я поняла, что Байден совсем не изменился.
Неделями мне названивали журналисты, которые стремились любой ценой опубликовать сенсационный репортаж. И все это время меня продолжали травить в интернете. Вскоре этот негатив начал на мне сказываться. Я потеряла всякую уверенность и надежду. Друзья и родственники полностью перестали звонить, за исключением дочери и младшего брата Коллина.
Однажды ночью всего этого стало слишком много. Я молча сидела на полу, забившись в угол, как бесформенная тень. В голове крутились обрывки интервью. Я чувствовала, что где-то совсем рядом затаилась Тьма и бормотала:
– Ты ничто! Понимаешь? Все ненавидят тебя. Ты лгунья, манипулятор. Тебе не место ни здесь, ни где бы то ни было, – Тьма усмехнулась и добавила, – но есть решение…
Я позвонила Коллину.
– Привет! Знаешь, у меня сегодня был очень напряженный день, – осторожно произнесла я, понимая, что Тьма где-то рядом и слышит меня.
Это был условный код, который я обычно использовала со своим братом, чтобы показать, что мне нужна помощь или, по крайней мере, утешение. Я звонила ему в те дни, когда не хотелось существовать.
В 2019 году, когда большинство людей боялись коронавируса, я боялась совсем другого. Тьма выбралась наружу, когда я вместе с семью другими женщинами рассказала о Джо Байдене. СМИ отмахнулись от меня, назвав российским агентом, а Тьма просто смеялась надо мной.
– Привет! Я здесь, – послышался голос Коллина сквозь детский шум и музыку на заднем фоне, – я люблю тебя.
Было слышно, как вскрикнула одна из его дочерей. Я улыбнулась, так как мне просто нужно было услышать его голос, и сказала:
– Ладно, давай поговорим позже.
– С тобой все в порядке? – поинтересовался Коллин.
Его дочка снова закричала, и он начал извиняться:
– Прости, прости. Я тебе перезвоню.
Я сидела тихо. Вспомнила метафору Сьюзан Ариэль Рейнбоу Кеннеди[9] о страхе и тревоге. Она советовала представить, как будто ты приглашаешь эти чувства на чай и разговариваешь с ними.
Я решила проделать это со своими суицидальными мыслями. Напомнила себе, что я не самоубийца, а просто нахожусь в отчаянии, потому что меня публично наказывают за высказывания против Байдена. Я зажгла благовония, прочитала молитву, начала медитировать, представляя себе эти мысли и пытаясь поговорить с ними рационально. И заснула. А когда проснулась, на меня с улыбкой смотрел кот. На данный момент я прогнала Тьму. Однако удары продолжали поступать.
К третьей статье в «Нью-Йорк Таймс» я поняла, что ситуация будет становиться только хуже. Пресса не публиковала интервью с моими сторонниками, рассказы о моих достижениях и успехах. Зато с удвоенной силой распространялись слухи о моих недовольных арендодателях, долгах, банкротстве и разводах. СМИ бесстыдно писали откровенную ложь. Намекали, что я бедная, некомпетентная, необразованная и с детства была лгуньей. Они называли меня русским агентом или приписывали мне отношения с русским парнем.
На самом деле у меня не было парня ни воображаемого, ни русского, ни даже онлайн-парня. Я не исказила свою историю и не солгала о том, что подверглась сексуальному насилию. Я не врала о своем образовании. Однако это было неважно, потому что мир теперь видел меня только глазами журналистов газеты «Нью-Йорк Таймс». Мне звонили, писали по электронной почте и угрожали смертью, называя предательницей.
После того, как начали угрожать расправой над моими питомцами, мне пришлось написать заявление шерифу. По ночам моей дочери звонили частные детективы и запугивали ее. Это был шквал неприкрытой ненависти. Один из аккаунтов в соцсети Twitter под названием «Бригада Байдена» прислал мне более 11 тысяч угроз за месяц.
Все это было сделано, чтобы причинить мне боль и заставить замолчать. И я чуть было не замолчала навсегда.
Я разваливалась на части.
Позвонила Лиза Лерер. С мягким чопорным акцентом и слегка ханжеским тоном она еще раз проговорила эпизоды из моей истории. От ее голоса в голове зазвучали тревожные сигналы, а в животе заныло. Все же меня всегда поражала та язвительность, с которой газета «Нью-Йорк Таймс» писала обо мне. Лиза злилась, потому что ее статьи раскритиковала Роуз Макгоуэн, которая была одной из первых женщин, заявивших о сексуальных домогательствах со стороны кинопродюсера Харви Вайнштейна. В своих постах Роуз намекала на то, что «Нью-Йорк Таймс» опустилась до уровня желтой прессы.
Нью-Йорк Таймс: Чтобы лучше понять Тару Рид, которая обвинила Джо Байдена в сексуальных домогательствах, газета «Нью-Йорк Таймс» взяла интервью у порядка 100 ее друзей, родственников, коллег и соседей, а также проверила судебные записи.
Роуз Макгоуэн: И вы гордитесь этим? Нью-Йорк Таймс, ВЫ МУСОР!
Роуз Макгоуэн: Нью-Йорк Таймс, публика видит ваш фаворитизм и абсолютное лицемерие. Да, вы преследуете достойного порицания Трампа, но не обращаете внимания на обвинения в адрес Байдена. Проблема в вас.
