— Кто знает, может, вы уже сегодня получите этот дар, в том месте, куда думаете попасть, — сухо обронил я.
— А вы деньги решили собирать?
— С вами много не соберешь, да и какое вам дело?
— Извините, не хотел вас обидеть, — он водрузил на нос очки. — Хорошая профессия — проводник.
— Гид, уводящий за горизонт, — отозвался я с сарказмом.
— А зачем вам деньги?
— Послушайте, Леонид Петрович, — не на шутку рассердился я, — советую вам заткнуться и подумать о себе.
— Извините за бестактность, но вы не похожи на алчного человека, поэтому я не понимаю…
— Вам всегда все надо понимать? — перебил я. — Наш троллейбус…
Этот номер почти всегда перегружен, особенно в это время. Мы едва втиснулись в его нутро, распаренное, полного такого букета запахов, который уже невозможно разбить на отдельные части и идентифицировать по отдельным составляющим, и вскоре слились с трепещущей, тихо переругивающейся троллейбусной массой.
Глядя в темное окно с мелькающими огнями домов и магазинов, тихо досадовал на глупые вопросы Леонида Петровича и потихоньку злился на самого себя. «Он прав, деньги действительно ни при чем. Все упирается в привычки и природную трусость. Один раз я умирал. Второго раза не хочется…» Вспомнил Людмилу и её слова: «Ты знаешь, Роман, я верю, в то, что там совсем иной мир».
Где ты теперь и что делаешь? Не могу представить, как и не могу поверить, что с ней может быть что-то плохое. Как говорил Володя Буртик: «Светлые люди притягивают свет».
Однажды в руки мне попала газета, где сообщались интересные факты, в частности о людях, исчезнувших без следа. В бывшем Союзе исчезало около ста тысяч людей в год. Официальная статистика. Что если треть не пропадает, а уходит? Уходят легко, налегке, не оборачиваясь, и чтоб никогда больше не вернуться в наш рукотворный дурдом. Неужели я так люблю свой мир, что не могу отважиться его покинуть? А если тебе будет гарантировано возвращение? И потом, ты можешь и сам не захотеть возвращаться.
— Конечная! — прокашлялся и впервые объявил остановку динамик. Двери с шипением открылись, мы вышли на улицу.
Сразу же от остановки начиналась в это время пустынная и неухоженная тополиная аллея, освещенная редкими фонарями и уводящая в сторону от города. Аллея была посвящена, как это у нас когда-то водилось, какому-то достославному коммунистическому съезду или решениям пятилетки. До чего руководители не додумаются, чтоб увековечить свои нерукотворные деяния. То мавзолеи, то аллеи. Лучше бы уж аллеи. В конце этой аллей находился никогда не работавший фонтан. Его украшали бронзовые и мощные парень с девушкой, сидящие на непонятном металлическом блине, поднявшие к небу лица и ладони. За фонтаном стояла арка, украшенная полинявшими от дождей чугунными трудовыми орденами и лентой с давно осыпавшимся лозунгом, который, очевидно, призывал к миру, труду и маю. В проеме арки можно было рассмотреть холм со старой железнодорожной насыпью. Иногда по ней проезжают товарняки, груженные шпалами, цистернами с дизтопливом. Через эту арку и должен был уйти Леонид Петрович. Арка, уводящая никуда, за горизонт. Вечером здесь особенно таинственно и, можно сказать, привлекательно. Несколько раз я пользовался услугами этой арки. Здесь почти всегда можно открыть ворота. Спиной к фонтану можно увидеть сквозь арку железнодорожную насыпь, похожую на древний курган, в ясные ночи — блестящие над ним звезды. Очень хорошо видна Большая Медведица…
— Через арку? — догадался Леонид Петрович
— Вы видите дверь?
— Нет. Вижу железнодорожную насыпь, вершины кустов, мигающие огни самолета над ними. Красивое место. Вечером впечатляет. Хорошо, что вы меня не на кладбище привели, — теперь он начинал нервничать.
— На кладбище тоже есть ворота, — отозвался я. — Сейчас я открою. Дайте руку, я помогу вам их увидеть.
— Подождите немного, — он выдернул руку и присел на бетонный парапет фонтана.
— Перед дальней дорожкой, согласно старого обычая, следует посидеть, — пошутил он, вытирая платком вспотевшее лицо.
Я присел рядом.
— Нервничаете?
— Сильно заметно?
— Нет, не очень, — соврал я.
— Есть немного. — Он посмотрел мне в глаза. — Сами говорили, что неизвестность страшит больше всего, но и она лучше того, что оставляю, — последние слова он прошептал.
— Неужели так все плохо?
— А что у нас хорошего?
— Я о семье.
— Нет у меня никакой семьи. У нас каждый сам за себя. — Он подмигнул. — Моего ухода никто не заметит и никто не расстроится.
— Уверены, что найдете нечто получше?
— Не знаю. Почему бы и нет?
— Простите теперь и вы за вопрос: а что с собой взяли?
Леонид Петрович покосился на свой баул.
— Ничего особенного: пара сменного белья, несессер с туалетными принадлежностями, дорожный набор инструментов и пару книг, — перечислил он содержимое, зачем-то похлопал по саквояжу.
— Книги?
