— Прощайте, Франческо, друг мой! Мы больше не увидимся в этом мире. Я молю Всевышнего, чтобы Он даровал Вам терпение и разум, и надежду на Бога, Которого мы узрим в райских кущах: молитесь Богу за меня, а я буду молиться за Вас!
Немногие из людей оставили после себя такие следы, по которым мы пять столетий спустя смогли бы почувствовать, как они говорят, как они плачут! Подобные сцены невозможно сочинить. Это произошло на самом деле: мы обладаем в некотором роде стенограммой событий. Но не следует удивляться, очутившись в двусмысленном положении: это прощание трагичном вместе с тем смехотворно. А уж если мы ищем связности в этой истории, в этом персонаже и во всем этом деле, то нам открывается некая первоначальная истина: легендарный монстр, Синяя Борода из провинций, где обломки стен и башен его замков вселяли ужас, — этот монстр кажется нам ребенком.
Невозможно отрицать присутствие в природе детства некой чудовищности. Сколь часто дети, будь они на это способны, становились бы Жилями де Рэ! Представим себе ту почти безграничную власть, которой он располагал. Лишь разум способен очертить границы чудовищности, которую мы называем так лишь потому, что она свойственна человеку, разумному существу. В сущности, ни тигр, ни ребенок монстрами не являются, но в мире, где правит разум, их откровенное зверство завораживает; они выбиваются из устойчивого порядка вещей.
Но вот и настала пора сказать о том, каким образом, в какой мере этот монстр, витавший над печальным краем Рэ под именем Жиля де Рэ, а затем Синей Бороды, был ребенком.
Я не могу ограничиться тем, о чем сообщил только что. Упомянутые мной аспекты истории Рэ связаны с той завораживающей властью, которая заставляет меня спустя пятьсот лет воскрешать в памяти ее обладателя. Они в определенном смысле наиболее известны и не касаются той глупости, той детскости, которые я хотел сделать особенно заметными: на эту глупость, детскость обычно не обращали внимания. И поскольку я хотел бы продемонстрировать малоизвестные стороны в облике Жиля де Рэ, теперь их следует связать со всей его жизнью.
Жиль де Рэ, ставший в 1429 году маршалом Рэ, — сын Ги де Лаваля (внучатого племянника коннетабля Дюгеклена), внук Жана де Краона. Дом Лавалей-Монморанси, к которому принадлежал его отец, и дом Краонов, откуда вышел его дед по материнской линии, как и дом Рэ, от которого ему удалось получить титул и наследство, принадлежали к числу самых благородных, богатых и влиятельных родов в феодальном обществе той эпохи.
Об отце Жиля или, говоря в общем, о членах его семьи, мы ничего определенного не знаем; точно так же дела обстоят и с родом Рэ, чьим наследником он был. Этот род оборвался в 1407 году на Жанне Шабо, которую прозвали Мудрой. Единственные персонажи, подробности жизни которых нам известны, — это Пьер и Жан де Краон, прадед и дед Жиля по материнской линии. Мы еще скажем о них, но вначале нам следует погрузиться в тот мир, к которому принадлежали близкие этого кровожадного человека, все эти годы смуты выжидавшего, пока не наступит удобный момент, чтобы похищать детей, насиловать их и резать им горло.
Все они — могущественные феодалы, владельцы обширных провинций и многочисленных замков, внушавших ужас и служивших символами могущества. Их власть даже была в каком-то смысле религиозной. (Суверенная власть короля отчасти сверхъестественна, власть грансеньора на нее похожа, она есть ее отражение.) Разумеется, эти феодалы не пытались осмыслить свое положение, из которого они извлекали выгоду, живя в поисках славы, в достатке и роскоши (если они и не обладали материальным комфортом, то их подлинный комфорт обеспечивался многочисленными слугами). Щедрость и милосердие, религиозный трепет, амбициозность, праздные удовольствия, корыстные интересы насыщали хрупкую и расточительную жизнь, жизнь, способную в любой момент оборваться в конвульсиях смерти. Никто в этом мире грансеньоров — которые смеются, охотятся, воюют, не переставая помышлять о врагах, о соперниках, однако редко скучают и никогда не работают — не мог долго избегать мысли о гримасах дьявола, царящего над вечным ужасом адской бездны. Наша сегодняшняя жизнь, считающаяся разумной, во многом соткана из противоречий. Грансеньор в начале XV века, далекий от принуждений к разумной жизни, безусловно, жил в противоречивом хаосе расчета, насилия, благодушия, кровавого распутства, смертельного страха и беззаботности…
Говоря о Жиле де Рэ, мы с самого начала намекали на архаичность нашего персонажа; мы увидим, сколь причудливо проявится эта архаичность.
Тем не менее, в первую очередь Жиль де Рэ принадлежит своей эпохе. С безрассудными феодалами его роднят радости эгоизма, праздность и распутства. Так же точно живет и он, в своих огромных и роскошных замках, среди подчиненных ему вооруженных людей, пренебрегая всем остальным миром.
