Но реб Ёсл признал дитя, рожденное Мэрим. И попробовал бы кто-нибудь из них – или при них – усомниться в его отцовстве. По Закону ложное обвинение в грехе равносильно его содеянью. Поэтому ложное обвинение в прелюбодействе приравнивается к прелюбодейству, ибо не только око за око и зуб за зуб, но и грех за грех. Обидно быть побитым камнями «за грех лишь мысленный».
Насмешливое прозвище «Ёсл-обручник» все же закрепилось за дряхлым супругом четырнадцатилетней девочки, которую добрый человек не ославил «неверницей», а, жалеючи, хотел потихоньку спровадить к тете Лизе, ее тетке, в гостях у которой с нею и приключилась эта беда. Но в конце концов передумал: жена нужна в доме. Сказал же Господь: не добро быти человеку единому. И сон приснился, что оставляет ее у себя. Яшка звал Ёсла-обручника «тату», и этой щекотливой темы уже никто не смел коснуться.
Мэрим не ходила до трех лет – «змеенышем влачилась во прахе» – поздно начала говорить, ни у кого не было сомнений, что она до срока вернется в лоно Авраамово. Ее родители были бедняки с завидной родословной. Они жили подаянием, чем умножали чужое благочестие. За это им воздалось: молитвами тети Лизочки, сестры матери, удалось пристроить Мэрим в синагогальный приют для девочек из таких же честных семейств, как ее. Там учились женскому уму-разуму, для чего было довольно и одной строки молитвы, а в остальном с утра до вечера упражнялись в трудолюбии. Но ткать из пурпурной пряжи половозрелому девству в тех стенах уже было возбранно, эта ткань уже ткалась в доме мужа, которому девочка обручалась – как Мэрим реб Ёслу.
– Мати, а расскажи, как Ангел весть тебе принес, – приставал когда-то Яшка, готовый в тысячный раз слушать одно и то же, только бы не спать.
– Тку я пурпурный покров и вижу: золотая игла проткнула комнату. На острие иглы Ангел. «Мирэлэ, – говорит, – радуйся». А я не Мирэлэ. У нас так одну девочку звали – меня никогда. Я думала, он меня за нее принял. Смутилась и говорю: «Мирэлэ – это не я, это недоразумение». А он: «Нет, ты. Царь Небес к тебе меня послал, потому что ты обрела прелесть в Его очах». – «Но как же, – говорю я ему, – я замужем, мой муж хоть и старенький старичок, но все равно разве так можно?» – «От Духа Святого можно. Он снизойдет на тебя, и понесешь дитя под сердцем, которого назовешь Яшуа. Твой Яшуа будет вылитый Отец, а когда вырастет большой, то займет трон царя Давида. Царь Давид ему тоже отец – по материнской линии. Поздравляю, Мирэлэ, с Царем Иудейским, царству которого не будет конца. И помни, у Всевышнего слово с делом не расходится. Твоя тетка страдала бесплодием, а теперь с Божьей помощью на шестом месяце». – «Хорошо, – говорю, – я согласна. Как скажешь». Но для этого, оказывается, надо было пойти в Хеврон иудейский. Муж тети Лизы, человек великой праведности, служил дежурным коэном[2] при хевронской пещере. Вот тогда и снизошел на меня Святой Дух.
Известие, пришедшее из Кфар Яты, что тетка Мэрим ждет ребенка, пронзило реб Ёсла до глубины сердца. Выходит, можно и в наши лета? Под впечатлением этой новости он поспешил отослать туда Мэрим со словами: «Ступай, поживи вблизи благочестивых, переймешь у них благодати, а через тебя и нам передастся».
В область Иудину из Галилеи всегда большое движение по части людей и скота. Тогда еще можно было через Самарию. С зеленого севера на каменистый юг поступал тук жизни, непрерывно сжигавшийся, дабы дух его, воспаряя над жертвенником, свидетельствовал о нашем подобии Господу. За Иерусалимом, куда устремлялась эта полноводная река, текущая молоком и медом, хлебом и маслом, рыбой и мясом, отдельные ручейки еще журчали в направлении Вифлеема, Хеврона, достигали Идумеи, где народились Ироды. Там все уходило в песок.
В Хевроне Мэрим разузнала про Захарию – дядю Захара, мужа тети Лизы. Потомок иереев, приносивших всесожжения Господу еще в Давидовы времена, он потерял голос, и его подменял другой. «Ты найдешь его в Кфар Яте, женщина. Это в полутора часах ходьбы отсюда. А твоя тетя действительно отяжелела, Господь сотворил им чудо», – старый левит окинул Мэрим взглядом с ног до головы и, не найдя ничего предосудительного, досадливо отвернулся.
Тогда же она впервые увидала, как побивают камнями. В Галилее «языческой», где в Законе не тверды, можно жизнь прожить и такого не увидишь. Не означает, конечно, что в городах Давидовых это случалось с частотою закатов. Людям пришлым вообще везет на впечатления, которыми сами местные не избалованы, вопреки устоявшемуся мнению об «их нравах». Что, Санедрин[3] так уж скор на расправу и кровожаден, как думают? Но довольно путешественнику один раз подгадать с публичной казнью, чтобы увериться в этом навсегда.
Позади пещеры, упокоившей патриархов, собралась возбужденная толпа. Мэрим, сдвинув брови, прилежно наблюдала за всем и ко всему прислушивалась.
– Соседушка застукал. Смотрит, она идет куда-то не туда, а потом туда же этот необрезанный.
– Про них Закон не писан. Санедрин его не может судить. Только Квириний.
– Квириний – судить? Смеетесь. У гоев это почетно – с чужой женой спутаться. Прелюбодеи – краса и гордость нации. Хвалятся этим друг перед другом и расписывают в своих романах. У них же нет священных книг, только про это.
