о большинство таких групп заканчивается пшиком и привлекает лишнее внимание со стороны тех, кто лучше бы оставался в неведении.
– Но как-то же надо называться! – возмутился Борис.
– Зачем? Дело важнее названия, но, если так хочется, школа экономических знаний, кружок по изучению статистических данных, общество взаимопомощи студентов, философский семинар, – все что угодно, лишь бы нейтрально. В конце концов, представьте, какими идиотами будет выглядеть полицейское начальство, рапортующее о разгроме какого-нибудь «Клуба любителей дворняжек».
Не скажу, что я убедил парней, но к моим словам они прислушались, это точно. Ну что же, ликбез только начинается. Молодежь еще гонять и гонять.
С ребятами мы распрощались в переулках Петровки, они двинулись в сторону студенческой Козихи, а я к бульварам, откуда до дома оставалось всего ничего. Но до полицейского управления, как оказалось, было еще ближе.
Где-то в закоулках между Малой Дмитровкой и Страстным меня нагнала невысокая толстая старуха в пальто и древней шляпе. Поравнявшись, она на грани слышимости прошептала «Господин, не хотите ли душку?»
Я недоуменно покосился на нее, отчего она повторила ту же фразу чуть громче. Проститутку, что ли? Так вон они, фланируют по бульварам под фонарями, выбирай не хочу, что за странные подходы?
– Какую еще душку?
– Шутить изволите… – она погрозила мне пальцем. – Подождите минутку, я мигом.
Она шустро скрылась в ближайшей подворотне и появилась оттуда буквально через минуту, подталкивая ко мне маленькую фигурку. Я подошел ближе и слегка ошалел. Это была совсем девочка! Округлое детское личико, голубые глаза, пухлые детские губы, вроде бы даже подкрашенные…
– Хороша? Берете? Тут рядом и номера. И дом свиданий, если пожелаете… – в голосе старушенции появились блудливые пошлые нотки.
Господи, да ей лет десять всего! Как бы она ни старалась показать себя, как бы ни красилась, но ребенка от девушки отличить можно даже в темноте! Детское сложение, тонкие ножки…
Мать вашу, да у нас даже в девяностые такого срама не было! Да, девки стояли вдоль всей Тверской и Ленинградки, но дети??? Я буквально остервенел, шагнул к своднице и протянул ей сложенную кисть, делая вид, что в щепоти зажаты деньги. Сводня сунулась навстречу, я ухватил ее большой палец и вывернул на болевой.
– Сссука!
– Ааааай!!! – пронзительно завизжала старушенция, девочка метнулась обратно в подворотню, откуда выскочил крепкий мужичок, замахиваясь на ходу. Резко крутнув палец тетки и, судя по ее воплю, сломав его, я успел развернуться и принять удар левым плечом и даже устоять – бил он крепко и умело. Руку как отсушило, но дало мне несколько мгновений. Правой рукой я метнул ему в лицо свою шапку и, сделав шаг навстречу, со всей дури пробил коленом в пах. Мужик икнул и начал заваливаться, прижимая руки к отбитому месту.
– Стоять! – рявкнул я старухе, которая пыталась убраться подальше, в два прыжка настиг ее и ухватил за облезлый воротник.
– Убивают! – пронзительно заверещала она и вслед этому крику раздались трели дворницких свистков справа и слева, но я уже крепко держал ее за шкирку.
На углу в свете фонарей сверкнули шинельные пуговицы, послышался топот тяжелых сапог.
Приехали, полиция. Что-то частенько я стал попадать в околотки…
В полицейское управление меня вместе с «жертвами» доставили городовой с дворником. Нас усадили на жесткую скамейку, минут через пять пришел полицейский чиновник и начал заполнять какие-то бумаги, расспрашивая поначалу работника метлы и лопаты.
Местное ГУВД жило своей жизнью. Мимо сновали посыльные и служащие, куда-то повели пьяного в дымину извозчика, двери хлопали, по ногам сквозило, а потом из левого коридора появился… кто бы вы думали? Кожин! Сначала я оторопел – он что, следит за мной? Но потом подумал, что у пристава могут быть и свои дела в городском управлении.
– Михаил Дмитриевич, да у вас прямо какая-то страсть попадать в истории! Что на этот раз? – иронично приветствовал меня пристав.
Пока составляли протоколы, или как там назывались эти листы, я выдал ему всю историю – про переулок, «душку», сводню и драку, Николай Петрович лишь хмыкал в усы да саркастически улыбался. В какой-то момент он сказал пару слов чиновнику и увел меня в другое помещение, где я и закончил свой рассказ.
По окончании пристав обыденно пожал плечами:
– Помилуйте, это же ведь давно всем известно!
Оказалось, не только эту старуху, но и других посредниц полиция хорошо знает. Действуют они точно так же, как и со мной, но никого к себе не водят, используя «прикормленные» номера. Знают это и местные педофилы.
– Да, это очень печально, но что мы можем поделать? – Кожин развел руками. – Полиция не в состоянии призревать этих жертв общественного темперамента.
– Как, как? Замечательный эвфемизм! – Бешенство снова накрыло меня, и пристав, похоже, это почуял, отошел за стол и замолчал, сосредоточившись на перекладывании бумажек. Пришлось сосредоточиться на дыхании минуты на две, пока эмоции немного не утихли.