Благодаря своему образованию он целиком и полностью вписался в знатное общество и стал одним из заурядных его членов. Если у него и есть военные навыки, то лишь благодаря участию в насильственных набегах, но что касается военного искусства, то он владел им лишь в элементарной форме (в те времена военному искусству не обучали: единственной возможностью была жизнь среди тех, у кого имелся военный опыт). Поскольку Жиль был из богатой семьи, у него было два церковных наставника, по-видимому, учивших его свободно читать и писать, он знал латынь, на которой даже мог говорить, однако не существует свидетельств, что культурный уровень Жиля де Рэ действительно был высок. То обстоятельство, что после него осталось несколько рукописей, бо́льшую часть которых он, возможно, унаследовал, вовсе не означает, что он посвящал им много времени.
В общем, Жиль де Рэ затерян в массе феодалов своей эпохи. Однако в одном (в том, что относится к его архаическому характеру) он отличается от человека, взявшего на себя заботу о его образовании, от своего деда. Как уже было сказано, жизнь деда, Жана де Краона, нам известна лучше, чем жизнь других его родственников.
Мать Жиля, Мария де Краон, и отец, Ги де Лаваль, умерли молодыми один за другим в 1415 году. Ги де Лаваль опасается, что поскольку его собственных родителей уже нет, воспитанием детей будет заниматься дед по материнской линии, с которым у него, по-видимому, напряженные отношения, причем его определенно страшит аморальность деда. Он хочет предотвратить то, что в глубине души считает пагубным. Но его последняя воля, как бы точно он ее ни сформулировал, исполнена не была. Одиннадцати лет от роду Жиль переходит в руки деда, на которого он в некотором отношении похож, будучи, тем не менее, его противоположностью.
Мы только что упомянули об аморальности Жана де Краона. В самом деле, этот грансеньор неразборчив в средствах, груб, корыстен, его поведение смахивает на бандитизм. Но он ни в коей мере не анахроничен, его недостатки не противоречат характеру той эпохи. Наоборот, в них проявляются ее черты. И неудивителен тот факт, что, будучи грансеньором, он имел воззрения и привычки банального грабителя. Более того, он был типичным представителем феодального общества в момент, когда буржуазный идеал управления интересами и использования благ приходит на смену заботе о традиционных ценностях, связанных с понятием рыцарской чести. Бандитизм Жана де Краона не имеет ничего общего с романтическим идеалом благородного разбойника.
Его состояние весьма значительно. За исключением семьи герцога, он самый богатый вассал в Анжу. Но им движет одно желание: приумножить свои богатства. Для этого он плетет интриги, вовлекающие его в большую политику той эпохи; он скуп, не пренебрегает ни одной возможностью поживиться. Обычно он живет в крепости, занимающей господствующее положение на Луаре, в Шантосе; этот замок был важным опорным пунктом, ключом к соседней Бретани. Он взимает пошлины с лодочников; превышая свои полномочия, он использует насильственные методы — лодочники преследуют его в судебном порядке, и он осуждается парижским судом.
Мы не знаем, обладал ли он учтивостью и обходительностью своего отца, который был известнее его и считался одним из приближенных герцога Орлеанского (убитого по приказу Иоанна Бесстрашного). Возможно, это и так, но от отца он унаследовал, прежде всего, понимание политики и вкус к ней. Поговаривали, что никто так не пекся о своей славе, как его отец. Быть может, слава означает здесь в первую очередь щепетильность в соблюдении феодальных обычаев. Но если сын и походит на него, то лишь в той степени, в какой у коварнейшего из мошенников остается чувство меры. Внешняя респектабельность у Жана де Краона была, он обладал, если угодно, изяществом вора-карманника. Краон несет ответственность за Жиля, за его образование. Но ему нет до этого никакого дела. Внуку позволено творить на свой лад любые пакости, какие заблагорассудится. Если дед и вмешивается, то лишь затем, чтобы подать пример: он учит внука чувствовать себя выше закона.
Мы увидим: не в этом была суть противостояния между юношей и старцем!
Ниже (с. 71) мы приведем отчет о разбойном нападении, в которое дед вовлек шестнадцатилетнего Жиля.
Речь идет о вымогательстве, во время которого некую даму, родственницу, похищают, прячут, угрожают засунуть ее в мешок и, как кошку, утопить в Луаре. Троих людей, заступившихся за нее, бросают в застенок, после чего один из них умирает. Поступки Жиля и его деда заставляют вспомнить о жестокостях нацистов…
Однако различие между внуком и дедом появляется быстро. Хитроумный дед умело преследует свои интересы. Внук порой пользуется расчетливостью деда, но сам расчетов никогда не делает. Если Жиль и поступает в согласии с принципом разума, который в действии всегда нацелен на конечный результат, то при этом обязательно нуждается в ком-то другом, кто руководит им и дает советы. Он никогда не был дальновидным человеком. Он готов поступать подло и жестоко, но не способен на рациональный расчет. Какая-либо рефлексия в его действиях возникала лишь благодаря вмешательству извне.