениям. Сплошная бухгалтерия. Не дойдешь и до середины, а уже начинаешь вспоминать, что там в первых томах было. Здесь двумя неделями не обойдешься, да и двумя месяцами тоже.
Сижу и я, читаю. Читаю с самого первого документа — с постановления о возбуждении уголовного дела. И буду читать до самого последнего. А потом сначала: вразнобой, вдоль и поперек, слева направо и справа налево, — сравнивать, уточнять, перепроверять. Не все то, что в деле, как говорится, к делу. Немало лишней работы приходится делать следователю. Но это потом станет ясно, что лишняя. А вначале, когда порой и уцепиться толком не за что, кто знает, какая работа лишняя, а какая в самый раз. Надо проверять все версии. Подтвердится одна, отпадут все остальные. Путь к познанию истины един для всех видов поиска — будь то наука, будь то следствие. И отрицательный результат — это часто тоже результат. Он сужает рамки поиска, делает работу все более целенаправленной. Это как в детской игре с завязанными глазами: холодно — тепло — жарко.
Я люблю читать в деле все подряд, включая и то, что впоследствии оказалось излишним, и ты об этом заведомо знаешь. Может быть, это и нерационально с профессиональной точки зрения, но это чертовски интересно — проследить весь путь от «холодно» до «жарко», пройти по лабиринту все закоулки и тупики, увидеть своими глазами, как первоначально разрозненные факты, разрастаясь количественно, постепенно группируются в стройную логическую систему. И вот количество переросло в качество, закон диалектики вновь реализовал себя неотвратимо и неизбежно.
В деле об убийстве Гущина не было ничего «лишнего». Первые же действия розыска привели к Бахтадзе. Установив личность потерпевшего, работники милиции посетили стройуправление, где он работал, и выяснили, что в день убийства Гущин ушел с работы вместе с Бахтадзе. Потом — квартира Бахтадзе. Тамази дома не оказалось, беседовали с матерью. О чем она рассказала, мы уже знаем. Вечером Бахтадзе был задержан и допрошен. Виновность в убийстве на этом первом допросе он отрицал, однако все происшедшие в тот день события описал правильно. Оставалось лишь неясным, что произошло в подъезде дома № 5, когда Бахтадзе и Линников затащили туда Гущина. Бахтадзе пояснил, что Линников ушел первым, а он, Бахтадзе, задержался, чтобы уложить Гущина поудобнее и поправить на нем одежду. Затем он Линникова догнал, и они некоторое время шли вместе. Расстались у кинотеатра примерно в 19.15. Линников подтвердил эти показания.