Если бы не эти последние надежды, зловещий маршал окончательно превратился бы в жалкую развалину. Он уже давно жил в аду, предаваясь необузданной страсти, — для человека, который отказался от рассудочного существования, она становится эротизмом.
Жиль был вконец сломлен, поэтому в какой-то момент ожесточение и гнев ослепили его. Он продал один из последних оставшихся у него замков в домене Рэ, Сен-Этьен-де-Мерморт, бретонскому казначею Жоффруа Леферрону. Узнав, что сир де Вьейвинь, один из кузенов Рэ, охотно купил бы этот замок, потому что когда-то он принадлежал его семье, Жиль подумал, что Жоффруа Леферрон откажется от сделки и примет его условия. Он ошибся. Мы не знаем, почему Жиль так и не смирился с отказом казначея. Вопреки здравому смыслу он решил силой вернуть себе то, что продал. В Сен-Этьен-де-Мерморте не было вооруженного гарнизона. Казначей просто направил туда своего брата Жана, который был духовным лицом и находился под церковным покровительством.
Жиль де Рэ столкнулся не просто с казначеем Иоанна V, этот высокопоставленный чиновник явно был лишь доверенным лицом, выступавшим от имени самого герцога. Что бы ни руководило его поступками, в настойчивости Жиля, устремившегося с криком, потрясая оружием, к деревенской церкви, где брат казначея отправлял божественную литургию, было нечто безумное.
Под угрозой немедленной смерти — отсечения головы — Жан Леферрон отворил двери замка безумцу, который тотчас же заключил его в кандалы.
Этот неистовый порыв натолкнулся на яростный отпор противников Жиля, спровоцировав вместе с тем герцога Бретонского и епископа Нантского на ответные действия.
Рэ сопротивлялся, он надеялся спастись, используя различные властные возможности. Он перевел своего пленника, Жана Леферрона, из Сен-Этьена, находившегося под юрисдикцией герцога Бретонского, в Тиффож, подвластный лишь королю.
Он пытался вступить в переговоры с Иоанном V. Но четырех месяцев хватило. Хотя Иоанн V и Рэ встретились, и эта встреча оставляла Жилю надежду, приблизительно в то же время герцог добился того, что его брат, коннетабль Карла VII, завладел Тиффожем во Франции и освободил Жана Леферрона, на которого Жиль рассчитывал как на заложника. 15 сентября люди Иоанна V схватили сира де Рэ в Машкуле. После ареста он был препровожден в темницу Нанта вместе с Прелати, Эсташем Бланше, Анрие и Пуату.
Между тем расследование детоубийств уже серьезно продвинулось. С 30 июля его вел епископ Нантский, Жан Мальтруа, канцлер и правая рука Иоанна V.
Абсурдная история в Сен-Этьене запустила механизм правосудия, представители которого еще долго оставались бы безучастными к судьбе маленьких голодных нищих, зарезанных грансеньором.
Лишь с недавних пор юридически санкционированная смерть перестала быть спектаклем, призванным развлечь и устрашить толпу. В средневековье любая казнь была еще и зрелищем. Как и трагедия в театре, смерть казненного становилась в те времена напряженным и захватывающим моментом повседневной жизни. Войны и массовые убийства, пышные выезды сеньоров или духовенства, казни покоряли и подчиняли себе толпу так же, как церкви или крепости: именно они были источником нравственных установлений и придавали глубокий смысл всей жизни в целом (но, быть может, вместе с тем поощряли порок и, в конечном счете, обессмысливали мир). Еще до суда, завершившегося смертным приговором, сразу после ареста Жиль де Рэ был отдан на потребу публике; он был ей обещан, подобно лучшему спектаклю на театральной афише.
Десятью годами ранее той же безликой толпе обещали Жанну д'Арк; шум и ярость этой толпы по-прежнему доносятся до нас сквозь столетия…
Среди всех жертв, отданных толпе, Жанна д'Арк и Жиль де Рэ, эти боевые товарищи, были противоположны друг другу, подобно тому, как преступление, которое обнажает отталкивающий лик и слезы преступника, противоположно поруганной невинности! И лишь в одном смысле можно сопоставить две этих казни: переживания грозной и шумной толпы, на глазах которой вспыхнуло тело Жанны; переживания, связанные, вероятно, с таким же смутным рокотом безликой толпы, раздавшимся, когда Жиль в свою очередь был предан пламени. Нам это кажется странным, но трепет, вызванный этими преступлениями (бесчисленные дети, которых зарезал убийца, извергая на них, если верить его показаниям, свое семя) и сопровождаемый слезливым спектаклем, вызвал сочувствие у толпы. Ведь в моменты необычайного народного волнения можно ожидать чего угодно; в тот день толпа собралась с раннего утра, чтобы участвовать в процессии, отправившейся к месту казни, молясь Богу за Жиля и его сообщников, которых вели на смерть. В тот день люди в толпе, проливая слезы, осознавали, что этот грансеньор, который умирал на их глазах, гнуснейший из преступников, похож на каждого из них.
Нам ничего неизвестно о том, как вел себя Жиль де Рэ во время ареста.