— Книги, — подтвердил Леонид Петрович, безмятежно улыбаясь. — Антологию русской поэзии, справочник по медицине, сборник «Тысяча полезных советов» и Евангелие.
— Понесете в новый мир слово Божие? — хмыкнул я.
— С собой понесу, — с достоинством ответил Леонид Петрович.
— Вам нравятся стихи?
— Очень. — Он с готовностью продекламировал:
— Недостижимое, как это близко —
Ни развязать нельзя, ни посмотреть, —
Как будто в руку вложена записка
И на неё немедленно ответь…
— Кто так написал?
— Осип Мандельштам, — вздыхая, ответил Леонид Петрович. — Хорошо, — он огляделся.
— Что хорошо?
— Просто так — сидеть тихим вечером перед дверью в иномирье, вдыхать свежий ночной воздух, ощущать на лице прохладный ветерок и знать, что скоро в этом мире тебя не будет. Я дам себе установку.
— Какую установку?
— Когда буду проходить через арку, буду думать о том, в какой мир хотел бы попасть. Попробую запрограммировать ситуацию. — Он смущенно улыбнулся мне. — Всегда хочется верить в лучшее, чудо уже почти случилось, вдруг и это получится?
— Может, и получится. Уже не страшно?
— Чуть-чуть, — он слегка поежился и признался: — Мне здесь бывало гораздо страшнее. — Леонид Петрович отвернулся и отрывисто попросил:
— Давайте помолчим минуту. — Положив руки на колени, он уставился на арку.
Занялся программированием, усмехнулся я про себя. Странно, в эту минуту я завидовал этому внешне спокойному, так не похожему на искателя приключений человеку. Как у него все просто — взять и стряхнуть с себя все заботы, болезни и проклятия нашего мира, которыми, по идее, мы сами заразили его. И теперь изменить что-либо в нем нет ни сил ни желания, но самое главное, этого не хочет большинство, а с большинством воевать — все равно что с ветряными мельницами, итог один: или психушка, или могила… Вот и бегут. Почему-то не хочется сравнивать их, беглецов. с крысами, наверное, в этом случае крысы остаются… Но почему здесь нет способа остановиться, выйти из вечной суетливой гонки неизвестно за чем, оглядеться и спросить себя: «Боже, что я делаю?» А как начать жить по-новому? Философы, аскеты, монахи, просто люди, многие пробовали, но им мешали такие же люди, может быть, чуть ограниченнее и глупее. В итоге ни у кого и ничего не получалось. Движение большинства получило название прогресса.
Боже, как мы больны прогрессом. Остановиться и оглядеться уже не в состоянии. Информация, как ком, вобрала нас в себя и несет дальше и дальше… в неизвестную прекрасную даль… И уже не важен вопрос, для чего живет человек. Куда он живет?
Леонид Петрович хлопнул себя по коленям, объявляя о готовности.
— Время пить «херши», — изрек он.
— Что пить?
— Открывайте двери, мне пора уходить.
Я встал и подошел к арке. Леонид Петрович остановился рядом.
— Теперь видите?
— Вижу, — он слегка поддался вперед.
Арку затянула мгла, словно кто-то, пока мы сидели да думали, натянул на нее черную материю. Нет, скорее это похоже на черную кляксу, странно подрагивающую, дышащую, словно живая мембрана.
Я оглянулся на Леонида Петровича. Он с искренним любопытством разглядывал «дверь», и в его глазах не было страха. Его губы что-то шептали. Может быть, он читал молитву, а может быть любимые стихи: «Недостижимое, как это близко…»
— Восхитительно, — произнес он громко, окинул меня восторженным взглядом.
— Вы готовы?
— Давно готов, — зачарованно ответил он и шагнул вперед.
— Постойте, — я ухватил его за руку.
— Что-то не так? — встревожился Леонид Петрович.
— Да нет, все нормально, — я смущенно улыбнулся. — Хочу пожелать вам на новом месте удачи и счастья.
— Спасибо. Большое спасибо.
Мы крепко пожали друг другу руки.
— Вам желаю того же, — он нетерпеливо посмотрел на арку. Я торопливо заговорил:
— И вот еще что, если вы там встретите одну девушку, которую звать Люда, она необыкновенно красива…
— Да, да…
— Передайте ей от меня большой привет…
— Обязательно и прощайте. — Он шагнул вперед.
— Прощайте! — крикнул я, закрывая ладонями лицо. Даже сквозь ладони я увидел яркую вспышку. Запахло озоном. Что-то шлепнулось мне на грудь и замерло.
Я осторожно отнял ладони от лица, покосился вниз. На моей груди замер странный рыжий лягушонок или существо, очень похожее на него. Лапки этого рыжего существа в отличии от нашего земноводного были без перепонок, а на влажной голове блестел золотистый нарост, чем-то неуловимо напоминающий корону.
— Лягушка-путешественница или заколдованная королева? — Я осторожно взял несопротивляющегося зверька в руки. — Надеюсь, ты не ядовита? Почему такая холодная и мокрая?
Я посмотрел на арку. Свою таинственность она утратила, теперь через неё можно было вновь рассмотреть железнодорожную насыпь и редкие сквозь небесные прорехи огоньки звезд. Леонид Петрович Смирнов исчез. Канул в никуда.
Я внимательно посмотрел на странное существо: