– Милый дядя, – сказал К., – волноваться бессмысленно и тебе, да и мне, если бы я волновался. Волнениями процесс не выиграешь, поверь хоть немного моему практическому опыту, прислушайся, как я всегда прислушивался к тебе и прислушиваюсь сейчас, хоть и с некоторым удивлением. Ты говоришь, что вся наша семья тоже будет втянута в процесс – правда, лично я этого никак не пойму, впрочем, это несущественно, – но, если это так, я охотно буду тебе повиноваться во всем. Однако отъезд в деревню я считаю нецелесообразным даже с твоей точки зрения, потому что это будет похоже на бегство, на признание своей вины. Кроме того, хотя меня здесь и больше преследуют, однако отсюда я могу лучше руководить своим делом.
– Правильно, – сказал дядя таким тоном, словно они наконец поняли друг друга. – Я предложил это только потому, что мне показалось, будто ты своим равнодушием все испортишь, если останешься тут. И я считаю более правильным вместо тебя поработать в твою пользу. Но раз ты решил сам в полную силу взяться за дело, то, разумеется, это куда лучше.
– Значит, сговорились, – сказал К. – А есть ли у тебя предложения, какие шаги мне надо предпринять в дальнейшем?
– Раньше нужно хорошенько все обдумать, – сказал дядя. – Не забывай, что я уже лет двадцать почти безвыездно живу в деревне, ну и, конечно, чутье на такие дела со временем притупляется. К тому же теряешь нужные связи с людьми, которые, наверно, лучше в этом разбираются. В деревне ото всех отрываешься, понимаешь. Но в сущности самому это заметно только при таких обстоятельствах, как сейчас. И вообще все это для меня было несколько неожиданно, хотя, как ни странно, после письма Эрны я уже что-то подозревал, а сегодня увидел тебя и сразу все понял. Но это не важно, главное сейчас – не терять времени.
С этими словами он привстал на цыпочки и замахал руками, подзывая такси; крикнув адрес шоферу, он потянул за собой К. в машину.
– Едем к адвокату Гульду, – сказал он, – он мой школьный товарищ. Тебе, конечно, знакома эта фамилия? Нет?! Очень странно. Ведь он славится как защитник и адвокат бедняков. А я питаю особое доверие к нему как к человеку.
– Я согласен со всем, что ты предпримешь, – сказал К., хотя суетливость и настойчивость дяди вызывали в нем некоторую неловкость. Было не очень приятно ехать в качестве обвиняемого к адвокату для бедняков. – Я и не знал, – сказал он, что по таким делам тоже можно привлекать адвокатов.
– Ну как же, – сказал дядя, – это само собой понятно. Почему бы и нет? А теперь расскажи мне все, что было до сих пор, мне надо знать все подробности твоего дела.
К. тут же стал рассказывать, ничего не умалчивая, и эта полная откровенность была единственным протестом, который он позволил себе против дядиного утверждения, что его процесс большой позор. Имя фройляйн Бюрстнер он упомянул только один раз, и то вскользь, но это не нарушило откровенности рассказа: ведь фройляйн Бюрстнер действительно никакого отношения к процессу не имела. Рассказывая, К. смотрел в окошко такси и заметил, что они как раз проезжают мимо предместья, где находятся канцелярии суда. Он обратил на это внимание дяди, но тот не нашел ничего особенного в таком стечении обстоятельств. Такси остановилось у мрачного дома. Дядя тотчас позвонил в первую же дверь нижнего этажа и, пока они ждали ответа, оскалил в улыбке свои крупные зубы и прошептал:
– Восемь часов вечера – довольно необычное время для посещения адвоката. Но Гульд на нас не рассердится.
В дверном окошечке показались два больших темных глаза, взглянули на посетителей и снова исчезли, но дверь так и не отворилась. Дядя и К. дали друг другу понять, что оба видели эти глаза.
– Видно, новая горничная, боится чужих, – сказал дядя и постучал еще раз.
Снова появились глаза, сейчас они могли показаться грустными, но, может быть, это был только обман зрения, вызванный газовым светом – над их головами горел газовый рожок, он шипел очень громко, но света давал мало.
– Откройте! – крикнул дядя и застучал кулаком в дверь. Мы друзья господина адвоката!
– Господин адвокат болен, – пробормотал кто-то сзади.
В дверях, в глубине небольшого подъезда, стоял господин в шлафроке, он и произнес эти слова чрезвычайно тихим голосом.
Дядя, уже обозленный долгим ожиданием, резко обернулся к нему и воскликнул:
– Болен? Вы говорите, он болен? – И угрожающе надвинулся на господина, будто тот и был сама болезнь.
– Вам уже открыли, – сказал господин, указывая на дверь адвоката, и, подобрав полы шлафрока, исчез. Дверь действительно была открыта, и молоденькая девушка в длинном белом фартуке – К. узнал ее темные, чуть выпуклые глаза – стояла в прихожей со свечой в руке.
– В другой раз открывайте поживее! – сказал дядя вместо приветствия девушке, слегка присевшей в ответ. – Пойдем, Йозеф, – обратился он к К., который медленно протискивался мимо девушки.
– Господин адвокат болен, – сказала девушка, но дядя, не останавливаясь, побежал к следующей двери. К. залюбовался девушкой, когда она повернулась, чтобы запереть входную дверь – у нее было круглое, как у куклы, личико; округлыми были не только бледные щеки и подбородок, круглились даже виски и края лба.