Видимо, поначалу он верил, что сумеет выпутаться из положения, в которое попал после скандальной истории в Сен-Этьене. На первых порах Жилю оказывали почести, соответствующие его титулу. Ему отвели обширные покои, совершенно непохожие на застенки, в которых держали несчастных узников (настолько непохожие, что допрос обвиняемого проводили десять или пятнадцать человек). Судебные прения проходили перед церковным трибуналом, который возглавляли епископ Нантский и представитель святой инквизиции. Именно эти церковные прения и придали процессу Жиля де Рэ тот особый драматизм, благодаря которому он занял важное место среди всех остальных судебных разбирательств. (Светские слушания были менее значимы; впрочем, в подробностях до нас дошли лишь протоколы церковного процесса.)
Среди всех средневековых казней, какими бы зрелищными они ни были, театрализованная казнь Жиля де Рэ была, по-видимому, наиболее волнующей. И нам кажется, что этот процесс был по крайней мере одним из самых оживленных, проникнутых патетикой судебных дел всех времен.
Перед судьями предстал человек, привыкший вызывать у людей дрожь, подсудимый, который был гораздо неудобнее тех, кого судят в наши дни.
Чуждый какой бы то ни было хитрости, Жиль де Рэ, как я уже сказал, был по-настоящему глуп и простодушен. Глупость эта отчетливо проявилась в его первых действиях, в оскорбительных выпадах, за которыми последовали подавленность, слезы и постыдные, скандальные признания. Каким бы устрашающим ни был его облик с самого начала, судьи все равно не утратили благоразумия. При первом его визите в суд они не стали рассматривать самое существенное; им, вероятно, хотелось, чтобы подсудимый, прежде чем оценить серьезность обвинения, признал их полномочия. Первая явка состоялась 28 сентября. Предоставив Рэ томиться в одиночестве, они ждали до 8 октября, чтобы затем вновь пригласить его в суд. Но на этот раз обвинение явилось в своем истинном обличии: оно было окончательным. Жиля теперь обвиняли не просто в нарушении церковной неприкосновенности в Сен-Этьене; он заклинал дьявола, резал и насиловал детей, он преподнес демону кисть руки, глаз и сердце ребенка. Когда Жиль осознал всю тяжесть обвинения, бешенству его не было предела. Ему следовало знать с самого начала: для него все кончено. Он вспылил, объявив своих судей некомпетентными. Ему явно хотелось затянуть процесс в надежде на вмешательство каких-то внешних сил. Однако суд оказался непреклонен и огласил свое решение: с Жилем следовало покончить без промедления. Когда Рэ вновь предстал перед судьями 13 числа, он впал в бессильную ярость, неистово оскорбляя их, называя их развратниками и симонитами[25], тщетно пытаясь настроить против них президента светского трибунала, присутствовавшего на прениях. Судьи реагировали холодно: они тотчас же отлучили безумца от Церкви.
В те времена отлучение от Церкви было чрезвычайно действенным средством. На первый взгляд, Жиль де Рэ мог поставить себя выше судей. Но его суеверная и набожная натура, которая, несмотря на все преступления и сатанинские опыты, давала о себе знать, не выдержала. Возвратившись в свои одинокие покои, Рэ очутился посреди немыслимых кошмаров, и бред охватил его.
Оставался еще один выход, жуткий, но возможный для безумца. Пусть его гибель обратится в яркое пламя! Пламя, неизбежно гибельное, зато зрелищное, неистовое; толпа, приблизившись к этому сияющему пламени, будет зачарована…
Он жил, окруженный нескончаемыми галлюцинациями, и теперь, вотще добиваясь славы, неистовым движением мысли вышел за пределы мыслимого. Слава Жиля окончательно улетучилась, и отныне единственная возможность для него действительно прославиться связана была с преступлениями. Но лишь при одном условии:
Он собирался сознаться в них, рыдая, отчаявшись, уже почти умирая, но в то же время явить устрашающее величие, величие, способное вызвать трепет!
Он собирался подчиниться духу христианства, именно по этому пути он всегда хотел следовать, вопреки всему. Жиль, стеная, воззвал бы к Богу, моля о пощаде Его, а также всех тех, кто пострадал от глубочайшего презрения, которое он питал к людям. Он воззвал бы, стеная, на пороге смерти; слезы его в этот тяжкий момент, апофеоз страдания, оказались бы воистину кровавыми слезами!
Но прежде чем постигнуть причины смены настроений Жиля или, быть может, догадаться о них, мы лишь смутно представляем себе, что промелькнуло в хрупком его сознании в тот миг, когда сопротивляться он уже не смог. Точно так же ночью в грозу ничего не различить, и отблески сверкающих молний проносятся мимо нас… при условии, что они проносятся мимо нас; а мы заворожены не только понятными, знакомыми явлениями, но и изменчивостью, сбивающей с толку, внутри которой поочередно сменяют друг друга разные возможности. Мы не должны отказываться от изображения (или хотя бы от попытки такового) незначительных событий, в силу которых могло произойти то, о чем повествуют документы. Ни в коем случае не следует забывать, что мысли и чувства Жиля де Рэ никогда не могли б