– Я, если честно, поражен. Я всегда считал Россию гораздо более цивилизованной и нравственной страной, чем Штаты, у нас там много дурного делается, мы не ангелы, но чтобы вот так продавать ребенка… да в любом Висконсине или Коннектикуте за такое скорее всего если не пристрелят на месте, то вымажут дегтем, обваляют в перьях и линчуют.
– Я прекрасно понимаю ваши чувства и разделяю их, но… Борьба за справедливость, конечно, прекрасное дело, но я бы попросил вас поумерить пыл, ибо полиция не всегда успевает вовремя, – холодно напутствовал меня Кожин, получив по мою душу пропуск и проводив до выхода из управления.
Надо полагать, он не преминул сообщить об инциденте Зубатову, так как назавтра я получил сигнал о встрече на конспиративной квартире.
Зубатов был раздражен, если не сказать зол.
– У вас, Михаил Дмитриевич, поразительная способность влезать в неприятности. Будьте любезны впредь остерегаться огласки… – металлическим тоном выговаривал мне полицейский.
– Непременно. В следующий раз я просто пришибу мерзавцев нахрен. – Я тоже начал раздражаться. Кстати, а почему я не ношу с собой «смит-вессон»? Надо бы носить, попривыкнуть к нему, может, еще и кобуру подправить придется. Да и трость покрепче не помешает.
– Ну, знаете ли!
– Да, знаю! – резче, чем следовало, ответил я. – Вот вы спрашивали меня, почему революция неизбежна, так вот почему. Потому что ежедневно, ежечасно этот ваш «общественный темперамент» измывается над униженными и оскорбленными, как их называл Достоевский.
– Так это по всему миру так!
– Вот именно поэтому в гимне Интернационала и поется «ВЕСЬ МИР насилья мы разрушим до основанья».
Зубатов задумался.
А я вдруг решил распропагандировать его. Нет, не перевербовать, это пока вряд ли, а вот кое-какие идеи подкинуть и пропихнуть – это да. Поначалу, конечно, он будет отбрыкиваться, но как там – гнев, отрицание, торг, депрессия и принятие? И капля точит камень, а мужик он умный, ситуацию с рабочими видит своими глазами и подтверждения тем идеям будет получать ежедневно. Ну а дальше… из полиции его рано или поздно попрут, с такими-то амбициями, невзирая на мои пророчества, и вот тут уже можно будет задуматься о вербовке – движению такой консультант, знающий агентурную работу изнутри, ой как полезен будет. Вон, вроде бы Джунковский помогал Дзержинскому строить НКВД, но так это после революции было! Чем черт не шутит, а?
В тот день я давил именно на униженное положение трудящихся. Что эксплуатация есть во всем мире, и даже похлеще, чем в России, но нигде нет такого хамского отношения «Тит Титычей» к работнику, к его жизни, семье, детям. Помянул про кошмарную смертность в младенческом и раннем возрасте, про адские условия для детей на фабриках, невзирая ни на какое законодательство. Добавил про то, что лет через двадцать эти дети войдут в силу – каково будет жить в стране, где каждый рабочий или крестьянин ненавидит власть?
Шеф охранки слушал не перебивая, только постукивая карандашом по столу, а когда я утомился и закончил свою филиппику, тихо спросил:
– Выговорились?
– Да, Сергей Васильевич, выговорился. Тяжело, знаете ли, наблюдать все эти «ужасы прежнего режима» вживую, после жизни в куда как более справедливом обществе.
– Ну и хорошо. Будем считать, что с этим мы покончили и вы успокоились.
Успокоился, ага. До следующего эксцесса. Но ничего-ничего, я тебе на мозг еще долго капать буду, есть у меня в запасе еще и неподсудные великие князья, и кухаркины дети, и выкупные платежи и дохренища других проблем. А то ишь, привыкли тут булкой хрустеть.
В марте барон Зальца, донимавший меня при встречах у Белевских, куда-то пропал. Формально он был сильно занят, но все присутствовавшие при нашем пари догадывались о причинах неформальных – в феврале в Гаване при крайне подозрительных обстоятельствах взорвался американский броненосец «Мэн», САСШ взвинтили градус обвинений Испании, так что события развивались по моему сценарию и где-то впереди забрезжила перспектива облажаться перед Наташей. Генерального штаба капитан из гордости, естественно, не мог позволить себе стать объектом косых взглядов, если не насмешек и потому от встреч уклонялся. Наташа же Белевская, наоборот, старалась как можно больше времени проводить со мной, уже не помню по какому разу расспрашивая меня о жизни в Америке. С одной стороны, это было хорошо – я шлифовал свою легенду, а с другой – приходилось все время держать в голове все, что я успел рассказать. И держать себя в руках, поскольку Наташа мне чем дальше, тем больше нравилась, да и она мной, как тут говорили, явно «увлеклась».
Прочие же буквально дергали меня за рукав при каждой встрече и требовали новых прогнозов. Даже Савинков не удержался и начал меня теребить, заходя исподволь, расспрашивал о военной службе и военном обучении в Америке, о возможностях достать там оружие…