– К счастью, есть два свидетеля. Сосед-то не промах, сразу за мужем побежал.
Муж чем-то напомнил Мэрим реб Ёсла. Ясно чем: неверница одних с нею лет, руки связаны. А сосед похож на Кубу, только седого. Муж явно боится того, что должен сделать. Представила себе, как сосед подбадривает: «Я столкну, я. Ты только притворишься».
А если б это были реб Ёсл и она? Мэрим жуть как испугалась. Гора вставала уступами. Ее влачат на каменный уступ высотою в семь – восемь локтей, и Куба, второй свидетель, говорит реб Ёслу: «Ты только притворишься, а толкну я… я». Она зажмурилась. А когда снова открыла глаза, толпа у подножья уже забрасывала камнями погибшую. Или еще дышавшую? Отсюда трудно было разглядеть, женщины рядом тщетно привставали на цыпочки.
3
После цветущей Галилеи, после Галилеи, весною устланной плащом, какой был на Иосифе Прекрасном, весна в иудейских горах – угрюмая, холодная. Нечему пробуждаться к жизни. А росы выпадало за ночь с палец, чтобы «из камней сих воздвигнуть детей Аврааму». Преуспел в этом Господь, доказал, что ему все нипочем.
В Ноцерете на крыше после обеда больше не поспишь – такое солнце. Даже тем, у кого там возведен шалаш, нет спасения от полуденного припека. А в Кфар Яте без навеса прохлаждались на обнесенных оградой крышах – эти ограды строжайше предписаны Санедрином во избежание несчастных случаев.
Когда Мэрим приблизилась к дому, который ей указали, Захария спал сном праведника. Внизу, на ложе, приготовленном во дворике позади дома, почивала его жена.
– А я тебя тут же узнала, копия отца, – сказала она, открывая глаза, у беременных «сон внимательный». – Ох… – замерла, прислушиваясь, – мой хулиган встречает твоего с царскими почестями.
– Какого моего, теть Лиз? Я мужем своим не познана.
– Будешь. Бог милостив. Смотри на меня: не могла, не могла – и смогла.
От тети Лизы Мэрим узнала, как это было. Удивительно! Вот так же прилегла, уже глаза слипались. Вдруг Ангел предстал ей в сиянье дня и посулил роды. Ну, она еще не так стара, как Сарра[4], еще ткет свой пурпур, но все равно: смех и грех. Ангел свое: «Родишь, Лисавета», – и научил ее как. Дядя Захар даже рассердился, когда она ему все пересказала. «Коль раньше не могла, куда теперь?» А она: «Давай попробуем Ангела послушаться, ты неправильно все делал». – «Еще чего, яйца курицу учат, как нестись». – «А вот Ангел говорит, ты неправильно все делал». – «Я делаю, как учил рабби Йоханан бен Дахабай: зе мимаком шенивра везо мимаком шенивреа, а не как скотина со скотиной»[5] – «А ты сделай один раз, как Ангел сказал, тахафох эт ашульхан»[6]. И уломала. «Ну ладно, один раз по-вашему». Наступает положенное время месяца – ничего. «Может, задержка, думаю, не скажу, подожду. Еще один месяц – нет как нет, и все признаки беременности».
– Представляешь, пять месяцев скрывала, пока уже невозможно стало. Когда Захария мой услыхал, он от потрясения лишился дара речи и слова не может вымолвить. Боимся, что Бог поразил его немотою за маловерие.
Мэрим молчала. Потом, опустив глаза, сказала:
– Ко мне ведь тоже Ангел прилетал – в положенные дни. Я объясняю, что муж мой старичок старенький. А он на это, что я забеременею Святым Духом. Я поверила.
– Верь, Мири. Раз сказал, так и будет. Ой… шалун мой опять ликует… Ей-Богу, царя родишь над народами – такое ликованье. А вот и дядя Захар. Захи, посмотри. Узнаешь? Вылитый Яким.
Захария часто дышал и плохо соображал со сна, в который провалился после обеда. Первым делом он покрыл лысину пучком крашеной шерсти, поцеловав его прежде.
– Мэрим, Анечкина с Якимом дочка… ну, вспомнил?
Он кивал машинально, выпуская из кальсон выцветшие от многолетней носки цицис. Вдруг мутноватые глаза его обрели осмысленность, он наклонил голову, смиренно улыбаясь сомкнутыми губами, которых коснулся ладонью в знак своего недуга.
– Ну, вспомнил? Мэрим поживет у нас. Господь прислал нам дорогую гостью.
– Реб Ёсл прислал меня, – поспешила сказать Мэрим, чтоб дядя Захар не подумал чего. – Он как услышал, что у вас в семье долгожданное пополнение намечается, так сразу и сказал мне: «Ступай, Мэрим, в Хеврон, столицу Давидову. Сыщи там своих родственников, которым воздалось по благочестию их. Служи им, помогай по дому и в саду, и в поле, чтоб тетя твоя ни в чем не знала недостатка. Потому что Божиим изволением у такой почтенной женщины не ро́дится абы кто. Это будет великий герой или новый Илия. Глядишь, от их благочестия уделится малая толика и семейству бедного плотника из Ноцерета. Ничего, что я старичок старенький, сам немощен плотью. Господь-то Бог мой всемогущ и мышцею своей крепок. Он, который знает, как рожают дикие козы на скалах, и роды у ланей принимает и может расчислить месяцы беременности их, Он, что ли, не может дунуть на тебя ветром и опылить?» Вот я и пришла в ваш святой дом – молить Господа о том же, чего по великой милости своей Он сподобил вас, мужа и жену праведных.