с гримасой ужаса на лице тайком подсматривал, не осмеливаясь повернуть голову. Раздался вой, протяжный и монотонный, словно он исходил не из глотки Франца, а из терзаемого кем-то музыкального инструмента. Звуки разнеслись по всему коридору и наверняка были слышны повсюду в здании.
– Перестань орать! – крикнул К. Он не смог удержаться и, неотрывно глядя в ту сторону, откуда должны были прибежать экспедиторы, оттолкнул Франца – не резко, но все же с достаточной силой, чтобы обезумевший надзиратель рухнул на пол, судорожно шаря руками вокруг себя. От порки, однако, это его не избавило – розга находила его и лежачего, и пока он извивался под ударами, она продолжала мерно подниматься и опускаться.
Но вот вдали показался один из экспедиторов, а в нескольких шагах за ним и второй. К. захлопнул дверь, подошел к ближайшему окну и открыл его. Вопли совершенно прекратились. Чтобы экспедиторы не подходили ближе, он крикнул им:
– Это я.
– Добрый вечер, господин старший управляющий, – услышал он в ответ. – Что-то случилось?
– Нет-нет, – ответил К., – это только собака воет во дворе.
Поскольку экспедиторы не тронулись с места, он добавил: – Можете продолжать работу.
Чтобы избежать разговора с экспедиторами, он высунулся в окно. Оглянувшись через некоторое время, он уже не увидел их в коридоре. К., однако, остался у окна: вернуться в чулан он не осмеливался, домой тоже не хотелось. Он смотрел в окно на маленький четырехугольный дворик. Все окна окружающих административных зданий были уже темны, только верхние из них ловили отблески луны. К. напряженно всматривался в темный угол двора, где были составлены одна к другой несколько ручных тележек.
Его мучило, что не удалось помешать порке, но в этом не было его вины: если бы Франц не закричал – ну да, конечно, ему было больно, но в решающие моменты нужно держать себя в руках, – если бы он не закричал, К., весьма вероятно, еще нашел бы способ отговорить порщика. Если все нижестоящие чиновники такой сброд, с чего бы тому, кто выполняет самую жестокую работу, быть исключением? К тому же К. отлично разглядел, как зажглись глаза порщика при виде банкноты: наверняка он так серьезно взялся за порку лишь для того, чтобы выманить взятку побольше. К. не стал бы экономить, ему и в самом деле хотелось освободить надзирателей; раз уж он начал борьбу с разложением суда, очевидно, что нужно зайти и с этой стороны.
Но в то мгновение, когда Франц завыл, все, естественно, было кончено. К. не мог допустить, чтобы экспедиторы и, возможно, еще всякие другие люди сбежались и застали его за торгом с этой компанией в чулане. Такой жертвы никто не мог требовать от К. Будь он к ней готов, было бы, пожалуй, проще самому раздеться и предложить порщику наказать его, а не надзирателей. А порщик такую замену точно не принял бы – она ему ничего не даст, это будет просто грубое нарушение служебных инструкций. К. был уверен, что порщик отверг бы такое предложение, даже если бы оно сопровождалось подкупом. Нарушение было бы вдвое серьезнее из-за того, что, находясь под следствием, К. должен быть неприкосновенен для всех служащих суда. Впрочем, тут могли действовать и какие-то особые инструкции. В любом случае К. ничего не оставалось, как захлопнуть дверь, хотя и это не спасало его от всех возможных опасностей. То, что он под конец толкнул Франца, было достойно сожаления и могло быть оправдано лишь его возбужденным состоянием.
Вдалеке раздались шаги экспедиторов; чтобы его не заметили, он закрыл окно и направился к главной лестнице. У двери в чулан ненадолго задержался и прислушался. Было тихо. Уж не запорол ли этот тип надзирателей до смерти? Они ведь были полностью в его власти. К. уже протянул руку к дверной ручке, но тут же снова отдернул. Никому было уже не помочь, а экспедиторы приближались; впрочем, он похвалил себя за то, что не побоялся, насколько было в его силах, возвысить голос и потребовать заслуженного наказания для настоящих виновных, высших чиновников, ни один из которых еще не показался ему на глаза. Спускаясь с крыльца банка, он всматривался в лица всех прохожих, но нигде поблизости не обнаружил девушки, которая выглядела бы так, будто кого-то ждет. Слова Франца о том, что его ждет невеста, оказались ложью – впрочем, вполне извинительной и имевшей целью лишь пробудить сочувствие.
На следующий день надзиратели по-прежнему не шли у К. из головы. На работе он был рассеян, и ему пришлось задержаться в банке даже дольше, чем вчера, чтобы, взяв себя в руки, все успеть. По дороге домой, вновь проходя мимо чулана, он, словно по привычке, открыл дверь, ожидая увидеть за ней темноту, – и не поверил своим глазам. Ничего не изменилось, все было так же, как вчера вечером, когда он в прошлый раз распахнул дверь. Сразу за порогом – старые бланки и бутылки из-под чернил, порщик с розгой, все еще полностью одетые надзиратели, свеча на полке. Надзиратели принялись жаловаться и кричать: «Ваша милость!» К. немедленно захлопнул дверь, а заодно стукнул по ней кулаком, будто от этого она закрылась бы плотнее. Чуть не плача, он подбежал клеркам, спокойно работавшим у копировальной машины. Те удивленно обернулись.
