Постепенно зал наполнился людьми. Я подумал, что, пожалуй, могу незаметно улизнуть, и бросил взгляд на входную дверь. И тут же удивленно вскинул брови. Немолодая стройная женщина в светлом плаще смущенно оглядывалась вокруг, запоздав к началу церемонии.
Я сразу же узнал ее — жену инженера Стратиева, бывшего директора комбината в К. Невольно отметил про себя ее гибкую походку, когда она подошла к изголовью гроба, положив там свой букетик. Затем несколько суховато пожала руки родственникам покойного и оглянулась в поисках места.
И тут она встретилась со мной взглядом. По лицу пробежала тень оживления и легкого смущения. Колебание длилось всего одно мгновение, а затем она решительно направилась ко мне и, встав рядом, тихо сказала:
— Здравствуйте! Рада вас видеть.
Губы раздвинулись, обнажив крупные белые зубы, и эта мимика на фоне крупного раздвоенного носа и двух бородавок уподобила лицо гримасе — собачьей или волчьей… Да, именно так называли ее тогда в К. — "женщина с волчьей улыбкой", а Нора искренне негодовала… Нора! Передо мной возникли ее черты — элегантность, раскосые как у японки глаза, матовая кожа и чуть выдающиеся скулы, блестящие черные волосы… Они были близкими подругами, но насколько невежественной и уродливой была Стратиева, настолько жена инженера Тенева отличалась красотой и обаянием. Может быть, именно этот контраст привлекал и объединял их? "Интересно, с возрастом такие невзрачные в молодости бабы приобретают определенный шарм", — подумалось мне вдруг, когда я разглядывал ее густые рыжеватые волосы, выбившиеся из-под тонкой косынки.
Мы обменялись несколькими общими фразами, но стоявшие рядом люди укоризненно посмотрели на нас, и мы замолчали.
В это время распорядитель предупредительно кашлянул, взывая к вниманию присутствующих, затем сделал знак и магнитофон замолчал. Воцарилась тишина, и я язвительно подумал, что этот человек руководил не только ходом траурного обряда, но и пытался руководить чувствами скорбящих.
Он подошел к какому-то молодому человеку с жесткими как щетка волосами, одетому в темно-синий костюм в широкую полоску, и подвел его к гробу. Мужчина встал у изголовья, строго окинул взглядом присутствующих и заговорил. Его речь была усыпана выражениями типа "крепкая коммунистическая закалка", "долг, исполненный до конца", "пример молодежи", "передача эстафеты в надежные руки".
Я слушал все более рассеянно, слова отскакивали от моего сознания, не задевая его. Нельзя было понять, что волновало этого молодого человека, знал ли он Перфанова или все, что он здесь декламировал, относилось к чужому человеку, с которым он при его жизни не обменялся ни единым словом. Шаблонные фразы проскакивали мимо моих ушей — на этот раз не магнитофонные, а произносимые живым оратором, и я с болью и огорчением думал, что эти истертые от многократного употребления выражения, в сущности, гармонировали с этими обветшалыми и замызганными предметами, призванными служить последнему прощанию с умершим, а в действительности — превращающими эту древнюю и святую потребность в издевательство и унижение…
— Ну что, пойдем? — вздрогнул я от голоса Стратиевой. Четверо мужчин, подняв гроб, несли его к выходу. Мы последними вышли на площадку перед Домом. Неподалеку стоял черный катафалк, запряженный парой коней в черных шорах. Облака немного поредели, за ними угадывалось расплывчатое, тусклое, невидимое солнце. Кладбище было укутано рыхлой подвижной пеленой белесых испарений, будто на дворе был не июнь, а декабрь. На зеленых листьях деревьев, на металлических частях катафалка виднелись светлые капли. Все тонуло в сочной влаге, запотевшие стекла машин, припаркованных на стоянке напротив, казались затянутыми плотной матовой пленкой.
Мужчины водрузили гроб на траурную колесницу, и группа сопровождающих неторопливо выстроилась позади нее. Первыми оказались дочь Перфанова, его зять и еще несколько молодых людей. За ними следовали двое пожилых мужчин, несших траурный венок с красной лентой, а дальше — все остальные. И процессия тронулась.
Мне пришло в голову, что могила, вероятно, где-нибудь далеко и я вымажусь в грязи по уши, пока доберусь туда. Я посмотрел на свое синее "вольво" на стоянке и повернулся к Стратиевой.
— Могу подбросить тебя на машине, — любезно предложил я ей.
Страгиева недоуменно взглянула на меня.
— Разве вы не пойдете к могиле? Вы ведь были так близки с ним там, в К.
Услужливая память немедленно оживила широкую, раскаленную солнцем, центральную улицу города с выгоревшей краской трехэтажных домиков по обе стороны; я почувствовал запах панированного сыра, долетавший вечерами из столовой ИТР, перед моими глазами возник просторный кинотеатр читалишта[9] и сидящие в зале мужчины и женщины — все до одного знакомые между собой…
— В сущности, разве мы не были на "ты"? — ласково улыбнулся я своей пресловутой улыбкой, перед которой не могли устоять — что было уже доказано — девять женщин из десяти.
