снения, репетировали речь Собко (я сразу отказался от роли фронтмена, дабы не напортачить) и приводили себя в порядок, заодно я послал весточку подъесаулу Болдыреву.
Утром, начищенные и наглаженные, собрав папки и тубусы с чертежами, двинулись на Фонтанку. Теперь уже потряхивало меня – первый выход в «высшие сферы», Хилков как-никак персона второго класса табели о рангах, да к тому же и князь. Потому я изо всех сил старался молчать и улыбаться, последнее получалось непроизвольно, очень уж забавная бороденка была у Михаила Ивановича. Сам он действительно оказался толковым железнодорожником, оценил и путеукладчик, и автосцепку, перешерстил все разложенные на столе для совещаний чертежи. К ним мы приложили и сделанные по моему настоянию расчеты, показывающие, насколько быстрее пойдет прокладка пути, – по всему выходило, можно радикально ускорить прокладку Транссиба, особенно в малонаселенных краях.
– Ваше высокопревосходительство, мы с господином Скаммо намерены подать патентные заявки на эти изобретения, причем с оговоркой, что Министерству путей сообщения Российской империи будет предоставлено право пользования бесплатно.
– Это весьма патриотично, господа, отрадно видеть такое рвение к процветанию Отечества у молодых инженеров, – поднял брови Хилков. – Однако обнадеживать вас не буду, бюджет министерства не позволяет сейчас сколько-нибудь затратных экспериментов. Поступим так… оставьте мне чертежи и записки, в ближайшее время я постараюсь приватно переговорить с министром финансов, господином Витте. Если удастся его заинтересовать, а он весьма радеет о скорейшей достройке Великого Сибирского пути, то, возможно, – возможно, господа! – будет решение об испытании машины. Кстати, я бы рекомендовал вам съездить на строительство Китайской или Забайкальской дороги и определиться на месте. Со своей стороны я обещаю в такой поездке всяческое содействие. А сцепку для начала должен оценить технический комитет министерства, но вы и сами понимаете, что внедрение потребует больших затрат ввиду переоборудования большого числа вагонов, хотя бы в пределах одной дороги, – министр пожал нам руки, давая понять, что аудиенция закончена.
На набережную мы вышли несколько обескураженные и двинулись пешочком по Вознесенскому проспекту в гостиницу, где меня дожидался ответ от Болдырева – он просил дать знать, смогу ли я быть вечером в ресторане «Доминик», куда он меня приглашает.
Я смог – Собко отправился визитировать друга, устроившего нам прием, так что я остался один и прогулялся по летнему Питеру от нашей «Англии», впоследствии того самого «Англетера», до Невского.
Метрдотель провел меня мимо буфета, оборудованного здешней «микроволновкой» – медной водяной баней на газу, в которой разогревали блюда, ледником с холодными закусками и ванной с двумя бочонками пива, в зал к столику, за которым уже сидел Болдырев, с коим мы сердечно обнялись. Вот ведь, вижу человека второй раз в жизни, а уже как родной, бывает такая мгновенная комплиментарность, правда, редко.
– Лавр Максимович, рад вас видеть в добром здравии. А куда пропали звездочки с ваших погон?
– В марте произведен в есаулы по выслуге лет.
– О, поздравляю!
Мэтр нас покинул, вместо него немедленно материализовался официант в белом сюртуке, я отдал инициативу Болдыреву – он тут завсегдатай, пусть и выбирает. Кухня оказалась вполне русская, щи-борщи, каша, печеный бараний бок и так далее. Стол накрыли споро, и мы подняли первый тост – за встречу.
– А почему не «Кюба» или «Медведь»? – иронически поинтересовался я, разглядывая сверкающую люстру сквозь хрусталь рюмки.
Болдырев аж сморщился.
– Я казак, отец у меня простой урядник, а там сплошной гвардейский загул, здесь же в задних комнатах играют в шахматы, сам Чигорин заходит, – есаул воздел вверх палец. – Так что мы можем при желании тоже сыграть партию-другую. Но если позволите, у меня к вам другой интерес.
– Прошу, буду рад помочь.
– Дошло до наших палестин, что в Москве некий инженер Скамов чрезвычайно точно предсказал войну САСШ с Испанией, а также волнения в Маньчжурии, чему мы сейчас становимся свидетелями.
– Да помилуйте, какое «предсказал»? Так, немного анализа.
– Ну-ну, не скромничайте, другие-то и того не сумели. Но я вот о чем хотел с вами поговорить – китайцев мы, ясное дело, задавим. А что нас ждет в Маньчжурии дальше?
И битых два часа я старательно рассказывал Болдыреву про то, что Транссиб становится костью в горле у англичан, любящих воевать чужими руками, отчего они вкупе с американцами накачивают кредитами Японию. Что японцы крайне обозлены на нас за отнятый у них Порт-Артур, что без ресурсов Маньчжурии и Кореи им не выдюжить, и они лихорадочно вооружаются и готовы драться насмерть. И хорошим кончиться это не может – Тихоокеанская эскадра, как по заказу, ослаблена, если воевать, то все снабжение повиснет на недостроенной однопутной дороге длиной в несколько тысяч верст. И что на поле боя выходит новый король – пулемет, который изменит всю тактику. Лавр внимательно слушал, кивал, задавал правильные вопросы и к концу вечера я был готов биться об заклад, что он, как и его тезка Корнилов, работает на разведку.
