Бескорыстие… Возможно ли оно, когда с каждым годом люди все больше тянутся к жизненным благам и интересы их все чаще сталкиваются? Можем ли мы не учитывать этого? И что предложим людям взамен жизненных благ? Ведь аскетизм сам по себе тоже не бескорыстен? И тут Диманка поймала себя на мысли, что Стоил для нее эталон нравственности. И давно копившаяся печаль эхом отдалась в ее душе. Нет, об этом лучше не думать.
И она снова присоединилась к общему разговору.
4
Жизнь провинциального города имеет свои особенности. Одна из главных — дилетантство. Сказывается оно во всем и порождается множеством обстоятельств. Зависимость от предписаний центра, нехватка специалистов, отсутствие необходимой информации, отсталость, по поводу которой еще вчера мы с удовольствием шутили и которую сегодня надо любой ценой наверстывать, — за все это приходилось расплачиваться Дженеву. Потому-то и не было у него друзей, если не считать Караджова и конструктора Белоземова, старого холостяка родом из Причерноморья.
Последнее время Белоземов стал частым гостем в доме Дженевых. Уделив несколько минут Марии, он шел со Стоилом в его кабинет, там вспыхивал свет проектора, мягко стучали клавиши калькулятора, доносились приглушенные голоса.
Мария иной раз подслушивала у двери, и в ее сознании застревали обрывки фраз: «Так бывает при оптимальной скорости потока, а вот это — при минимальной. Значит, мы можем взять среднее арифметическое». — «Вряд ли, тут необходимо учитывать коэффициент расхода энергии у рабочего, вот он, я его установил путем фотохронометрирования». — «Пожалуй, ты прав, без него нам не обойтись». — «Закуривай мои, они мягче…» — «Теперь я вижу, нам позарез нужен вычислитель». Чиркала спичка. «Знаешь, кто из здешних самый толковый? Молодой Караджов. Константин». Раздавались шаги, потом снова цокали копытца калькулятора.
Упоминание о Константине и последовавшее за этим молчание заставило Марию призадуматься. Она как будто начинала понимать, что связывает мужа с Белоземовым и почему в отношениях между Стоилом и Христо последнее время появился холодок.
Особенно заметна эта перемена стала во время их недавнего визита к Караджовым. Весь вечер Стоил был мрачен и неразговорчив, а Христо держался с нарочитой бравадой. К концу ужина они вышли вдвоем на балкон и оставались там довольно долго. Хотя дверь была прикрыта, Мария все же улавливала отдельные слова. Разгорелся какой-то спор, Христо бросал бранные слова, а это означало, что он очень зол. Да и Стоил порой повышал голос, что совсем не было на него похоже. Вернувшись в комнату, оба долго молчали. Наконец Стоил собрался уходить. Эти петухи сцепились не на шутку, пришла к заключению Мария и решила любой ценой дознаться, в чем же дело.
Она беспокоилась, но не за мужа, а за Караджова, которым была серьезно увлечена. Связь их длилась уже больше года. Вспыхнула звезда их запоздалого счастья, как говорила с легкой грустью Мария.
Изобретательность прелюбодеев общеизвестна. Христо ехал в Софию, днем раньше или днем позже Мария отбывала в командировку в соседний или другой, более отдаленный город, а на самом деле тоже ехала в столицу. Там их никто не мог побеспокоить, и они проводили время в ресторанах, либо в какой-нибудь мансарде — друзья Христо, художники, охотно предоставляли в их распоряжение свои мастерские, Встречались они и в других городах, а прошлой осенью превзошли самих себя — устроили свидание в одной из европейских столиц, хотя уезжали в разные страны.
Последнее время они встречались в Брегово, в доме родителей Христо. Машину оставляли в ближайшем лесочке, а сами незаметно пробирались в пустующий дом, затаившийся в глубине двора. В этом почти обезлюдевшем селе, при соблюдении известной осторожности, можно было долго оставаться незамеченными.
В тот день Христо заехал за Марией в соседний городок, где гастролировал ее театр. В ожидании вечера они поставили машину на берегу речки в тени дуплистой ивы. Мария дремала на сиденье, а Христо, лежа под деревом, то воевал с муравьями, то погружал ноги в теплую, как чай, воду, потом от скуки принялся мастерить свистульки из ивовых веток.
Под вечер мимо шел какой-то пожилой крестьянин с косой на плече. Он, конечно, полюбопытствовал, кто они такие, откуда, есть ли у них дети. Мария предложила гостю «Кент». Сев на травку, крестьянин похвалил сигареты, заметив, что нынче народ шибко избаловался.
— Как по-твоему? — обратился он к Караджову. — Ты, видать, важная шишка, дай тебе бог здоровья, верно я говорю, а?
— Мы с тобой, папаша, одного поля ягода, я вроде тебя, не столько говорю, сколько спрашиваю, — увильнул от ответа Христо. — Минет годок-другой, что мода принесла, то и унесет, а здоровое привьется, пустит корни. Чего тут сокрушаться.
Крестьянин долго чесал в затылке.
— Все бы ничего, но уж больно чудит наша молодежь, вот ведь какое дело… Ты знаешь, в нашем селе полно стариков, у которых нет ни одного внука.
Христо еще немного поболтал с крестьянином, чтобы успокоить его, и пошел проводить. Сквозь заросли ивняка Мария слышала обрывки их разговора.
— А речку-то как запаскудили наши умники! И рыба передохла, и огород нечем полить, а летом детворе купаться негде. Так что, ежели ты там бываешь наверху, замолви словечко — должно, догадываешься, об чем я… Ну, прощай!
Вечером, расположившись в доме, как римляне — среди чаш и даров природы, — они лениво беседовали.
— А ты согласен с тем, что говорил дедок? — спросила Мария, нащупав в сумраке большущий персик.
— С чего это ты вспомнила?
— Но ты согласен или нет?
— Нашла о чем говорить.
— Я не зря спрашиваю — ведь ты ему врал без зазрения.
— А что ж мне, исповедоваться перед ним? Что бы он о тебе подумал?
— О бедный рыцарь из Брегово!.. Чего ты мне зубы заговариваешь?
— С какой стати?
— Знаешь, Христо, в тебе есть что-то иезуитское, — сказала Мария, помолчав.
Караджов от удивления даже приподнялся на локтях.
— Что за напасть, мне и Стоил говорил то же самое.
— Обозвал тебя иезуитом? — удивилась в свою очередь Мария.
— Представь себе.
Мария расхохоталась.
— Чего смеешься?
— Потрясающе! Первый раз в жизни Стоил сумел раскусить человека! — Она продолжала хохотать. — Хотя ты того не стоишь, но должна тебе признаться: мне нравится в тебе это качество.
— Тебе нравится иезуитство?
— Оно все же лучше, чем глупость. — Мария потянулась к бутылке. — Выпей, дурачок ты мой!
В полумраке нежно зазвенели бокалы. Раз у них дошло до взаимных оскорблений, дело принимает серьезный оборот, подумала Мария.
— И за что же он обозвал тебя иезуитом? — спросила она, намазывая лицо персиковым соком. — Уж не пронюхал ли о нас с тобой?
— Это единственное, что тебя беспокоит?
— Ваши скандалы на заводе меня не интересуют, — соврала Мария и провела по его лбу сочной мякотью персика. — Одни идиоты способны затевать грызню из-за чужих интересов.
— В том-то и беда, что они не чужие.
— Ха-ха! — с деланной беспечностью засмеялась она.
— Твой Стоил оказался настоящим ослом. — Рука Христо внезапно скользнула вверх по ее бедру, но Мария не дрогнула, и он отстранился. — Занимается всяким вздором и меня хочет втравить.
— Как интересно! — с невинным видом воскликнула Мария.
Христо закурил, и его сигарета беспокойно запульсировала во мраке.
— Судя по всему, он не намерен складывать оружия. Стоил догматик, а догматики народ дотошный, они чтут теорию. А я практик, для меня нет лучшей теории, чем сама жизнь.
— Может, он меня ревнует? — небрежно вставила Мария.
— Возможно. Такие, как он, отличаются верностью и почти всегда озлоблены.
— Да? А почему?
— Потому что за верность обычно платят обманом.
Мария провела рукой по его широкой волосатой груди.
— Стоил человек с причудами, — продолжал Христо, не замечая ее ласки. — Но хуже всего, что своими причудами он и других заморочил. Чтобы добиться своего, ему нужна власть, но тут я загораживаю ему дорогу.
— А ты разве не рвешься к власти?
— Нет! Власть сама идет ко мне в руки. — В темноте блеснули его зубы. — А святош власть презирает.
Мария молчала, пораженная его словами. Она впервые ощутила силу этого человека, поняла ее тайные источники. И впервые так ясно увидела своего мужа обреченным. В самом деле, Стоил — настоящий святоша. Такие люди не способны добиться успеха в жизни. Поначалу их считают чудаками, потом глупцами и в конце концов убирают с дороги, чтобы не мешали. Святым воздают хвалу в лучшем случае посмертно, их ждет разве что скромненькая музейная слава.
Чего хочет Стоил — исправить неисправимое? Довести до совершенства завод, где большинство рабочих — вчерашние крестьяне, которые не умеют обращаться со станками, увиливают от ответственности и копят деньги на дом и машину? Наивный человек! Таким заводом может управлять только циник вроде Христо, который даже в отцовский дом ходит как вор. А здорово он сказал, что власть презирает святош! Стоилу и в голову бы такое не пришло…
Мария откинула простыню и юркнула к Христо.
5
Мария лежала, блаженно расслабившись, и слушала тяжелое дыхание уснувшего Христо. От него шел резкий запах пота и табака. Несмотря на ночную прохладу, этот запах не давал ей покоя, и она уже хотела было перебраться на лавку у противоположной стены, когда в окне появилась луна и обволокла спящий дом воздушно-голубой эмалью. Заиграли красками половики, засверкали лаком рамки и шкафы, обозначились темными пятнами тени — все вокруг обрело очертания и налилось серебристой плотью. В лунном свете, казалось, растворились даже запахи.
Удивленными глазами Мария разглядывала комнату, взгляд ее задержался на Христо. Он лежал, запрокинув голову, разметав руки и ноги. Он был крепко сколочен, но грубоват: толстые икры, мускулистые бедра, широкие ступни, из-за чего походка у него была неуклюжая, мясистые ладони, цепкие, но не ласковые. Должно быть, много ходил босиком и пахал землю, подумала Мария. Грудь у Христо была мощная, шея короткая, толстая. Широкое скуластое лицо, все еще такое непривычное для Марии, в профиль было невыразительным. Отчетливо обрисовывалась нижняя челюсть, тоже коротковатая и резко расширяющаяся к ушам. Бык, подумала Мария, ее вдруг охватило чувство жалости к самой себе. Что с нею стряслось, как могло случиться, что жизнь затащила ее в этот городок, к провинциальному донкихоту да бывшему мужику? Куда ушло то время, когда грезились избранное общество, хорошие манеры, богатство, путешествия, изысканность, даже в таких вот делах… Вместо всего этого — работа, быт да редкая возможность побегать по заграничным барахолкам. А ведь и муж, и Христо самые видные люди в городе, занимают номенклатурные должности (одно название чего стоит!), но, боже мой, какие это видные люди, если они изо дня в день пекутся о хлебе насущном и не в ладах со своей совестью?