К моему удивлению, Стратиева оказалась из этой девятки.
— Может быть, — ответила она с едва ощутимым волнением.
И я снова убедился в том, что она была не такой уж уродливой, лицо ее излучало какой-то мягкий свет, оттеняемый прозрачной косынкой.
— Не вижу причин менять установившиеся отношения, ты не находишь?
Стратиева ничего не ответила, проводила задумчивым взглядом процессию, почти скрывшуюся из виду, и подала мне руку.
— Благодарю за любезное приглашение, но я хочу проводить его до могилы.
Я не принял руки и неохотно двинулся рядом с ней к широкой центральной аллее.
— Не помню, когда я был здесь в последний раз. Но ты права: раз мы пришли, следует остаться до конца… Впрочем, как твой муж, ты все еще водишь его за нос?
— Теперь я вожу его за руку, — вздохнула она. — У него был удар, и сейчас одна нога парализована.
— Извини, я не знал…
Я почувствовал страшную неловкость. Стратиева все поняла и мягко, без малейшего укора добавила:
— Уже три года…
"По ней не скажешь, — мелькнуло у меня в уме. — Она выглядит все такой же подтянутой и жизнерадостной!"
— В сущности, это он настоял, чтобы я была на похоронах, — продолжала Стратиева. — Они ведь столько лет работали вместе. Атанас очень расстроился, хотя они с трудом находили общий язык. Впрочем, тебе это прекрасно известно…
Еще бы! Перфанов был в конфликте со всем коллективом комбината, начиная с директора, инженера Стратиева, и кончая последним химиком-стажером. Он пытался убедить всех в необходимости внедрения своей технологии по добыванию медного концентрата, а местные специалисты противились этому, потому что, пока фабрика меняла бы устаревшую технологию, о выполнении плана не могло быть и речи и, таким образом, Перфанов бил каждого из них по карману.
Мы медленно приближались к хвосту процессии.
— Ты знаешь, как он умер? — спросил я.
— Знаю.
— Не могу поверить, что такой умный и сильный человек дошел до подобного состояния.
— Мне кажется, что в этом мире все же существует нечто вроде возмездия…
"Да, хоть и в овечьей шкуре, а все-таки волчица есть волчица!" — насмешливо подумал я.
— Что ты имеешь в виду?
Стратиева промолчала, поджав тонкие губы.
Катафалк медленно катился по широкой аллее, лошадиные копыта глухо чавкали в тонком слое грязи, покрывавшем асфальт. Наконец он остановился.
Между низенькими деревьями, слева, темнел бугорок мокрой земли. Гроб сняли и положили на этот бугорок.
Люди полукругом обступили свежевыкопанную могилу. Вновь появился высоколобый человек и шепнул что-то на ухо одному из пожилых мужчин, несших траурный венок с красной лентой.
Сжав в руке свою широкополую черную шляпу, тот приблизился к могиле. Выступающий кадык задвигался на его тонкой шее еще до того, как он открыл рот и произнес первое слово.
В отличие от первого оратора, явно знавшего покойного понаслышке, старик сидел с ним в одной тюремной камере до революции, а сразу же после Девятого сентября 1911 года работал вместе с Перфановым вплоть до того времени, когда тот уехал на учебу. Начав свою речь с бедняцкого сельского происхождения покойного, выступавший перешел к его активной антифашистской деятельности. Речь была искренней и взволнованной, голос то прочувствованно взлетал ввысь, то понижался до шепота. И люди, притихнув, слушали его. Кое-где слышались всхлипы, женщины, расчувствовавшись, вытирали глаза.
— Верность коммунистическим идеалам, беззаветное служение им и классовая твердость воина революции — это не модные побрякушки, меняющиеся с каждым сезоном! — неожиданно повысил голос оратор. — Все это в чистом виде было свойственно Симеону Перфанову, являлось его плотью и кровью. Это — типичные достоинства целого поколения коммунистов, без которых нельзя представить себе нынешнюю Болгарию. Человек, которого сейчас мы провожаем в последний путь, был одним из самых достойных представителей своего поколения…
Я бросил горсть земли на опущенный в яму гроб, попрощался с Тамарой и вместе со Стратиевой направился к выходу.
— Ты знаешь, эта прощальная речь меня растрогала. Старик хорошо говорил, хоть и сам уже одной ногой в могиле.
— Чем больше мы стареем, тем толерантней становимся, — улыбнулась Стратиева.
И я с удивлением обнаружил, что у нее зубной протез. Значит, в прошлый раз я ошибся, вспомнив ее "волчью" улыбку и крупные зубы. Эти тоже были крупными, но не ее собственными…
Мы сели в машину и помчались по оживленным дневным улицам.
— А ты поддерживаешь отношения с Норой? — внезапно спросил я.
— Конечно! — ответила она. — Месяц тому назад она гостила у нас несколько дней.
— Они по-прежнему живут в К.?
— Да. Михаил работает на флотационной фабрике, а Нора преподает игру на фортепьяно в детской музыкальной школе. Чуть постарела, поседела слегка, но все еще интересная женщина…
Что-то теплое и полузабытое дрогнуло в моем сердце.