а. Бертелини быстро проложил себе дорогу через базарные чаны и стойки и подошел к должностному лицу с поклоном, который по изяществу должен был бы считаться верхом совершенства в актерском искусстве.
— Кажется, я имею честь видеть господина комиссара полиции? — спросил Бертелини.
Такое «благородное» обращение произвело на комиссара большое впечатление, и он даже превзошел Леона Бертелини, если не изяществом, то глубиной ответного поклона.
— Это я самый и есть! — ответил он, стараясь придать багровому лицу посильное выражение любезности.
— Милостивый государь, — продолжал странствующий певец, — я артист. Простите, что по личному делу я позволяю себе беспокоить вас во время исполнения служебных обязанностей. Сегодня вечером я намерен дать концерт — маленькое музыкальное развлечение в зале кафе «Торжества плуга» — вы позволите представить вам эту программку? — и явился к вам за требуемым по закону разрешением.
При слове «артист» комиссар тотчас надел снятое им при поклоне кепи и принял вид человека, который, сообразив, что его снисходительность зашла слишком далеко, вдруг вспоминает свое положение в обществе и обязанности службы.
— Я занят! Я должен следить за взвешиванием масла! Проходите! — произнес он, придав голосу надлежащую начальственную сухость.
«Проклятый полицейский! » — подумал Леон. — Но позвольте, господин комиссар, — продолжил он вслух, — я уже шесть раз был у вас.
— Представьте вашу бумагу в канцелярию, — перебил полицейский. — Через час или два я посмотрю, в чем дело. А теперь уходите! Я занят!
«Глядишь на масло! — подумал Бертелини. — О, Франция! И для этого ты сделала девяносто третий год! » 1
Леон принялся за хлопоты по устройству концерта. Скоро в столовых всех гостиниц и харчевен были положены программы вечера. В конце общего зала «Торжества плуга» появились подмостки. Бертелини снова отправился к комиссару, и того снова не оказалось в полицейском участке.
«Этот комиссар настоящая госпожа Бенуатон, — подумал Бертелини. — Проклятый полицейский! »
Он уже направился назад, как в дверях очутился лицом к лицу с комиссаром.
— Вот, — сказал Леон, — мои документы. Не будете ли столь любезны их проверить? ..
Но комиссар хотел есть и шел обедать.
— Не надо, не надо! Я занят! Давайте свой концерт, — буркнул он и поспешил домой.
— Проклятый полицейский! — воскликнул Леон.
ГЛАВА III
Публики на концерте собралось очень много, и хозяин кафе в этот вечер отлично торговал пивом, но чета Бертелини проработала почти впустую.
Между тем Леон был великолепен. Бархатный костюм на нем так и сиял; одна его манера, особенно шикарная — крутить папироски в перерыве между песнями, — положительно стоила денег; комические места в куплетах он подчеркивал так рельефно, что даже самые заплывшие жиром мозги в Кастель-ле-Гаши могли понять, что именно тут надо засмеяться; наконец, гитара звучало быстро, громко, увлекательно.
Со своей стороны и Эльвира распевала свои романсы и патриотические песни с большим подъемом чем обыкновенно; голос ее разливался широкой волной, ласковой даже для требовательного слуха. И сама она, в роскошном коричневом платье, с модной тогда низкой талией и отсутствием рукавов, обнажавшим руки до самых плеч, с большим красным, провоцирующим цветком, выглядывавшим из-за лифа, была весьма эффектна. Леон все на нее любовался, когда она пела, и повторял про себя в тысячный раз, что его Эльвира — прелестнейшая из женщин. Но, увы, когда Эльвира начала обходить зал с протянутым тамбурином, «золотая молодежь» города Кастель-ле-Гаши холодно от нее отворачивалась. Лишь изредка в тамбурин падала медная монета и, несмотря на поощрение искусства со стороны местного мэра, который, впрочем — и то не сразу!
— расщедрился всего на десять сантимов, весь сбор был меньше одного франка…
Холодная дрожь охватила артистов: перед такой аудиторией моллюсков у самого Аполлона заныло бы сердце. Однако оба Бертелини решили не сдаваться без жаркого боя, и снова запели — еще громче, еще веселее. С еще большей силой зазвенела гитара. Наконец Леон затянул свою лучшую песнь, свою самую эффектную сатиру, свой «великий» номер: «Il а у des honnetes gens partout! » 2. Никогда, кажется, он не пел ее с таким мастерством, но это не пронимало местных моллюсков. Бертелини на всю жизнь сохранил убеждение, что кастельлегашийцы в отношении здравого смысла и музыкального слуха составляют исключение из рода человеческого. «Тупые волы, воры! » — восклицал он. Но, однако, он не сдавался: повторял свои куплеты, точно бросал вызов публике, точно провозглашал исповедание новой веры, и лицо его так сияло, что можно было подумать: лучи от него обратят на правильный путь хоть нескольких кастельлегашийцев, которые, по-видимому, больше внимания обращали на свое пиво, чем на музыку и слова песни.
