Выбубнив более-менее анализ позиции, я двинул пешку и поднял взгляд. Щеголь глядел на меня круглыми глазами, но тут же спохватился, вернулся к партии и сделал, как мне показалось, первый попавшийся ход – ошибочный, на мое счастье. Интересно, что его так ошарашило? Я ответил слоном и, пока противник задумался, встал, прошелся по комнате и огляделся, но за моим креслом тоже не было ничего особенно выдающегося.
– А, вот вы где! – раздалось от дверей, проем которых почти целиком занял Собко.
Я было собрался извиниться и сдать партию, но партнер тоже встал и двинулся навстречу Собко.
– Вы уже познакомились?
Мы синхронно переглянулись и отрицательно помотали головами.
– Как дети малые, ничего сами не могут, – хмыкнул инженер и представил нас. – Михаил Дмитриевич Скамов, изобретатель путеукладчика. Леонид Борисович Красин, мастер-путеец.
Красин??? Я чуть было не подпрыгнул на месте – это ж какая удача! Это ровно тот человек, который и нужен! Но пришлось взять себя в руки и сделать вид, что я как-то участвую в происходящем разговоре, а самому судорожно соображать, как бы его заполучить. Партийную кличку Красина я помню, «Никитич», но черт его знает, может, он ей еще не пользуется, да и вывалить такое в лоб никак невозможно, тут же заподозрит. Черт, черт, черт, никак его нельзя упускать! Что же делать? Сейчас ничего не получится, надо тет-а-тет. Ладно, набьюсь потом прогуляться, глядишь, что-нибудь и придумаю…
А Собко со своими шутками-прибаутками изложил наши проекты, вытряс из Леонида его соображения, не переставая всячески рекламировать машину, автосцепку и меня как непризнанного гения железнодорожного строительства и даже человека крайне передовых взглядов, не убоявшегося вступить в схватку с жандармами, от чего я вяло отбрехивался. Но по разговору выходило, что, запусти путеукладчики в течение года, сроки завершения Транссиба можно будет существенно приблизить. Красин дал пару ценных замечаний, обещал в следующий приезд в Москву (он разрывался между Харьковом, где доучивался в университете, и работой топографом или мастером на разных дорогах) более подробно ознакомиться с чертежами, и мы разошлись. Вернее, ушел только Собко, а мы двинулись к Александровскому саду и далее вдоль него, к Большой Московской гостинице на Охотном ряду.
– Скажите, Михаил Дмитриевич, а что за мелодию вы напевали за шахматной доской? – после нескольких дежурных фраз о погоде и работе обратился ко мне Красин.
– Знаете, я сильно задумался и делал это машинально, может, вы напомните?
В ответ Красин воспроизвел несколько тактов… «Варшавянки».
Да что же это такое, а? Следишь за речью, не дай бог оговориться словцом из будущего или брякнуть неиспользуемый ныне термин, а стоит чуть ослабить вожжи, все само лезет из подсознания! Вот интересно, а, играя с Зубатовым, я тоже «Вихри враждебные» мурлыкаю?
Хотя… может, оно и к лучшему и этот шанс надо использовать…
– А, это моя любимая песня. Haydi barikata, haydi barikata, ekmek, adalet ve ozgurluk icin, – напел я вариант прикольной группы Bandista.
– Это, простите, на каком языке?
– На турецком. А вот на испанском: Alza la bandera revolucionaria Que del triunfo sin cesar nos lleva en pos.
Даже не зная турецкого, Леонид уж точно определил слово «баррикада», а уж французский-то он знал наверняка, так что и «бандера» и «революсьонарья» пошли прямо в цель.
Но я решил дожать:
– Могу и на русском. А могу вот еще что:
Вставай, проклятьем заклейменный
Весь мир голодных и рабов!
Кипит наш разум возмущенный
И в смертный бой вести готов.
Красин остановился, как обухом прибитый, и неудивительно, – «Интернационал», разумеется, был известен, но только на французском или там немецком, русского перевода еще не существовало! Но Леонид довольно быстро справился и жадно спросил:
– А дальше?
– А дальше только припев, больше пока не переведено. Этим занимается один юноша в Париже, но небыстро, очень небыстро, глядишь, через годик и закончит, – хватит с меня «Елочки», не хочу больше песни тырить. И я продолжил:
Это есть наш последний
И решительный бой,
С Интернационалом
Воспрянет род людской!
– Вы социалист? – как в омут, бросился Красин.
– Да. Рекомендательных писем от Плеханова или Засулич предоставить не могу, но я с ними недавно встречался в Женеве.
– В Женеве? До или после убийства Елизаветы Баварской?
– За пару недель до, вовремя успел уехать – полиция перетрясла всех известных им левых, досталось и Георгию Валентиновичу с Верой Ивановной. А вы, как я полагаю, оказались в Иркутске не по своей воле, так?
– Да, там целая история, тянется уже семь лет, – подтвердил Леонид.
