- Ты дружил, я же не дружила.
- Но мы же вместе или не вместе? - начал закипать Юрик.
- Не хочу, - упрямилась Зинуля, - я боюсь.
Тут испуг Юрика окончательно превратился в злобу, которая захлестнула его тяжелой волной, и он, пригвоздив Зинулю к стене железных почтовых ящиков кулаком, так что она задохнулась, процедил сквозь зубы:
- Так. Если ты сейчас не сядешь в автобус, я тебя, бля, притырю на хер, усекла?
- Дурак, - заплакала от боли и обиды Зинуля и присела на корточки. В вырезе еe футболки Юрику с высоты его роста открылась мягкая округлость груди, и злоба неожиданно обратилась в желание.
- Вставай, - сказал он.
Она села на деревянную ступеньку у выходившей в подъезд двери и, продолжая плакать, стала доставать из сумочки платок. Ему стало жалко еe, и желание заполнило его еще сильнее. Ехать на кладбище ему тоже расхотелось. Он опустился возле неe на корточки и, отведя еe длинные волосы от лица, приподнял его к себе.
- Пусти, - сказала она, пытаясь освободиться от его руки, но он, не отпуская еe, сказал:
- Ну, ладно, чего ты, в натуре. Я люблю тебя, в натуре, я не хотел, честно...
Она смотрела на него заплаканными глазами и время от времени шмыгала носом.
- В натуре, мы ж корифанами были. Понимаешь?
Она кивнула, и он приник к еe солeным от слeз губам.
Когда они вышли из подъезда на улицу, кладбищенский автобус уже уехал, и они увидели только, как он свернул на соседнюю улицу и скрылся.
Они остались вдвоeм.
- У тебя мамаша дома? - спросил Юрик.
- Дома.
- Лажа. Моя тоже. Кирнуть бы еще.
Они пошли вверх по Чичерина к парку. На площадках гастролирующих чешских аттракционов еще гуляли случайные искатели развлечений. Неопрятные чехи стояли у калиток на карусели и автобаны, со скукой на лицах ожидая, когда последним посетителям надоест кататься на их облупленных автомобильчиках, паровозиках и самолeтиках и они уберутся восвояси вместе со своми чадами по домам.
Темнело, но медленно. Юрик, прижимая к себе Зинулю горячей рукой, искал глазами место поукромнее. Они пошли вдоль ограды стадиона ЧМП с уже начинавшей клубиться на его пустынном поле темнотой, мимо длинных, выкрашенных военной, темно-зеленой краской сараев, в которых когда-то помещались комната смеха и тир, и, наконец, вышли к пустой площадке летнего кинотеатра, молчаливо втянувшего их в свою сумеречную пустоту. Они миновали проход между узкими деревянными скамьями и, перебравшись через невысокий помост с железной рамой, на которую натягивался экран, оказались в крохотном дворике, отделенном от остального парка рядом гофрированных пожарных бочек и ящиком с песком.
- Ништяк, - сказал Юрик, опустившись на груду листьев и доставая из сумки вино. Отпив глоток, он передал бутылку Зинуле.
- Кислое очень, - сказала она, отпив и ставя посуду на землю.
Юрика качество вина не волновало. Обняв Зинулю за плечи, он опрокинул еe в листву, расстегнул куртку и, подняв футболку, приник к еe груди.
- Давай еще немножко кирнем, - попросила Зинуля, отстраняя его голову и приподымаясь на локте.
- Давай, - согласился он и потянулся за бутылкой, но кирнуть им не пришлось.
- Ну шо, тут насилуют или по согласию? - раздался над ними голос и, обернувшись, они увидели над собой сельского вида паренька в милицейской форме.
- Да не насилуют тут никого, - сказал Юрик, вставая и отряхиваясь от листвы.
- A ну, давай в машину, - сказал милиционер, включая фонарик и светя прямо в испуганное Зинулино лицо.
Следом за первым появился и второй - с сержантскими лычками. Подняв с земли бутылку и взболтнув остатки вина, снова бросил еe на землю.
- Бухали, что ли? Ну, давай, шевелись.
Ловко обступив задержаных, блюстители порядка вывели их с заднего двора кинотеатра и подвели к желто-синему "жигульку", стоявшему в аллее. Сержант кивнул Юрику, чтобы он забирался внутрь, и когда тот сел в машину, захлопнул за ним дверцу.
- Опа! Подругу мою давай сюда! - заволновался Юрик. - Слышь, подругу давай!
- Рот закрой! - скомандовал сержант. Они о чем-то стали переговариваться с сельским, и по взглядам, которые они бросали на растерянную Зинулю, Юрик с оборвавшимся сердцем понял, что они положили на неe глаз.
Отведя еe в сторону, стали разговаривать о чем-то вполголоса. Потом сержант вернулся в машину и сел на водительское место. Второй же растворился с Зинулей во мраке.
- Слышь, брат, - начал по-блатному, по-мирному Юрик, высовываясь на переднее сиденье. - Что вы там, в натуре, задумали, а?
- Сядь назад, - сказал сержант, - а то наручники надену.
- Та чe ты, - начал закипать Юрик, - у меня отчим в ментуре работает. Если вы тут какую-то херню сморозите, вам же хуже будет.
- Чего? - недоверчиво обернулся к нему собеседник. - Где он у тебя работает, в каком отделении? Фамилия какая?
Тут какая-то нечистая уголовная сила подсказала Юрику, что фамилию называть не надо.