Расстались мы на выходе из ресторана, я взял с есаула обещание навестить меня в Москве, буде случится оказия, и двинулся под едва посеревшим небом белой ночи обратно в гостиницу.
На следующий день в посольстве мне дали подписать совсем-совсем настоящий американский паспорт, вернее, солидную и приятную даже на ощупь веленевую бумагу, на которой среди виньеток было пропечатано, что Mr. Michael D. Skammo, тридцати девяти (sic!) лет от роду, является, черт побери, совсем-совсем настоящим американским гражданином. Места для фото в паспорте не было, зато имелась «аналоговая биометрия» – описание внешности. Между текстом и красной мастичной печатью Госдепартамента было изрядно пустого места, как оказалось, туда при необходимости можно вписать супругу, детей или даже слуг.
Словесный портрет – это, конечно, хорошо, но не было даже отпечатка пальца, так что хранить такое удостоверение надо тщательней – воспользоваться им может любой мало-мальски похожий на меня человек. Вообще отношение здешнее к безопасности не перестает удивлять – приняли от хрен знает кого хрен знает какие бумаги, выдали паспорт, первые лица свободно расхаживают по улицам, у прилично одетого человека даже документов не спросят, буде он явится да хоть к министру. Ой, икнется это лет через семь, только успевай губернаторские трупы оттаскивать.
Поездка в Питер стала хоть каким-то просветом, но неудачи продолжали сыпаться и сыпаться на мою голову – вернулся я в Москву для того, чтобы узнать, что Варвара ушла. Ну, как ушла, объявила, что наши отношения закончены. Последнее время мы виделись реже, чем раньше, я был загружен проектами, Варвара тоже поняла, что с меня слезешь, где сядешь, и занималась своими дамскими делами. Не то чтобы я рассчитывал на какие-то особые отношения или, упаси бог, на свадьбу, не то чтобы мы были особенно близки, но… противное чувство, будто тебя ударили в живот, появилось, стоило Варваре произнести сакраментальное «Нам надо поговорить».
Казалось бы, сплошные плюсы – никто не будет «делать голову» с приличиями, подарками и внезапными планами, жили мы, что называется, на два дома, так что тут ничего не изменится, отпала проблема с будущими поездками в Европу – брать Варвару с собой было решительно невозможно по соображениям конспирации, секс в моем возрасте радует, но он вовсе не является «светом в окошке», как в двадцать лет… а все равно, не покидало острое ощущение, что я остался один на один с чужим миром. Был какой-никакой тыл, место, куда можно было приползти зализывать раны, а потом – вжух! – и нет у тебя никакого тыла.
Н-да, прямо скажем, привязчивость – не самое лучшее качество для революционера, давненько мне так хреново не было…
Сборка-разборка револьвера не помогала, и три вечера подряд я банально напивался под неодобрительные взгляды Марты, но не помогала и водка. Ночью я все равно просыпался и часами лежал, уставившись в потолок. Кооператив ни с места, колхоз без финансов не получится, вся личная жизнь под откос, Сава все еще сидит, мизерных доходов от патентов на организацию экспедиции в Южную Африку точно не хватит, а раз так – не будет денег на народный фронт. Ну вот зачем, зачем меня сюда зафитилило? Автосцепку внедрять, мать ее?
Днями все валилось из рук, делать ничего не хотелось. Назад бы, в родной XXI век, коли тут я бесполезен. Встав утром, я решительно отбросил подготовленный костюм, манишку, пристяжной крахмальный воротничок, галстук и прочие ужасы, надел свой френч, сбрую и сапоги, послал Бари записку, чтобы сегодня не ждали, и двинулся в Сокольники. Коли все так хреново, буду искать обратный портал, хочу домой и баста. Надоело.
Между Поперечным просеком и железной дорогой было пусто, зато вдоль русла в овраге копошились землекопы, запруживая Путяевский ручей. Я свернул на дорожки Лабиринта, где пару раз видел следы копыт, но в целом в лесу было тихо и совершенно безлюдно. После вчерашнего дождя в воздухе стоял мой любимый запах сырого леса, и я, не обращая внимания на усталость и голод, кружил и кружил по тропинкам час за часом. Активная ходьба и поиск места, где это все случилось, отвлекали от душивших меня последнее время мрачных мыслей, пару раз я даже ухитрился потерять ориентировку, но быстро восстановился – и солнце светило, да и железная дорога была рядом.
Портал, естественно, никак не находился, да и в глубине души я отлично знал, что вероятность такого события фактически ноль. Бесполезные блуждания меня умотали, и я с тяжелым сердцем решил все-таки вернуться домой, с тем чтобы прийти сюда завтра.
Уже около одного из лучевых просеков впереди на дорожке показались две фигуры, шедшие в сторону Богородского.
Картузы, вышитые по вороту рубахи навыпуск, пиджаки и начищенные сапоги – вид расхлябанный, подчеркнуто небрежный. Морды непонятные, нагловатые. Не поймешь, то ли рабочие с резиновой мануфактуры, то ли «дачные мужики». Двигались они нарочито разболтанной походкой и шагах в пяти от меня внезапно тормознули по обеим сторонам тропинки.