— Ну, теперь это называется «автофикшн». Очень модно вообще-то.
— Правда? Это тоже реальная тема?
— Конечно. Жанр также известен как «жизненное письмо», «творческие мемуары»… По сути, ты пишешь о собственной жизни, но не так, что «сперва случилось это, потом случилось то». Берешь ту или иную часть своего жизненного опыта и пишешь о ней так, как если б сочиняла роман.
— Хм-м. Может, и тебе имеет смысл попробовать что-то такое. Это куда искренней, по-моему, чем выдумывать какой-то там детектив.
Прим, покусывая карандаш, задумалась. Понять, целиком ли всерьез Рашида это говорит или нет, она не могла. Но третью строчку к себе в список добавила все равно, и теперь выбирать ей как начинающему писателю предстояло из трех вариантов:
1. УЮТНОЕ УБИЙСТВО
2. ТЕМНАЯ АКАДЕМИЯ
3. АВТОФИКШН
И тут Эндрю позвал их вниз ужинать.
Он с нетерпением ждал их в кухне, где, кроме него, никого больше не было. Приготовил затейливую греческую трапезу с мусакой в качестве главного блюда, расставил тарелки на пятерых и даже наполнил пять бокалов вином, но есть все это пока было некому. Рашида уселась на предписанное ей место и бережно развернула салфетку. Прим отправилась на поиски матери и Кристофера.
Те обнаружились в кабинете матери, разговаривали вполголоса. Прим уже собралась было вмешаться в беседу, однако что-то в тоне Кристофера заставило ее замереть на пороге, сдать назад и прислушаться к тому, о чем шла речь.
Обсуждали они Брайена.
Брайен, как Прим стало известно накануне вечером, был их общим другом в Кембридже сорок лет назад. Некоторое время эти трое были неразлучны. Троица провинциальных подростков из государственных школ оказалась в одном из богатейших и отборнейших кембриджских колледжей — они тут же нашли друг друга и друг к другу прибились, ища взаимной поддержки. Несмотря на кое-какие неурядицы, их дружба выдержала три года в Кембридже и десятилетия после выпуска.
Человек широких интересов, Брайен в университете учился медицине, однако много времени проводил и на лекциях по другим предметам. Его дальнейшая карьера как психиатра задалась блестяще, однако недавно взлет оборвался: в шестьдесят один ему диагностировали рак с прогнозом всего в полгода, и даже это оказалось оптимистической оценкой. Он умер десять месяцев назад, в ноябре 2021-го.
И вот Джоанна и Кристофер говорили о нем. Она показывала ему синюю конторскую папку на кольцах, набитую бумагами, и говорила:
— Смотри, я нашла мемуары! Их погребло под бюллетенями, которые тут скопились за четыре года.
— Чудесно! Можно я их с собой на конференцию возьму?
Джоанна помедлила.
— Мне кажется, будет лучше, если я их оставлю тут и попрошу кого-нибудь в офисе снять копию. Ничего?
— Конечно. Вполне.
— Отправлю тебе как можно скорее. Тут много о тебе.
— Правда? — Кристофер полистал страницы. — А Роджер Вэгстафф — он-то удостоился упоминания?
— О да. И там о салонах есть кое-что поразительное. Когда тот писатель приезжал выступить и так далее.
— В таком случае, — сказал Кристофер, торжественно возвращая папку, — присматривай за этим хорошенько. У тебя сейф есть или что-то вроде?
— Нет, конечно! Зачем?
— Затем, что это исторический документ.
Мать взглянула на Кристофера, в глазах — скептический смех.
— В каком смысле?
— Мы, пока учились, стали свидетелями кое-чего. Мы стали свидетелями некоего начала.
— Правда?
— С Эмериком — да. И с Роджером Вэгстаффом. На путь свой он встал у нас на глазах.
— Ой, Крис, мне кажется, ты преувеличиваешь его важность. И всегда преувеличивал.
— Он опасен, поверь мне. Конференция это подтвердит раз и навсегда.
В голосе у него слышались нервозность и беспокойство, удивившие и Джоанну, и ее подслушивавшую дочь.
— В каком смысле?
Вид у Кристофера сделался смущенный, и ему пришлось признать:
— Не знаю. Просто чувствую, что… Ну, если честно, я чувствую, что со мной в ближайшие дни может произойти что угодно.
После особенно выразительного вздоха досады и обожания, исторгнутого матерью, Прим сочла, что самое время заявить о своем присутствии. Кристофер и Джоанна виновато оглянулись. Словно она вторглась в беседу между влюбленными.
— Ужин готов, — сказала она после подобающей паузы.
Мать убрала рукопись в ящик стола и заперла его.
В этом последнем ужине с Кристофером и его приемной дочерью для Прим было нечто особенное — некое чувство знаменательности.
Блог Кристофера она в последние пару дней читала гораздо пристальнее, и он казался ей захватывающим. Ей представлялось, что она теперь понимает немного больше о проекте, которому он так давно посвятил себя, — отслеживанию эволюции консервативной политики за последние сорок лет, со дней Тэтчер в Великобритании и Рейгана в Соединенных Штатах. Прежде этому предмету Прим не посвящала ни единой мысли, но теперь начала понимать, почему Кристофера так напрягло назначение Лиз Трасс на пост премьер-министра, она стала видеть, до чего важным подготовительным этапом на политическом пути стремительного падения Британии это может ему казаться.
