Нам неизвестно, что в точности произошло, но их затея провалилась. Возможно, в этом деле кто-то вставлял палки в колеса…
Действительно, Жиль добился того, что Карл VII официально поручил ему освободить Граней, но известно, что в тот день, когда этот город сдался бургундцам, Рэ был в Пуатье… Он заблаговременно попросил своего брата Рене взять на себя руководство войсками, которые с легкостью собрал в Бретани.
Однако маршал хоть и остался не у дел, но еще не вышел из игры.
Он отправляется в Орлеан, намереваясь жить там в свое удовольствие, в роскоши, но Латремуй снова вовлекает его в дело. И тогда Жиль соглашается следовать за ним в Бурбонне. В тот момент речь идет о помощи герцогу Бурбону, которая, правда, оказывается бесполезной.
Эти двое упорствуют вместе. В начале следующего года они пытаются напасть на Иоанна Люксембургского. После Неверского мира, который заключили друг с другом герцог Бургундии и король (в феврале 1435 года), Иоанн Люксембургский продолжал воевать с французами.
Но у Латремуя и Рэ мало денег. Более того, у них по этому поводу возникают разногласия, ведь Рэ твердо намерен вести королевский образ жизни, великолепие которой поражало бы воображение.
Он колеблется. Пребывая в расстройстве и смятении, он не отчаялся, но Латремуй сбил его с толку, Жиль чувствует это: ему поручают малозначительные дела; он лишен кредитов, лишен королевских денег. Он решил дать волю своим чувствам. С того времени Рэ, подобно католическому кардиналу, погружается в изнеженность и роскошь.
Окруженный юными певчими, он приказывает, чтобы его нарекли каноником церкви св. Илария в Пуатье. (До той поры такой титул носили лишь герцоги Аквитанские.) По сему случаю он должен был облачиться в пышный костюм, наполовину церковный, наполовину рыцарский. Отныне он путешествует с церковной свитой, «коллегией», резиденция которой находилась в капелле Невинных младенцев, расположенной внутри замка Машкуль. В этой капелле были свои каноники и даже один мнимый епископ; в ней были певчие, хор, похожий на соборный; более пятидесяти человек, облаченных в пышно украшенные, как при литургии, одежды, и столько же лошадей. К церковной свите присоединялась военная: две сотни всадников, а перед ними — военный герольд с трубами. Мы еще ничего не сказали о прорицателях, алхимиках, оружейниках, осветителе, о тех, кто должен был нести орган во время этих странствий… Человек, замурованный в склепе преступного одиночества, не мог обойтись без толпы, напоминавшей королевскую свиту. Из нотариальных документов Орлеана, города, в котором он провел более года, нам известно, что представляла собою эта толпа. Та же толпа немногим ранее, должно быть, сопровождала его в Пуатье. Заметим, что эти бредовые события в Пуатье имели скандальный оттенок. Жиля сопровождали двое очаровавших его юных певчих; позже он превратит их в преступников. Один из них — это Андре Бюше из Ванна, по крайней мере дважды приводивший к нему жертв. Другой, Жан Россиньоль из Ла-Рошели, которого Рэ одарил землей в Машкуле, принял участие в переносе детских скелетов из Шантосе (сс. 104–105). В тот день, в храме св. Илария, он учреждает в пользу своих любимцев две пребенды[20]. Жиль, похоже, стремился к скрытому эксгибиционизму, обретавшему для него тот же смысл, что и злодеяния; видимо, он исступленно, страстно любил ангельские голоса этих развратных эфебов, которых вовлекал в свои оргии.
Мы можем представить себе, что за адский образ жизни вел маршал де Рэ (во время своего путешествия в Пуатье и затем, — в конце года и в течение следующего — во время длительного пребывания в Орлеане) с того дня, когда от его маршальского статуса остался лишь титул (который он сохранил, хотя в те времена этого звания можно было лишиться). По-видимому, Орлеан обошелся Рэ в 80 000 экю золотом; причем, что важно, он тратил не доходы, а свое состояние. (В 1437 году он выручил лишь 100 000 экю, продав Ингранд и Шантосе, два самых главных имения, на которые особенно претендовал Иоанн V Бретонский.) По возвращении его финансы были в столь плачевном состоянии, что ему пришлось на время укрыться в своих имениях в Бретани.
Тогда он обосновывается в краю Рэ, в крепости Машкуль.
Он не высаживал землю серебром, не предавал пламени своих лошадей, но обстоятельства его расточительных трат рождали все то же ощущение тщеславной игры, «бахвальства» и безумия, напоминавшее о лимузенском сумасбродстве…
Именно тогда его покинул Гийом де Лажюмельер, анжуйский вельможа, которому его доверил Жан де Краон.
Во всех кампаниях Лажюмельер помогал ему советами. Он все еще был с ним, когда в конце 1434 года Рэ в сопровождении своей военной свиты прибыл в Орлеан.
Оголтелые растраты в Орлеане, эти вспышки безумия, знаменуют решительный отказ от войны, который был лишь апелляцией к невозможному, а не выходом из тупика. Эксцентричные орлеанские выходки были Не просто уподоблением происходившему в Лимузене, — нет, они вели к трагической развязке. Орлеан, в 1429 году восславивший Рэ, спустя шесть лет провозглашает его падение.
Рэ оставался там и после того, как ясно осознал, что счастливые мгновения, пережитые в этом городе, навсегда ушли в прошлое: он был по-настоящему привязан к Орлеану.
