Я открыла для себя много интересного. Например, то, что хэштег #BelieveAllWomen[10] не включал меня, потому что я обвинила демократа. А еще то, что я могу противостоять могущественному человеку и его аппарату по связям с общественностью. Некоторым пострадавшим не так повезло.
Позже, летом 2020 года, две жертвы сексуального насилия покончили с собой. Я подумала об этих молодых женщинах лет двадцати с небольшим, у которых вся жизнь была впереди. Они оборвали свои жизни из-за кибериздевательств и неприятия со стороны общества.
Я поговорила с Луизой Годболд, исполнительным директором и основателем компании Echo Training[11]. Луиза также нарушила молчание, рассказав о Харви Вайнштейне. Лу, как все ее называли, недавно снялась в документальном фильме о Харви Вайнштейне, повествующем о ее опыте общения с ним и пережитой травме.
– Тара, это Лу. Как ты сегодня? – английский акцент Лу, милый и нежный, успокоил мои расшатанные нервы.
– Привет! Я не очень хорошо себя чувствую, – откровенно призналась я.
– Ничего, я здесь. Хочешь, поговорим?
– Да, во-первых, я хочу сказать, что я не склонна к суициду, но у меня есть мрачные мысли о том, что я не хочу жить. Еще я узнала, что двое пострадавших от насилия недавно покончили с собой. Я не знаю… Я потеряла жилье, не могу найти работу, а люди, которым я доверяла, даже не перезванивают.
– Это очень много, – Лу была терпелива.
Она объяснила, что такие сильные чувства, как стыд и боль, проходят несколько стадий. Первой включается защитная реакция головного мозга, как у двухлетнего ребенка. Следующий уровень – это эмоции. И высшая стадия – мышление. На этом этапе к нам приходит понимание, и мы начинаем контролировать свои эмоции. Но напоминания о травме или триггеры берут верх, и тогда наши чувства словно возвращаются на первую стадию.
Например, дети, подвергшиеся жестокому обращению, негативно реагируют даже на нейтральное лицо. Любой человек воспринимается ими как угроза. Воспоминания о травмах похожи на детские воспоминания в том смысле, что они фрагментарны и бессвязны.
Дальше мы с Лу откровенно поговорили о предвзятости СМИ, о том, что Анни Данн из движения Time’s Up[12] теперь работает на Байдена, и эта организация мне совсем не помогает. Лу так доступно смогла изложить научные данные о психологических травмах, что мне стало намного легче. Я поняла, что стыд и страх, которые я испытывала – это обычные чувства человека в моей ситуации.
Позже, полная сил после разговора с Лу, я гуляла по пастбищу со своим конем Шармом и кормила его морковкой. Но с наступлением сумерек вернулось чувство тревоги. Я вспомнила женщин, которые не смогли выдержать таких испытаний и покончили с собой. Ночью, когда меня опять снедало отчаяние, я думала о том, как чуть было не присоединилась к ним. Почему мне так повезло, и я выстояла? Я не знала. Однако мое сердце всегда останется с каждым, кого загнали в угол мысли о том, что единственный способ освободиться от боли и страданий – это смерть. В конце концов, я надеюсь, что с другими пострадавшими будут обращаться лучше.
На следующее утро я снова отправилась к Шарму. Он встал рядом со мной и положил голову мне на плечо. Я уткнулась ему в гриву и разрыдалась. Плакала из-за всех грязных слов, которые сыпались в мой адрес, из-за неприятностей, появившихся у дочери, из-за других жертв насилия, которые не сумели пережить свою боль. Шарм вздохнул так, что я даже рассмеялась сквозь слезы. Поглаживая его по спине, я чувствовала прилив любви, надежды и радости от того, что я жива, несмотря ни на что. Я пережила один из самых мрачных дней в своей жизни.
Глава 3. Стервятники
Никакая охота не сравнится с охотой на человека. Кто долго охотился на людей с оружием и вошел во вкус, уже не способен увлечься ничем другим.
Холодным весенним вечером 2019 года я возвращалась со своим другом, издателем местной газеты, после занятий группы по писательскому мастерству, где мы зачитывали отрывки из своих произведений. Пока мы шли к нашим машинам, обсуждали главу из моего еще не законченного романа «Последний снежный тигр». В нем было несколько эпизодов на тему политики, касающихся одного влиятельного сенатора. Я поделилась с другом тем, что этим влиятельным сенатором был Джо Байден. Рассказала, что он меня сексуально домогался, а когда я попыталась сообщить об этом на работе, меня уволили. О том, что это было не просто домогательство, а изнасилование, я не решилась ему сказать. Он выслушал меня и тихо спросил: «Тара, не могла бы ты поговорить с одним из моих репортеров?» Я знала, что он осторожный и вдумчивый человек, которому можно доверять, и согласилась.
