Политических в лагере не было и быть не могло — слишком близко к Москве, — там сидели обычные уголовники. Бабушка говорила, что за все годы работы в лагере она не услышала ни одного матерного слова или разговора на фене. Когда она рассказывала о своей работе в лагере, казалось, что она описывает будни пансиона для престарелых выпускниц института благородных девиц.
Но были у бабушки и другие пациенты. Вот с ними она меня никогда не знакомила, и правильно делала. Я была уже довольно взрослой и могла бы сообразить то, чего она не хотела, чтобы я сообразила. Бабушка вставляла зубы ОБХСС. Отделу по борьбе с хищениями социалистической собственности.
Никакой социалистической собственностью бабушка никак не распоряжалась и доступа к таковой не имела, но она была надомником. В пятиметровой кухне её кооперативной — естественно, кооперативной: кто бы ей дал бесплатную социалистическую квартиру, а стоять в квартирной очереди сорок лет у бабушки не было времени, — так вот, в кухне кооперативной хрущёвки был оборудован полноценный стоматологический кабинет, который завораживал меня своим блеском и премудростью.
Основой композиции был стул, в смысле стоматологическое кресло. В дни, свободные от приёма страждущих, кресло стояло в кладовке, накрытое кипенно-белым и жёстко накрахмаленным чехлом. Это было самое настоящее кресло с подлокотниками, подголовниками и какими-то держалками, и бабушка относилась к нему как к живому существу. Не знаю, где она его взяла — купить такую штуку было невозможно, — но уверена, что это была специальная войсковая операция по добыванию списанного из поликлиники стоматологического кресла в более чем приличном состоянии. Перед креслом, когда оно стояло на посту на кухне, располагался специальный столик, который в мирное время задвигался под подоконник. Столик тоже был настоящий, белый, на колёсиках, с несколькими стеклянными поверхностями, на которых лежали эмалированные лотки с инструментами: к ним мне было запрещено прикасаться, да не особо-то и хотелось. Не хотелось по двум причинам: там же на столике стояла специальная эмалированная плевательница, которую я периодически видела наполненной кровавой ватой и слюной, а вторая причина — иногда бабушка поручала мне скручивать ватные тампоны при помощи какого-то хитрого зубоковырятельного инструмента, и мне это занятие не нравилось; к тому же искусство сворачивания тампонов не давалось моим умелым рукам. В общем, этот столик был для меня местом страданий, и явно не только для меня.
Но если доброе кресло было основой стоматологической кухонной композиции, а столик — сосредоточением зла, то центром и движущей силой зубной вселенной была бормашина. Я относилась к ней с большой опаской. В принципе она была похожа на космическую ракету своим блеском и сложностью механизма. Бормашина не была самостоятельной, она жила в белом шкафу, прикрученная к дверце, а из шкафа её выдвигал хитрый механизм. А ещё у неё была ножная педаль, что делала принципы её функционирования неподвластными уму. Я ведь уже говорила, что она сатанински блестела? Ну да. Хотя при этом ворчала довольно по-домашнему, без поликлинического надрыва.
Я любила наблюдать за превращением бабушкиной обычной вроде бы хрущёвской кухни с крохотной плитой и раковиной в блистательный, белоснежный стоматологический кабинет. Превращение это занимало от силы пять минут, но всегда ставило меня в тупик. Вот тут же, вот же только что на плите медленно пузырилось варенье из чёрной смородины, пенилась густая пенка и мне разрешали её снимать в блюдце, она застывала как океанская волна в смешном голливудском фильме про заморозки на почвах, «Послезавтра». При этом оставаясь пушистой, душистой, пористой — но недолго, терпения у меня хватало не так чтобы больше, чем на пять минут.
Меня сдвигали с вареньем и пенкой в гостиную, а кухня тем временем преображалась. Раковина закрывалась накрахмаленным белым полотном в виде пирамиды, плиту накрывал белый эмалированный поддон, и на нем выстраивались пузырьки и склянки. Из-под подоконника выдвигался столик, из кладовки доставалось стоматологическое кресло, с него аккуратно снимали чехол. Никаких следов кухни не оставалось, даже намёка. Пациент заходил довольно спокойно и садился в кресло. Дверь плотно закрывалась, но я знала, что бабушка лёгким движением мыска приоткроет дверцу шкафа, и в нужный момент появится она, богиня — бормашина. Чего заранее людей-то пугать, это было разумно, пока они надеялись на лучшее. Дальше я слышала слабое жужжание, часто стоны, иногда крики, но к этому я привыкла с рождения.
Да, так вот — ОБХСС. Вставлять людям зубы частным образом в совке было нельзя. Зубы не считались предметом первой необходимости, можно же и без зубов прекрасно прожить, это ж не сломанный палец, когда вам на фрезерном станке работать. В поликлиниках зубы вставляли плохо, и на это дело надо было записываться почти как на квартиру. В поликлинике можно было вставить стальные зубы взамен утерянных, но люди хотели золотые (не спрашивайте, тогда так носили) или белые, как натуральные — это особо продвинутые хотели. Но и для них всё равно приходилось делать какую-то золотую основу, потому что других нормальных металлов не было, а золото во рту (в агрессивной, кстати, среде, особенно у некоторых) хорошо себя ведёт. Поэтому, конечно, в работе у бабушки было золото, что строго воспрещалось. Непосредственно с золотом работали зубные техники, бабушка только делала слепки с зубов и принимала у техников работу, но всё равно же золото было — в виде зубов или в виде золотых серёжек, например, или николаевских червонцев, которые бабушка принимала у пациентов как давальческий материал.
Но у сотрудников ОБХСС тоже были зубы, и иногда в процессе нелёгкого труда и жизненных невзгод они их тоже теряли. Сотрудники ОБХСС знали, к кому пойти с этой бедой, и они шли к бабушке. Не знаю, платили ли они бабушке и техникам за работу, но все стороны процесса понимали необходимость симбиоза.
Однако в силовых структурах — как везде и как у нас всегда — царила внутривидовая борьба. Кто-то зубастый хочет прийти к бабушке с металлоискателем, найти золотые коронки, конфисковать и упечь бабушку в лагерь, а кому-то ещё там зубы лечить и лечить, потому что у каждого сотрудника ОБХСС есть жена, тёща и племянник из Воронежа. Поэтому тот, у кого тёща, племянник и вставные зубы, забегает накануне к бабушке и предупреждает: мол, плановый обыск у нас. То есть у вас. Обычно по таким случаям не звонили — телефонам я с детства приучена не доверять, бабушкой же и приучена, — именно забегали на огонёк. А чаще подходили, когда она гуляла с собачкой. Прежде всего в таких случаях бабушка эвакуировала меня, поэтому я никогда ничего не видела, но догадывалась, конечно, по небольшому семейному волнению.
Но однажды случилась драматическая история с комическим оттенком, или наоборот. Её я очень хорошо запомнила: я заканчивала школу и понимала уже абсолютно всё устройство жизни. К бабушке не забежали, а позвонили — предупредить. Уже пошли, уже с металлоискателем, у вас есть минут пять, ну десять от силы. Бабушка соображала быстро. В её квартире был балкон, но бабушка не любила сушить бельё на верёвках, на балконе их и не было: она любила на балконе пить чай, а бельё развешивалось за периметром балкона. Ну, знаете, умельцы делали такое: к балкону снаружи приделывались кронштейны и верёвки натягивались там.
Когда бабушке позвонили, никакого белья там не сушилось, и бабушка схватила шубу. Это была огромная беличья шуба, которую бабушка никогда не носила, потому что терпеть не могла, а зачем купила, знает наука, которая называется «я-женщина-и-тогда-я-это-хотела-отстаньте». Бабушка схватила шубу, потому что там были карманы, подкладка и большие отвороты на рукавах. И, кажется, муфта тоже была. Бабушка обернула готовые коронки и что там у неё ещё было из давальческого сырья в тряпки-кулёчки и распихала всё это дело по шубе. В карманы и муфту. И вывесила шубу за балкон. Обычное дело летом — хозяйки проветривают шубы.
После чего бабушка на всякий случай отключила мозг. Она умела это делать. Она отключала память о том, о чём нельзя было думать в текущий момент. Потому что память выдаёт. Может выдать взгляд на шубу и беспокойство. Бабушка умела делать delete. И сделала.
В дверь позвонили, пришёл обыск. Спец с металлоискателем тоже пришёл. Ну стоматологическое кресло в чулане — так списанное же, вот документы. Стульев в доме не хватает, когда гости, вот и пригодится. Ну столик под подоконником — так это как в фильмах про заграничную жизнь, типа сервировочный, на колесиках, там виски с кофе в постель привозят, виски с кофе у нас нет, но чай с водкой имеются. Бормашина в шкафу? Так это на память о профессии, тоже ведь списанная: у охотника есть чучело медведя, у чертёжника под подушкой лежит любимый циркуль, а вот у бабушки бормашина. Что ещё? Да ничего. Сервиз югославский «Мадонна». Два японских парика в бигудях. Коньяк армянский, пять звёзд. Собственно, на этом и закончили.
Они ушли. А у бабушки залипла кнопка. Её компьютер в голове завис. Она слишком хорошо стёрла память. И искренне забыла про шубу. Вернее, про то, что́ она туда положила. Когда они ушли, бабушка вызвала семью и прибиралась в квартире после обыска. Она была задумчива. С одной стороны, хорошо, что ничего не нашли. С другой стороны — ну а куда золото-то делось? Его нигде нет. Шуба была упакована в чехол и водворена в чулан, у бабушки ничего не ёкнуло. Всё разобрали, сложили — ну нет ничего. Эти ничего не нашли, так и мы тоже. Никто ничего не нашёл. А ведь было.
И теперь это проблема. Золото не бабушкино. Клиентское. Готовые зубы и давальческое сырьё. Пациентам нужны зубы, им про обыск не расскажешь, форс-мажоров в бабушкином деле не бывает. Значит, надо самим доставать, покупать, делать заново. В общем, семья попала. Семья постановила, что металлоискатель золото нашёл и молча спиздил: так бывало с бабушкиными коллегами. Ну не в милицию же идти. Надо выкручиваться.
Года два семья выкручивалась и экономила всерьёз. Нормально, вырулили. Прошла зима, наступила ещё одна, и тут бабушку позвали в Большой театр. Бабушка отнеслась к походу со всей подобающей случаю серьёзностью и достала чёртову шубу. Она помнила, что шуба была тяжёлая, но тут оказалась совсем неподъёмной. Бабушка решила, что обойдётся пальтишком, шубу скинула, и тут из кармана выпал кулёчек.