Он как раз тянул заключительную высокую ноту, с широко открытым ртом и откинутой назад головою, как вдруг с сильным стуком отворилась дверь в кафе, и два новых посетителя стали шумно пробираться по залу к первому ряду «кресел», то есть преимущественно табуреток и скамеек. Это был комиссар полиции в сопровождении другого важного должностного лица — местного жандарма.
Неутомимый Бертелини снова во весь голос завопил: «Везде есть честные люди! », но теперь аудитория сразу отозвалась. Бертелини не мог понять причины: он не знал биографии жандарма и не слышал о его маленькой истории с почтовыми или гербовыми марками, но публика отлично ее знала и с великим наслаждением забавлялась совпадением сатирического куплета с местным «злободневным» вопросом.
Комиссар уже уселся на один из передних стульев с видом Кромвеля, посещающего Долгий парламент и значительным шепотом стал сообщать свои замечания жандарму, который почтительно стоял за его спиной, но скоро глаза обоих чрезвычайно строго устремились на Бертелини. Тот же все продолжал, как ни в чем не бывало, выкрикивать:
— «Везде есть честные люди!»
В двадцатый раз и во всю мощь своей глотки провозгласил Бертелини этот афоризм, но тут комиссар вскочил с места и грозно замахал своею тростью по направлению певца.
— Я вам нужен? — спросил Леон, обрывая куплет.
— Да, вы! — крикнул властитель.
«Проклятый полицейский! » — пронеслось в уме Леона, и он спустился с подмостков по направленно к комиссару.
— Как могло так случиться, милостивый государь, — произнес, точно раздуваясь, полицейский, — что я нахожу вас паясничающим в кафе, в общественном месте без моего разрешения?
— Как без разрешения? — вскрикнул Леон с негодованием. — Позвольте вам напомнить…
— Довольно, довольно! — перебил комиссар. — Я не желаю объяснений!
— Мне нет дела до того, чего вы желаете или не желаете, — возразил певец. — Я предложил дать объяснения, и вы мне рот не заткнете. Я артист, милостивый государь, — это отличие, которое, правда, вы не в состоянии понять. Я получил от вас разрешение и нахожусь здесь на законном основании. Пусть помешает мне, кто посмеет!
— А я вам говорю, что вы не имеете моего письменного разрешения! — крикнул комиссар. — Покажите мне его! Покажите мою подпись!
Леон сообразил, что попал в западню, но почувствовал подъем духа и, отбросив назад свои пышные кудри, сразу вошел в роль угнетенного благородства; комиссар же для него предстал в роли тирана. Благородство стало наступать, тиран подался несколько назад. Аудитория привстала и слушала с серьезным и молчаливым вниманием, обычным у французов при зрелище столкновения с полицией.
Эльвира присела. Подобные эпизоды не представляли для нее интереса новизны, и на ее лице отразились лишь утомление и печаль, а не страх.
— Еще одно слово, — заревел комиссар, — и я вас арестую!
— Арестуете меня?! — вскрикнул Леон. — Не посмеете!
— Я… я начальник полиции!
Леон удержал свои чувства. Внушительно, но весьма деликатно он ответил:
— По-видимому, это действительно так.
Такой стилистический оборот был слишком тонок для кастельлегашийцев: никто в зале даже не улыбнулся. Что же касается комиссара, он просто приказал певцу следовать за ним «в канцелярию» и горделиво направил начальственные стопы к двери. Леону оставалось только повиноваться. Он это и сделал, тотчас придав лицу, после надлежащей пантомимы, выражение полнейшего равнодушия. Конечно, за обоими потянулась целая свита любопытных.
Тем временем мэр, который еще раньше вышел, уже поджидал комиссара у входа в канцелярию. Мэр во Франции является благодетельным противовесом придиркам полицейских и часто принимает граждан под свою защиту от их притеснений. Как выборное лицо мэр большей частью не зазнается, не особенно чванится своим общественным положением, бывает доступен, слушает и понимает то, что ему говорят. Между прочим, путешественникам полезно принять это к сведению. Когда же все, по-видимому, погибло, и ум начинал свыкаться с неустранимым фактом совершающейся несправедливости, у человека остается еще маленький рожок, в который, как говорится в предании, он может протрубить призыв о помощи, и тогда — как современный, вполне комфортабельный deus ex machina 3 — является мэр города или деревенской общины спасать его от формальных представителей или, точнее, извратителей закона.
Так и мэр города Кастель-ле-Гаши, хотя и остался совершенно нечувствительным к искусству Леона и его музыке, ни на минуту не задумался взять притесненного артиста под свою защиту. Он тотчас повел атаку против комиссара в высокопарных и весьма энергичных выражениях. Глубоко уязвленный комиссар, бессильный на почве «принципов», упорно стоял на факте отсутствия письменного разрешения, и, казалось, победа клонилась уже на его сторону, как вдруг мэр объявил, что принимает на свою ответственность все последствия, и, повернувшись к комиссару спиной, посоветов