Она действительно все еще не прониклась к нему как к человеку. Кристофер по-прежнему казался ей многословным, слишком самоуверенным, по временам снисходительным. Однако помимо заключения, что он оказался интереснее, чем она поначалу воображала, Прим решила: в общем и целом ей нравится, что в доме опять появились гости, — после двух месяцев в уединении с родителями; мало того, она почувствовала, что этот ужин неким образом означает конец одной эпохи в ее жизни и начало другой. Отчасти это было оттого, что она постановила начать свои писательские попытки назавтра же, после утренней смены в Хитроу. Но связано это было и с другими, менее уловимыми нюансами, от которых возникло в ней неопределимое ощущение полноты и возможностей, — то, как падал на них свет лампы над ними, создавая едва ли не призрачную атмосферу, некое нездешнее свечение, очевидное удовольствие, какое доставляло матери вновь видеть Кристофера, ощущение возобновленной старой дружбы и, быть может, сильнее всего прочего присутствие Рашиды, казалось наполнявшей всю кухню энергией и покойной, беспечной красотой.
Она сегодня, безусловно, впечатляла. Разговор неизбежно и не раз сворачивал на нового премьер-министра. Если не для чего другого, так хотя бы для того, чтоб посмотреть на реакцию Прим и Рашиды, Кристофер настоял на том, чтобы процитировать (по памяти) твит, который Лиз Трасс опубликовала четыре года назад и где воспевала юное поколение как «убер-ующих, эйр-би-эн-би-шных, деливеру-шных[15] борцов за свободу» (добавляя хэштеги #свободнаястрана #живисвободно #выбор и в придачу #будущность). Ни та ни другая ни разу это заявление не слышали, обе отреагировали одинаково — блевотными корчами, поднеся два пальца ко рту, после чего Рашида сказала:
— Серьезно? Эта женщина считает, что возможность заказывать по интернету такси и доставку еды компенсирует то, что нам оставили расхераченную политическую систему и расхераченную планету?
— Судя по всему, да, — сказал Кристофер. — Именно так она и считает.
— Она считает, что мы чувствуем себя свободными, потому что нам известно, что прежде, чем мы сможем позволить себе сраную крошечную квартирку, пройдет пятнадцать лет?
— Похоже на то.
— И что мы испорчены выбором, потому что каждые пять лет нам перепадает выбрать между двумя политическими партиями, одна из которых самую чуточку менее правая, чем другая?
— Эй, — сказал Кристофер, вскидывая ладони и изображая капитуляцию. — Меня-то ни в чем из этого не вини.
— Ну, кроме тебя, тут никого другого, Крис. Кому-то же надо принять вину на себя. Я считаю, на самом деле это лишь вопрос времени, когда бумеры осознают, что о них думают зумеры.
— И что же, как тебе кажется? — спросила Джоанна с ее обычной тихой горячностью.
— Окей… Конечно, я вас лично в виду не имею, — сказала Рашида. — Но сводится к тому… По сути, все сводится к тому, что мы не понимаем. Мы не понимаем, почему ваше поколение нас так люто ненавидит. Что мы такого сделали, чтобы вас достать? Все эти люди, что голосовали за нее, всем за шестьдесят и семьдесят, так ведь? Стареющие тори, у которых по два-три дома, никакой ипотеки и славные увесистые пенсии. Почему же они проголосовали вот так? Просто чтобы наказать тех, кто моложе? Брекзита не хватило, что ли, когда у них отняли возможность жить по всей Европе? Ага, давай, раздави эту мечту, крошка. Или в Штатах — засадим им Трампа, пусть сосут четыре года. Будут знать свое место — с этой их жизнью, полной возможностей, с их красотой и здоровьем, с их фантастической сексуальностью. — Она заметила у всех на лицах удивление. — Да, ну конечно же, как раз этому они и завидуют. Вот это их заедает. Они прожили свои жалкие безрадостные жизни, и никакие деньги не смогли восполнить им это чувство… крушения надежд. Разочарования от всего этого.
За этим пылким монологом последовала долгая тишина. Красноречие ее новой подруги, ее бесстрашие в том, как она адресовала все свои замечания как раз той публике, которая и была во всем повинна, сразили Прим. У Джоанны вид был пристыженный, она уставилась к себе в тарелку. Эндрю это все, казалось, в первую очередь развлекало, но со своим мнением он выступить не решился. Вместо этого обратился к Кристоферу:
— А ты что скажешь на это? Она по делу говорит, кажется?
Гость ответил с характерной для него отрепетированной улыбкой. Ничто, казалось, не пронимает его слишком уж глубоко.
— Как обычно, — проговорил он, — у моей дочери радикальное мнение, и она предлагает его в своей неподражаемой манере. Если ее поколение так чувствует, что нам поделать? Будет ли Лиз Трасс тем пыточным инструментом, который старичье решит применить к молодежи, или нет, утверждать рановато. Одно, впрочем, несомненно. Завтра она станет премьер-министром, а это значит, что завтра… — И далее прозвучала фраза, которую Прим запомнит, и фраза эта неотвязно п