– Приберитесь уже наконец в чулане, – выкрикнул он. – Утопаем в грязи!
Клерки готовы были взяться за уборку на следующий день. К. кивнул – в такой поздний час он уже не мог заставить их работать, как поначалу собирался. Он недолго посидел с ними, чтобы не выпускать их из виду, разложил вокруг несколько копий, пытаясь изобразить, будто их проверяет, и наконец ушел, когда понял, что клерки, усталые и отупевшие, не осмелятся отправиться по домам одновременно с ним.
Прокурор
Хотя за долгие годы службы в банке К. хорошо изучил и людей, и жизнь, он все же уважительно прислушивался к завсегдатаям пивной, с которыми проводил вечера за одним столом, и всегда признавал, что принадлежность к такой компании – большая честь для него. Компания состояла почти исключительно из судей, прокуроров и адвокатов; допущены были и несколько совсем молодых чиновников и помощников адвокатов, но они сидели на дальнем конце стола и не могли вмешиваться в обсуждение, пока их специально не спросят. Спрашивали их, однако, в основном с целью позабавить компанию. Прокурор Хастерер, обычно сидевший рядом с К., особенно любил ставить молодых в неудобное положение. Когда он клал большую волосатую руку на середину стола и поворачивался к сидящим за дальним концом, воцарялась тишина. И если тот, кого спрашивал Хастерер, не понимал сути вопроса, задумчиво смотрел в пивную кружку, хватал ртом воздух вместо ответа или, что позорнее всего, высказывал неверное или далекое от принятого в компании суждение, старики поворачивались друг к другу с улыбкой – и только в такие моменты, казалось, чувствовали себя уютно. По-настоящему серьезные профессиональные разговоры оставались их исключительной привилегией.
К. привел в эту компанию юрисконсульт банка. В свое время К. завел привычку вести с этим адвокатом долгие разговоры, затягивавшиеся до позднего вечера. Как-то само собой вышло, что они стали ужинать вместе за этим столом, и компания пришлась ему по душе. Он встретил здесь хорошо образованных, уважаемых, в определенном смысле могущественных людей, чей досуг заключался в поиске ответов на трудные, имеющие лишь отдаленное отношение к обыденной жизни вопросы: так они пытались отрешиться от повседневных забот. Сам он, правда, мало что мог добавить по ходу обсуждения, зато получил возможность узнать много таких вещей, которые рано или поздно пригодились бы ему в банке, и попутно обзавестись личными связями в суде – уж они-то никогда не помешают.
Впрочем, и компания приняла К. хорошо. Вскоре его признали специалистом в деловой сфере, и его суждения по этому поводу хоть и воспринимались не без доли иронии, все же считались окончательными. Нередко двое споривших о каком-нибудь юридическом казусе из области торгового права интересовались, как смотрит К. на фактическую сторону дела, а потом его имя так и склоняли во всех аргументах и контраргументах, чем далее, тем более абстрактных, так что и сам К. уже за ними не поспевал. Постепенно, однако, многое для него прояснилось, и особенно потому, что рядом с ним оказался отличный советчик в лице прокурора Хастерера, проявлявшего к нему дружеское расположение. Часто К. даже провожал его, взяв под руку, ночью до дома. Правда, идти шаг в шаг с непривычным к этому великаном, под чьим пальто он легко мог бы спрятаться, ему удавалось недолго.
Со временем они так сблизились, что разница в образовании, профессии и возрасте стерлась. Они общались будто на равных, и если кто-то иногда и главенствовал в их отношениях, то не Хастерер, а сам К., поскольку часто оказывался прав благодаря практическому опыту, приобретенному непосредственно в деле, а не в юридических спорах.
Их дружбу, конечно, скоро заметили все завсегдатаи, и стало забываться, кто ввел К. в компанию, – теперь он был как бы под защитой Хастерера; если бы кто-то усомнился в его праве здесь находиться, он мог бы без опасений сослаться на прокурора. Так он оказался в особенно привилегированном положении: ведь Хастерера в равной мере уважали и побаивались. Нет, сила и гибкость его юридического мышления вызывали восхищение, но в этом отношении многие ему как минимум не уступали. Однако никто не защищал своих позиций с такой воинственностью, как прокурор. У К. сложилось впечатление, что если Хастерер не мог переубедить оппонента, то старался его по меньшей мере запугать: один только его указующий перст многих заставлял буквально отпрянуть. И оппонент словно забывал, что находится в компании добрых знакомых и коллег, что речь всего лишь о теоретических вопросах, что ничего дурного с ним случиться не может, и замолкал, осмеливаясь самое большее покачать головой. Особенно неприятными бывали сцены, когда оппонент сидел далеко от Хастерера и тот, убедившись, что на таком расстоянии сближение позиций невозможно, отталкивал от себя тарелку с едой и медленно поднимался, чтобы рассмотреть собеседника. Сидевшие по соседству тогда откидывались на спинки стульев, чтобы удобнее было наблюдать за лицом прокурора. Впрочем, такое случалось относительно редко: у Хастерера выз