В тот вечер мы толком не договорили и разошлись, условившись непременно встретиться в следующий приезд Красина в Москву через пару недель. За это время я дернул Савинкова и нескольких других ребят разузнать о Красине – строго говоря, мне это было совершенно не нужно, биографию Никитича я вполне помнил, мне было нужно, чтобы информация о том, что я навожу справки, дошла до объекта моего интереса.
Тем временем шли и рутинные дела – зубатовские «профсоюзы» уже действовали на семи заводах, но пока тихо, занимаясь в основном самообразованием. Я нацелил на них Тулупова с Муравским, посоветовал подбросить литературы и кого-нибудь из толковых ребят, чтобы аккуратно двигать рабочих в нужную сторону. За дело взялся Исай – как по мне, лучше кандидатуры и не найти, свой, из рабочих, за словом в карман не лезет, задачу понимает и пока никакую политику (во всяком случае, в открытую) туда тащить не будет.
Группа Савелия Губарева надыбала пять деревень, годных под стартовые площадки для колхозного движения, из них я выбрал одну, наиболее интересную – относительно близко к Москве, никакая урожайность, хотя петровцы клятвенно заверили, что ее при правильной агротехнике можно поднять втрое, и, что самое главное, там жила родня сразу аж двух студентов-землеведов. Мы решили готовить встречу с «крестьянским активом» как можно скорее, лучше всего в Можайске, самом ближнем городе.
Палка просвистела у самого носа, я едва успел отшатнуться, нападавший был на полголовы выше и длиннее руками. Еще хуже было, что он был сильно моложе и атаковал в таком темпе, который я долго не выдержу, дыхалка уже не та. Я кое-как отмахивался, стараясь держать дистанцию, но все равно успел пару раз вскользь получить по бокам, когда понял, что терять нечего и надо атаковать самому – пан или пропал. Трость с сухим треском встретила палку и сбила ее в сторону, я шагнул вперед, переходя в замах, как внезапно ощутил сильный толчок в живот. В глазах померкло, и я, продолжая двигаться по инерции, рухнул в пустоту, где только что стоял противник.
– Михал Дмитрич, вы в порядке?
Сознание вернулось, надо мной стояли обеспокоенный тренер Ольшаник и успевший снять фехтовальную маску Муравский.
– Да, вроде бы все хорошо, только отдышаться.
– Ну я же сколько вам говорил, держите дистанцию, атакуйте, только если уверены! – страдальчески причитал Коля.
– Ничего, злее буду, – попытка улыбнуться заставила опять скрючиться и восстанавливать дыхалку молча.
Зал Русского гимнастического общества, в котором мы время от времени лупили друг друга палками, располагался в Ваганьковском переулке между Знаменкой и Воздвиженкой, где в мое время стояли корпуса библиотеки имени Ленина. А переулок назывался улицей Маркса-Энгельса, видимо, для полного комплекта основоположников. Муравский оказался неплохим рукопашником, ходившим даже в стеношные бои, и давним членом РГО, в котором, невзирая на громкие имена основателей, а точнее спонсоров – Щукиных, Морозовых, Шустовых, – основной «рабочий» костяк составляла публика вполне демократическая. Коля вообще был находкой во многих смыслах, с ним, что называется, можно было пойти в разведку, один недостаток – слишком влюбчив, появление в кругу передовой молодежи каждой новой барышни означало новые восторги или страдания, в зависимости от развития отношений.
– Все в поржадку? Ниц неболи? – тренер был чехом и, когда волновался, перескакивал с русского на чешский.
– Ничего страшного, спасибо, – мне помогли подняться и повели в раздевалку, куда Ольшаник принес свинцовую примочку и бинты, так что через полчаса я стал вполне дееспособен.
– Франц, а почему вы не используете тренажеры? И штанги у вас литые, без сменных дисков… – Оба уставились на меня, опять, что ли, я с анахронизмами влез?
– Аппараты у нас есть, вы же видите, – постарался объяснить чех.
Ну да, шведская стенка и канаты как вершина физкультуры девятнадцатого века. Ладно, где мой портфель-бумага-карандаш, сейчас набросаю. Мы перешли в комнату совета общества, где в ходе моих почеркушек выяснилось, что концепция тренажеров с переменным весом или типом нагрузки была новшеством, равно как и конструкция штанги с грифом и сменными дисками стандартного веса. Ну что же, только к лучшему – надо сесть и вспомнить фитнес-клубы, где я занимался, и вуаля, у нас еще десяток патентов. К разговору подключилось еще несколько членов, по ходу дела выяснилось, что РГО пытается взять в аренду Патриарший пруд для устройства на нем катка. А вот интересно, с моими детскими занятиями я ведь тут буду чемпионом среди фигуристов? Видел я ролики, как катались в десятых годах – младшая ясельная группа, ей-богу.
Вторую встречу с Красиным мы решили провести в отдельном кабинете у знаменитого Тестова – полтора солидных инженера, почему бы и нет. С едой решили не заморачиваться, заказали, чем был славен трактир, то бишь раковый суп да телятину, запивали тоже без изысков, вином.
Говорили мы, естественно, не о путеукладчике. Обоюдное наведение справок не осталось незамеченным – за последние недели Савинков и Муравский, каждый по своим каналам, отследили интерес Красина к моей персоне.