– Йозеф! – крикнул дядя и, обернувшись к девушке, спросил: – Опять с сердцем плохо?
– Как видно, да, – сказала девушка; она уже успела пройти со свечой вперед и открыть дверь комнаты.
В дальнем углу, куда еще не проникал свет от свечки, с подушек поднялась голова с длинной бородкой.
– Лени, кто это пришел? – спросил адвокат. Ослепленный светом, он не мог рассмотреть гостей.
– Это Альберт, твой старый друг, – сказал дядя.
– Ах, Альберт, – повторил адвокат и опустился на подушки, как будто перед этими гостями не нужно было притворяться.
– Неужели тебе так плохо, – спросил дядя, присаживаясь на край постели. – Мне просто не верится. Наверно, у тебя обычный твой сердечный приступ, он скоро пройдет, как проходил раньше.
– Возможно, – сказал адвокат тихим голосом. – Но так худо мне еще никогда не было. Дышать трудно, совсем не сплю, день ото дня слабею.
– Вот как, – сказал дядя и крепко прижал широкой ладонью свою шляпу к колену. – Неважные новости! А уход за тобой хороший? Здесь так уныло, так темно. Правда, я у тебя давно не бывал, но раньше мне все казалось веселее. Да и эта твоя барышня не очень-то приветлива. А может, она притворяется?
Девушка все еще стояла со свечой у двери; насколько можно было судить по ее мимолетным взглядам, она обращала больше внимания на К., чем на дядю, даже когда тот заговорил о ней. К. облокотился на спинку стула, пододвинув его поближе к девушке.
– Для такого больного человека, как я, важнее всего покой, – сказал адвокат. – Мне тут совсем не уныло. – и, помолчав, добавил: – А Лени хорошо за мной ухаживает. Она молодец.
Дядю эти слова не убедили, он был явно настроен против сиделки, и хотя он ничего не возразил больному, но сурово следил глазами за девушкой, когда она подошла к кровати, поставила свечу на ночной столик, наклонилась к больному и, поправляя подушки, что-то ему зашептала. Забыв, что надо щадить больного, дядя встал со стула и начал расхаживать за спиной сиделки с таким видом, что К. не удивился бы, если бы он схватил ее за юбку и оттащил от кровати. К. смотрел на все спокойно, болезнь адвоката даже пришлась кстати: иначе он сам никак не мог бы остановить дядюшкино рвение, с каким тот взялся за его дело, а сейчас дядя отвлекся и особого рвения не проявлял, и это было К. очень на руку.
Но тут дядя, может желая обидеть сиделку, сказал:
– Барышня, попрошу вас оставить нас одних хоть ненадолго, мне нужно обсудить с моим другом кое-какие личные дела.
Сиделка, наклонившись над больным, как раз поправляла простыни у стенки и, обернувшись, словно в противовес дяде, который сначала заикался от злости, а потом вдруг выпалил ту фразу, сказала очень спокойно:
– Вы же видите, как болен господин адвокат. Он не может сейчас обсуждать личные дела.
Вероятно, она повторила слова дяди только по инерции, но даже беспристрастный человек мог бы принять это за насмешку, а уж дядя взвился как ужаленный.
– Ах ты проклятая! – пробормотал он голосом, сдавленным от возмущения, так что почти нельзя было разобрать слова.
К. испугался, хотя и ожидал такой вспышки, и бросился к дяде, готовый закрыть ему рот обеими руками. К счастью, больной, приподнявшись на кровати, выглянул из-за спины девушки; дядя сделал мрачное лицо, словно проглотил какую-то гадость, но уже спокойнее сказал:
– Вы, знаете, мы еще не окончательно выжили из ума; если бы то, чего я требую, было невозможно, я бы не требовал. Пожалуйста, уходите!
Сиделка стояла у постели, выпрямившись и повернув голову к дяде, а сама, как показалось К., поглаживала руку адвоката.
– При Лени ты можешь говорить все, – сказал адвокат, и в его голосе явно прозвучала настойчивая просьба.
– Дело не меня касается, – сказал дядя, – тайна не моя. – И он резко отвернулся, словно входить ни в какие препирательства не желает, однако дает им время на размышление.
– А чья же? – спросил адвокат слабеющим голосом и опустился на подушки.
– Моего племянника, – сказал дядя. – Я его привел сюда. – И он представил К.: – Это Йозеф К., прокурист.
– А-а! – сказал больной уже гораздо оживленнее и протянул руку. – Простите, я вас не заметил. – Выйди, Лени, – сказал он сиделке. Та не стала возражать, и адвокат пожал ей руку, словно прощаясь надолго. – Значит, так, – сказал он дяде, когда тот, успокоенный, подошел поближе. – Значит, ты не навестить больного пришел, а по делу.
Казалось, что до сих пор адвоката угнетала мысль о том, что его пришли навещать как больного, потому что он вдруг совсем ожил, приподнялся и сел, опираясь на локоть, что само по себе было утомительно, и все время теребил бороду, глубоко запуская в нее пальцы.
– Стоило только этой ведьме уйти, и вид у тебя сразу стал гораздо лучше, – сказал дядя. – Тут он остановился и, шепнув: – Пари держу, что она подслушивает! – подскочил к двери. Но за дверью никого не