Купаясь в роскоши, он хочет продлить счастливое время, когда в бытность свою юным маршалом Франции, сподвижником Жанны д'Арк, он яростно истреблял англичан и принес своей стране победу, на которую она и не надеялась. Это событие он воспринимал совершенно иначе, не так, как другие. Очевидно, личность Жанны д'Арк была непонятна Жилю де Рэ. Мог ли он интересоваться судьбой народа? Впоследствии о нем говорили совсем иначе. Рэ интересовался лишь самим собой. В крайнем случае, он мог из своих инфантильных соображений разделить с кем-то высокие чувства, которые сам был неспособен постичь… Но 8 мая 1435 года Орлеан, как обычно, праздновал свое освобождение; Жилю нужно было хотя бы отчасти вернуть себе безумную популярность, подобную той, которой с первых дней обладала в Орлеане Жанна д'Арк. Прошло четыре года, несчастная Жанна погибла, она погибла в огне, а Жиль, ее соратник, выжил, и в этих событиях сыграл, быть может, главную роль после нее. Ему вновь представилась возможность пережить тот день посреди ликующей толпы; но на этот раз он был один, и освобождение Орлеана, Турельская битва, стали его личным триумфом.
По-видимому, празднование освобождения Орлеана длилось несколько дней. По таком случаю Жиль не жалел золота. Он разбрасывался деньгами, словно во хмелю, ища забвения, при этом в центре празднества было нескончаемое шествие, устроенное впервые в годовщину отступления англичан. Оно оживало благодаря тому, что на всем его протяжении вдоль дороги играли «мистерии». В них были представлены эпизоды битвы 1429 года. Мы знаем, что на этот раз представление состоялось в момент, когда процессия подошла к проходу у моста: имелось в виду взятие Турели, крепости, обеспечивавшей господство над мостом через Луару. Городская управа оплатила расходы (об этом свидетельствуют сохранившиеся муниципальные счета), но лишь отчасти. Для Рэ часто организовывались мистерии; говорят, что они и стали причиной его разорения. Новых роскошных костюмов покупалось все больше, и он не хотел, чтобы их надевали более одного раза. Он мог распорядиться подать зрителям вино, гипокрас[21] и изысканные кушанья. Более того, нам известно, что знамя и штандарт, — которые спустя четыре года использовались в другом представлении, где разыгрывался все тот же штурм Турели, — принадлежали ему. Не подлежит сомнению, что в тот год, когда он потратил 80 000 экю, значительная часть средств пошла на покрытие расходов, связанных с этими празднествами.
А на обратном пути в Бретань сундуки его были пусты.
Сундуки его были пусты, а негодующие родственники обзаводились королевскими указами, в которых он объявлялся неплатежеспособным и на него накладывался интердикт. Этот интердикт был публично оглашен в Анже, в Туре и Орлеане, в Шантосе, в Пузоже, в Тиффоже. Предаваться таким безумствам, не продав части своего имущества, он не мог, но отныне никто не имел права заключать с ним какие-либо договоры, по крайней мере на территории королевства.
Быть может, Жиль де Рэ не был тогда в столь плачевном положении, как казалось на первый взгляд. Но в придачу к его моральному падению этот интердикт дал всем почувствовать признаки другого, финансового упадка, который тоже, по-видимому, подействовал на него угнетающе.
В конечном счете, в этих орлеанских растратах нам открывается поразительная черта его характера: особенно важным для Жиля оказывалось то, что превращало жизнь его в пылающий факел, завораживало! Вот почему он имел вкус к театру. В 1435 году Рэ уже был никем. Но в Орлеане он вновь обрел, правда, в театральной форме, утрачеииое величие. И ради этого он был способен разорить самого себя!
В 1435 году в Орлеане Жиль сумел возвеличить на сцене воинскую доблесть и ярость, сразившую англичан.
В 1440 году он приобщил гигантскую толпу к славе иного рода, подозрительной и зловещей, к славе преступника! За этот последний всполох он заплатил жизнью. После всего сказанного мы должны по крайней мере признать, что он сумел придать величие своему жесту.
Интердикт, провозглашенный в указах от 2 июля 1435 года, все же не вступил в полную силу, поскольку, например, Иоанн V, герцог Бретонский, не хотел вводить его в своих владениях… Но легче от этого не становилось. Рэ мог лишь катиться вниз по тому склону, на который толкнули его немилость и опала.
На самом деле, с 1432 года за одним кризисом следует другой. Душевное расстройство, сразившее Рэ в тот злосчастный год, буквально вырывает его от мира. Как я уже сказал, это расстройство заточило его в темницу трагических галлюцинаций. И все-таки он ощущал, что им правит судьба избранника: в конце концов, то чудесное существо — или тот монстр, — которым он был, спасется. Да, столь велика была его наивность. Я едва не сказал: простодушие. Он без раздумий прибегал к двум противоположным орудиям — и к Богу, и к дьяволу. Наивного демона ничто и никогда не смущало; в договоре, который он предложил дьяволу, душа его и жизнь оставались за ним. Этот избалованный привилегиями человек, был абсолютно убежден, что на тот свет он проникнет так же, как жил на этом — шагая по головам всех остальных. Однажды, исполненный великодушия, он приказал беднякам собраться около него перед Святым Престолом, что никак не повлияло на свойственное ему чрезмерное самомнение. Но главное, во время процесса Жиль был уверен: он должен воссоединиться с Прелати, своим соучастником и приспешником, в раю, как только они будут повешены палачом…