Репортер позвонил, оставил сообщение, а затем позвонил снова. Я ответила на его второй звонок. Это был первый раз, когда я публично говорила о случившемся. За прошедшие годы я рассказала об этом только маме, брату, лучшему в то время другу и еще нескольким людям. Но я никогда не высказывалась публично. В 90-х не было движения #MeToo или других платформ для обсуждения (правда, и сейчас пострадавшим не стало проще говорить о том, что с ними случилось).
Я пересказала журналисту свою историю с самого начала.
– Но ведь его прикосновение не было сексуальным, не так ли? – задал он странный вопрос.
Я вспомнила пальцы Байдена, ласкающие мою шею, и удушливое ощущение страха. Я не знала, что ответить и замерла.
Тишина.
– Нет. То есть… нет, конечно, нет, – у меня перехватило дыхание.
Я не могла этого сделать. Я не могла рассказать ему всю правду. Я думала, что у меня получится, но испугалась и замкнулась в себе. Дело было не в репортере, и я не хочу его винить. Дело было во мне. Страх лишает меня способности говорить о случившемся. Позже, оказалось, что мои опасения были не напрасны.
Лора Макганн, редакционный директор онлайн-журнала Vox.com, звонила и уговаривала меня на интервью. Она пыталась добыть доказательства того, что я работала с Байденом. Офис Байдена не упростил задачу. В начале они просто отрицали мое существование. Я смогла получить зарплатную ведомость, но мое личное дело исчезло. Пройдя через лабиринт звонков в различные федеральные агентства, я наконец смогла поговорить с сотрудником архива Сената.
– Вряд ли ты найдешь эти документы. Много времени прошло, – усмехнулся он.
По его поведению было понятно, что он уже ознакомился с публикациями в прессе о моем опыте общения с Байденом.
Я встретилась с репортером агентства Associated Press и была полна решимости рассказать все, как было на самом деле. Однако, когда он появился с мужчиной средних лет, желавшим записать меня на видео на свой мобильный телефон, мне опять не хватило мужества. Что касается сексуального домогательства, то были свидетели и осталась жалоба, которую я писала. А сексуальное насилие? Этого никто не видел и доказать это я не могла. И к моменту нашей беседы с Associated Press меня уже называли российским агентом.
Позже, в мае 2019 года, я попробовала поговорить об этом с Лизой. Написала ей по электронной почте и позвонила. Она не ответила ни на письмо, ни на звонок. Но я не оставляла попыток достучаться до прессы, несмотря на бесконечную травлю в соцсетях. Я обращалась в журнал New Yorker и лично к журналисту Ронану Фэрроу[13] трижды. В последующие месяцы я старалась связаться с другими репортерами и политическими деятелями. Признаюсь, когда никто из них так и не откликнулся, где-то в глубине души я даже почувствовала облегчение и успокоила себя тем, что я хотя бы попыталась. Затем в январе 2020 года я решила обратиться в организацию Time’s Up и опять потерпела фиаско.
Однажды мне написала в соцсети Twitter известная женщина-комик, которая заинтересовалась моей историей. Я ответила ей в личном сообщении, а потом мы созвонились. Это было за неделю до того, как началась пандемия Covid-19, объявили карантин, и жизнь каждого изменилась. Она пришла ко мне домой. Я приготовила вегетарианское блюдо, которое она проглотила за один присест, проголодавшись после долгой дороги. Я рассказала ей всю свою историю с Байденом, она смотрела кое-какие мои документы, и так мы проговорили около двух часов. Хлоя – назовем ее так – просила не раскрывать ее имени, потому что боялась негативной реакции в прессе и волновалась за свою карьеру. Мне это было понятно. Она подала мне идею поговорить с Райаном Гримом, главой вашингтонского бюро Intercept[14] или с подкастером Кэти Халпер. Я слышала о них раньше и согласилась.
Через некоторое время у меня состоялся телефонный разговор с Кэти.
– Я читала о твоей истории. Наша общая подруга сказала, что ты, возможно, захочешь прийти на мое шоу, – произнесла она с вопросительной ноткой в голосе.
Я ответила утвердительно. Мне понравилось, что она была независимым журналистом.
У Кэти был очаровательный нью-йоркский акцент, чувство юмора и непринужденная манера общения. Мы договорились записать подкаст-интервью. Я помню момент, когда включились камеры и раздался щелчок. Мне казалось, что я ступаю на американские горки. Я глубоко вдохнула и начала пересказывать свои воспоминания во всех подробностях. Кэти было интересно, что говорил Байден в тот момент. У меня был ком в горле, когда в памяти всплыла его фраза «Ты никто!». Эти слова и то, как он указал на меня пальцем, запомнились мне на десятилетия. Я долго верила, что я и правда была никем.
После интервью чуткая Кэти связалась со мной, чтобы проверить, как я себя чувствую. Мне было непросто. Я только что раскрыла секрет, который хранила с двадцати лет, и знала, что последствия этого заявления повлияют на всю мою жизнь.