Поговорив с Лизой, я почувствовала, что на меня навалилась вся тяжесть нескольких последних недель, поэтому я позвонила Коллину.
– Коллин! – я буквально выкрикнула его имя, – репортер «Нью-Йорк Таймс» сказала, что ты так и не перезвонил. Какого черта? Все толкают меня под колеса автобуса. Мой собственный брат намекал, что я лгу, и плохо отзывался обо мне?! – я всхлипывала и с трудом могла произносить слова.
– Тара, я говорил тебе, что после того, как СМИ неправильно процитировали меня, я больше не хочу иметь ничего общего с публичными выступлениями. Они просто снова исказят мои слова. Я с детьми, и мы собираемся куда-нибудь пойти, – совершенно очевидно он был очень расстроен всем этим.
– Коллин, просто перезвони Лизе. То, что они пишут, ужасно, – печально попросила я.
Я знаю, что мне следовало просто оставить его в покое и позволить не разговаривать с журналистами. Тем не менее, он ответил Лизе Лерер. Коллин был прав, это был просто очередной сенсационный репортаж. Никакой правды написано не было ни про один из моих лучших моментов жизни. Я чувствовала себя опустошенной. Моя репутация была разрушена. В конечном итоге это привело к потере работы и жилья.
Репортеры не понимают, какую психологическую травму переживают жертвы сексуального насилия, но любят делать быстрые выводы. Им следовало бы изучить эту тему повнимательнее, прежде чем разговаривать с пострадавшими. Сейчас у них это очень плохо получается.
Энтони Зенкус, внештатный специалист по травматологии Колумбийского университета, был и остается одним из моих самых стойких сторонников. Он сказал мне, что, когда дело доходит до публичных обвинений влиятельных людей, журналистам неважно, что было на самом деле. Им нужно только одно – побольше «жареных фактов». И если статьи в средствах массовой информации приносят вред жертвам произошедших событий… ну и ладно.
Он был удивительно прямолинеен: «Тара, когда ты описываешь, какую боль причинил тебе Джо Байден – это травматическое воспоминание. Я учил этому судей, полицию, прокуроров и специалистов в области психического здоровья. Ты говоришь, что после случившегося тебя целый день преследовал химический запах, который ты не могла смыть даже в душе. Это очень типично для жертв сексуального насилия. Обоняние тесно связано с травматическими воспоминаниями, – объяснил Энтони и продолжил. – Жертвы часто забывают такие детали, как точные даты, время или конкретные места совершения сексуального насилия. Человеческий мозг хранит травматические воспоминания совсем иначе, чем обычные. Например, допустим, за тобой гналась злобная собака по дороге домой из школы, когда тебе было одиннадцать. Возможно, ты не вспомнишь день недели, когда это произошло, или улицу, на которой ты находилась. Но ты никогда не забудешь красную машину, на которую тебе пришлось запрыгнуть, чтобы спастись от собаки, и желтый дом, перед которым она стояла».
Дальше Энтони Зенкус рассказал, как менялось его отношение к моей истории: «Вначале я не знал, как относиться к твоим обвинениям против Джо Байдена. Затем я послушал интервью с тобой в подкасте Кэти Халпер. Когда ты начала говорить о своем опыте сексуального насилия, я просто замер. Было ясно, что ты говоришь о посттравматическом синдроме. Как раз это я изучал и преподавал в течение многих лет. У тебя были такие же эмоции, как и у других жертв насилия, с которыми я работал. И вот тогда я понял, что ты говоришь правду».
В конце нашей беседы Энтони сказал: «Я никогда в жизни не видел, чтобы с пострадавшими так обращались. Это безумие. Я надеюсь, что этого больше никогда ни с кем не случится».
После слов Энтони Зенкуса я почувствовала огромное облегчение.
Я вспомнила телефонный разговор с Хуанитой Бродерик, которая заявила, что была изнасилована Биллом Клинтоном, когда работала у него в качестве волонтера. Она описывает это жестокое нападение в своей книге «Приложи немного льда». Такую фразу Билл Клинтон произнес после того, как поставил ей синяк под глазом. Хуанита призналась, что поверила мне. Еще она добавила: «Ты никому ничего не должна. Не надо никаких объяснений. Он сделал это. Ты очень смелая, раз смогла рассказать об этом».
Хуанита была напоминанием о лицемерии демократов. Они продолжают использовать #MeToo, чтобы прикрыть свое соучастие в насилии, позволяя хищникам занимать самые высокие посты в партии. Я всегда говорила, что Национальный комитет демократической партии и Джо Байден – волки в овечьей шкуре.
Думала ли я, что Лиза Лерер или Джим Рутенберг из «Нью-Йорк Таймс» осознали свою предвзятость и жестокость по отношению ко мне? Нет. Их просто не волновало, что они исказили факты моей жизни и разрушили мою репутацию. Я точно знаю, что Лиза Лерер не сможет смотреть в глаза собственной дочери после того, как некрасиво она отнеслась к моей истории в угоду влиятельному человеку. Она использовала свое положение, чтобы пнуть того, кто уже был повержен и ранен, просто, чтобы выгородить сенатора США. Что ж, лично я могу уверенно смотреть на свою дочь, зная, что я сделала все возможное, чтобы вытащить нас из нищеты, и что я смогла постоять за себя. В конце концов, «Нью-Йорк Таймс» не заслужила ни моего рассказа, ни моего времени.