- Брат, слышь, пусти нас, - снова стал просить он. - Я тебе пятерочку дам. В натуре.
- Ну вот, - обиделся милиционер. - Все так говорят. Папа генерал, мама под полковником, а когда фамилию спросишь, так и в кусты. Некрасиво.
- Брат, в натуре, мы с чувихой пожениться должны. A? В натуре?
- Ну, вот, опять обманываешь, - сказал сержант, на которого нашло педагогическое настроение. - Сам пожениться хочешь, а в кустах с девчонкой валяешься. Не стыдно? Я если бы хотел пожениться, я бы со своей подругой так не поступал. И потом, какой я тебе брат? Тебе тамбовский волк брат, так что сиди тихо и всe, понял?
Тут Юрику ударил в голову жар праведного гнева, он ощутил, что время идeт, что тот второй, сельской, может быть, уже проделывает с Зинулей то самое, что он только что проделать не успел, перед внутренним его взором даже мелькнуло пунцовое лицо любимой, еe тяжелое дыхание, и вместо того чтобы тихонько сидеть, он развернулся и нанес доморощенному Aнтону Макаренко мощнейший удар в ухо. Не понятый учеником педагог очень по-детски ойкнул и, хватаясь за качнувшееся пространство, стал выбираться из машины. Юрик уже ждал его снаружи, и когда трясущаяся милиционерская голова окончательно выбралась на простор, он нанес по ней второй пушечный удар носком ботинка. Секунда - и молодой страж правопорядка провалился из залившего его реальный мир потока крови, слез и соплей в благодатную нирвану.
Юрик тем временем достал из машины дубинку, метнулся в ту сторону, куда была уведена его подруга, и сразу же увидел еe и похитителя. Он замер у дерева и стал наблюдать за ними. Сельской тягал Зинулю за руку по детской площадке, склоняя еe именно к тому, что заподозрил Юрик.
- Aх ты ж блядюшка такая, - приговаривал он, пытаясь заломить Зинуле руку за спину. - Я ж таких, как ты, миллион отвафлил. A ты ж что, другая?
- Ма-ма, - плаксиво тянула Зинуля и в очередной раз уворачивалась от милиционера. - Пусти-и.
- Aх ты ж блядюшка такая, - любовно повторял тот. - Та я ж тебя сейчас в отделение отвезу, ты у меня там перед всем взводом раком постоишь. A тут только я и всe. Ну, давай, соглашайся, а?
Сельский в очередной раз обхватил Зинулю одной рукой за пояс, а другой то щупал за грудь, то пытался придавить еe голову книзу, чтобы поставить на колени. Ничего у него не выходило, поскольку глупая и жадная его рука упорно возвращалась к груди задержанной и осуществить главную задачу он так и не смог, ибо мощный удар дубиной лишил его такой возможности.
Подхватив сраженного под руки, мгновенно вошедший во вкус асоциальной жизни Юрик потащил его к машине. Зина, поправляя куртку, засеменила следом.
Педагогически настроенный милиционер уже пришел в себя и, изумленно раскрыв глаза, осматривал залитую кровью ладонь. Будь он самым простым нью-йоркским копом, он, конечно, уже вызвал бы по рации вертолeт с группой захвата, но он не был обучен таким премудростям и потому был вторично лишен возможности защищать честь мундира и самоe жизнь. После этого Юрик засунул обоих пострадавших в машину, забрал без дела лежавшую на переднем сиденье рацию и вытащил из замка зажигания ключи. Захлопнув дверцы, он широко размахнувшись, забросил рацию куда-то в темень и, схватив свою подругу за руку, рванул наутек.
Ключи от машины он выбросил в урну на трамвайной остановке у выхода из парка. Развалясь на заднем сиденье вагона и уперев ноги в поручень, он, прижимая к себе любимую, спросил заботливо:
- Перессала?
- Та ты что! - только и ответила Зинуля, еще придерживая ладошкой волнующуюся от пробежки грудь.
- Не бздо! - успокоил еe Юрик, который в этот момент чувствовал себя героем и хозяином жизни. - В гробу я их всех видал, коз-злов вонючих. Прикидываешь, чисто, что они задумали? Коз-злы! - еще раз сказал он и стал повторять это слово и другие, похожие, на разные лады и выстраивая по-разному в предложения, всякое из которых опять же возвращалось к той мысли, что, мол, Юрик их всех имел в половом смысле слова.
- Сейчас ко мне поедем, - наконец, оторвался он от темы.
- A мамаша? - спросила Зинуля.
На это Юрик отвечал, что с мамашей он проделал то же, что и с милиционерами - в переносном, конечно, смысле.
Когда они поднимались по лестнице, дверь Юрикиной квартиры отворилась и на площадку вышла Муся с миской стираного белья.
- Здрасвтвуйте, - поздоровалась Зинуля.
- Здрасьте, давно не виделись, - отвечала Муся, подозрительно оглядывая пару. - Что это вы в дом среди ночи?
- Дело есть, - сказал Юрик, протискиваясь мимо матери в дом.
- Какое это еще такое дело?
- Какое надо. Давай иди куда шла, - напутствовал еe Юрик.
- Я пойду, - сказала Муся. - Сейчас развешу белье и вернусь проверю, что у тебя за дела такие. Сильно деловой заделался, ити твою мать.
- Ити свою мать, - вернул ей Юрик. - Дешевле будет.
В своей комнате Юрик придвинул письменный стол к двери и стал стаскивать брюки.