тельном деле ужасно мучительна, и если ее можно так легко устранить, как в этом случае, то это только к лучшему.
– Благодарю вас, – тут же ответил К.
Затем он медленно поднялся, посмотрел на г-жу Монтаг, на стол, в окно – там развиднелось, соседний дом освещало солнце – и пошел к двери. Г-жа Монтаг сделала пару шагов ему вслед, словно не вполне ему доверяла. Перед дверью, однако, обоим пришлось отступить, потому что она открылась и вошел капитан Ланц. К. впервые видел его так близко. Это был высокий мужчина лет сорока с загорелым мясистым лицом. Он слегка поклонился, приветствуя обоих, затем подошел к г-же Монтаг и почтительно поцеловал ей руку. В его движениях ощущалась сноровка, а вежливое обращение с г-жой Монтаг резко контрастировало с тем, как только что обошелся с ней К. Но г-жа Монтаг, казалось, не рассердилась на К.: ему показалось даже, что она хочет представить его капитану. К., однако, не хотел быть представленным: он был не в состоянии мило беседовать ни с г-жой Монтаг, ни с капитаном. То, как он поцеловал ей руку, связало их для К. в группу, пытающуюся под внешне безобидным предлогом и якобы бескорыстно отдалить его от г-жи Бюрстнер.
К. казалось, что он разгадал и эту цель, и то удачное, обоюдоострое средство, которое выбрала для ее достижения г-жа Монтаг. Она преувеличивала значение отношений между г-жой Бюрстнер и К. и особенно преувеличивала важность разговора, о котором он попросил, – но вместе с тем старалась так повернуть дело, будто это как раз он все преувеличивает. Тут она, конечно же, просчиталась – К. ничего преувеличивать не собирался, он-то знал, что г-жа Бюрстнер всего лишь машинисточка и недолго сможет ему противиться. Он намеренно не принимал в расчет то, что узнал о г-же Бюрстнер от г-жи Грубах.
Занятый этими мыслями, он, едва кивнув на прощание, двинулся прочь, намереваясь сразу идти к себе. Но хихиканье г-жи Монтаг, которое он услышал у себя за спиной, в столовой, навело его на мысль устроить обоим – и капитану, и г-же Монтаг – сюрприз. Он огляделся по сторонам, прислушался, не помешает ли ему кто из соседей, – нет, везде тишина, слышны были только разговор из столовой да голос г-жи Грубах из коридора, ведущего в кухню. Ситуация казалась благоприятной, так что К. подошел к двери комнаты г-жи Бюрстнер и тихо постучал. Поскольку за дверью не слышно было ни шороха, он постучал снова – и снова не получил ответа. Спит? Или ей в самом деле нездоровится? Или нарочно не откликается только потому, что знает – никто, кроме К., не может так тихо к ней стучаться? К. решил, что она нарочно не откликается, постучал сильнее – безуспешно – и, наконец, с неприятным чувством, что делает нечто неправильное и бесполезное, отворил дверь.
В комнате никого не было. Ничто здесь не напоминало знакомую К. обстановку. У стены стояли теперь две кровати, одна за другой, три кресла рядом с дверью были завалены одеждой и бельем, дверцы шкафа – распахнуты. Г-жа Бюрстнер, вероятно, ушла, пока г-жа Монтаг уговаривала К. в столовой. К. это не слишком расстроило – он и не ожидал, что ему так легко удастся встретиться с г-жой Бюрстнер, и предпринял эту попытку только назло г-же Монтаг. Тем унизительнее было для него, закрывая дверь, увидеть на пороге столовой г-жу Монтаг и капитана, продолжавших беседу. Возможно, они стояли там с тех пор, как К. открыл дверь; они не показывали вида, что наблюдают за ним, и посматривали на него лишь изредка, словно бы рассеянно глядя по сторонам, как люди часто делают во время разговора. К. вжался в стену и, поспешно удаляясь в свою комнату, чувствовал на себе тяжесть этих взглядов.
Порщик
В один из следующих вечеров К. покидал работу почти последним – только в экспедиции трудились еще два мелких клерка в маленьком круге света от настольной лампы – и, проходя по коридору между своим кабинетом и главной лестницей, услышал стоны за одной из дверей, за которой, как он раньше думал, хоть ни разу и не открывал эту дверь, помещался чулан. К. остановился в удивлении и прислушался, чтобы убедиться, что не ошибся. Несколько секунд было тихо, потом стоны возобновились. Сперва он хотел позвать одного из экспедиторов – возможно, понадобится свидетель, – но потом его охватило такое неудержимое любопытство, что он чуть не сорвал дверь с петель. За дверью оказался, как он и предполагал, чулан. За порогом валялись негодные старые бланки, перевернутые глиняные бутылки из-под чернил. В каморке, однако, находились три мужчины, согнувшихся, чтобы не биться головами о низкий потолок. Свет давала прикрепленная к полке свеча.
– Вы что тут вытворяете? – тихо, но нервно выпалил К.
Один из мужчин, который явно был здесь за старшего, первым притягивал к себе взгляд. На нем была какая-то темная кожаная одежда с глубоким вырезом на груди и совсем без рукавов. Он не ответил. Но двое других закричали:
– Ваша милость! Нас приказано выпороть, потому что ты нажаловался на нас следственному судье!
Только сейчас К. и в самом деле узнал в них надзирателей Франца и Виллема и заметил, что у третьего в руке розга, которой он собирается их пороть.
– Ну, – начал К., выпучив на них глаза, – вообще-то я не жаловался, я только рассказал, как все вышло у меня на квартире. И вы, чего уж там, вели себя небезупречно.
– Эх, ваша милость, – сказал Виллем. Тем временем Франц пытался спрятаться за ним от третьего. – Знали бы вы, как нам мало платят, не судили бы нас так строго. Мне семью кормить надо, а Франц, тот жениться собирался. Приходится вертеться, одной работой не проживешь, как ни старайся, ну и позарился на ваше тонкое бельишко – так, конечно, нельзя, запрещено это надзирателям, но такова уж традиция, что белье надзирателям достается, так всегда было, уж поверьте мне. Я все понимаю, кому не повезло угодить под арест, тем на такие вещи не наплевать. Но стоит им нажаловаться, и наказания уже не избежать.
– То, что вы сейчас говорите, было мне неизвестно, и я ни в коем случае не требовал для вас наказания, речь шла только о принципе.
– Франц, – Виллем повернулся к другому надзирателю, – я же тебе говорил, что этот господин не требовал для нас наказания. Слыхал – он и ведать не ведал, что нас должны будут наказать.
– Не позволяй им тебя разжалобить, – сказал третий, обращаясь к К. – Наказание и справедливо, и неизбежно.
– Не слушайте его, – сказал Виллем и тут же получил по руке розгой. Он на секунду поднес руку к губам и продолжал: – Нас наказывают только потому, что ты на нас донес. Иначе нам ничего бы не было, даже если бы они все про нас узнали. Разве это справедливо? Мы оба, особенно я, надзиратели с большим опытом – ты и сам подтвердишь, что свою службу мы несли исправно. Мы тоже надеялись на повышение и наверняка стали бы порщиками, как он, ему просто повезло, что на него никто не донес, – такие доносы вообще-то большая редкость. А теперь, хозяин, всему конец, вся карьера насмарку – останется нам только самая паршивая работенка вроде надзора, да к тому же выпорют нас ой как больно.
– Что же, эти розги и правда бьют так больно? – спросил К. и потрогал розгу, которой помахивал перед ним порщик.
– Нам придется раздеться догола, – сказал Виллем.
– Вот как, – сказал К., вглядываясь в открытое, свирепое, загорелое дочерна, как у матроса, лицо порщика. – Нет ли возможности избавить этих двоих от порки?
– Нет, – сказал порщик и смеясь покачал головой. – Раздевайтесь, – приказал он надзирателям и добавил, обращаясь к К.: – Зря ты им так веришь. Они со страху чуток ослабели рассудком. То, что этот вот, – он указал на Виллема, – рассказывал тут про свою будущую карьеру, просто курам на смех. Смотри, какой он жирный – такой жир не сразу и розгой прошибешь. А знаешь, с чего он так разжирел? Завел привычку у всех арестованных завтрак сжирать. Твой разве не слопал? Ну, вот видишь. Так вот, с таким пузом порщиком нипочем не стать, никогда, об этом и думать нечего.
– Есть и такие порщики, – сообщил Виллем, расстегивая ремень.
– Нет, – сказал порщик и так сильно ударил его розгой по шее, что тот весь сжался. – Тебе не подслушивать надо, а раздеваться.
– Я тебе хорошо заплачу, если ты их отпустишь, – сказал К. и вынул кошелек, не глядя на порщика: такие делишки лучше всего обделывать с опущенными глазами.
– Хочешь и на меня донести и мне тоже порку обеспечить? Нет уж.
– Ну подумай сам, – сказал К., – если бы я хотел, чтобы этих двоих наказали, разве бы я пытался их сейчас выкупить? Я мог бы просто закрыть эту дверь, притвориться, что ничего не видел и не слышал, и пойти домой – это, может, было бы и разумней. Но я же так не делаю, значит, кроме шуток хочу, чтобы их отпустили. Если бы я знал или хотя бы предполагал, что им грозит наказание, я бы не назвал их имен. И вообще я не считаю их виноватыми, виновна сама организация, виновны вышестоящие чиновники.
– Так и есть, – закричали надзиратели и тут же получили розгой по уже обнаженным спинам.
– Будь под твоей розгой важный судья, – сказал К., схватившись за розгу, которую порщик хотел было снова поднять, – я бы тебе точно не мешал его охаживать, я бы тебе даже денег заплатил, чтобы ты старался получше для хорошего дела.
– Звучит правдоподобно, – сказал порщик, – но меня не купишь. Моя работа – пороть, я и порю.
Одетый теперь в одни брюки надзиратель Франц, который – возможно, в надежде, что вмешательство К. принесет плоды, – до сих пор вел себя тихо, подполз на коленях к двери, повис на руке у К. и зашептал:
– Не можешь добиться, чтобы нас обоих пощадили, спаси хотя бы меня. Виллем постарше, он не такой чувствительный, да его уже и пороли разок пару лет назад, хоть и не сильно, а у меня пока такого позора не было. К тому же это Виллем меня на все подговорил, он мой наставник и в хорошем, и в плохом. Моя бедная невеста ждет меня у выхода из банка, мне так стыдно, просто кошмар.
И он вытер залитое слезами лицо о пиджак К.
– Все, хватит тянуть, – сказал порщик, взял розгу обеими руками и стегнул Франца. Виллем тем временем забился в угол и