Так что мы начали без экивоков. Я изложил свои соображения насчет широкого фронта и специализированных групп и организаций, а потом, уже за десертом в виде гурьевской каши, я перешел к делу.
– У меня, Леонид Борисович, есть предложение, от которого вы не сможете отказаться.
– Вот даже как, не смогу? – весело спросил Никитич. – Ну-с, слушаю.
– Вы про Омдурманскую баталию слышали? – начал я издалека.
– Да, в газетах читал.
– Помните, каково было соотношение сил?
– Ммм… дервишей вчетверо или впятеро больше, чем англичан и египтян, но может, они привирают?
– Не думаю. Сто тысяч, суданцы поставили на карту все. У англичан – двадцать пять, из них две трети египтяне. Так вот, заметили, за счет чего англичане эдакое превосходство не только нивелировали, но и подавили?
– Артиллерия и пароходы?
– Whatever happens, we have got the Maxim gun, and they have not, – процитировал я известный английский стих, написанный как раз по случаю этого сражения в Судане. – Сорок пулеметов оказались важнее лишних семидесяти тысяч воинов. Смею вас заверить, мы наблюдаем рождение нового короля на поле боя и не далее, чем через год пулеметы снова начнут стрелять в Африке, на этот раз в Трансваале.
– А, мне рассказывали про эти ваши военные прогнозы! И что испано-американская война сбылась точно по сказанному, и что в Китае бузят эти их «боксеры», – заинтересованно кивнул Красин.
– Повторюсь, по всем признакам, война Англии с бурами начнется через год. Буры хорошие наездники и стрелки, но совсем не солдаты. И командовать ими будут местные политики, главы семей, в жизни не читавшие ничего, кроме Библии. То есть ни дисциплины, ни стратегии. Они бросятся на ближайшие цели, на английские городки у границ, и этой ситуацией надо непременно воспользоваться и организовать экспроприацию.
– В имеете в виду трансваальское золото? Оно же тяжелое, сколько можно унести, ну пуд, ну два… – удивился Красин.
– Нет, английские алмазы. В Кимберли.
– Однако! – Леонид даже отшатнулся.
– Городок стоит на железной дороге, идущей вдоль границы, буры дорогу непременно перережут и возьмут его в осаду. Англичане в обороне весьма упорны, тем более это вотчина Сесила Родса, он добьется, чтобы британские войска пошли туда в первую очередь. В общем, будет пара-тройка месяцев боевых действий, в течение которых можно попробовать вытащить десяток-другой фунтов алмазов.
Красин прищурился, что-то посчитал в уме, после чего снова повернулся ко мне с распахнутыми глазами.
– Это… это же миллионы фунтов стерлингов!
– Да хотя бы полмиллиона. Вы представляете, что можно сделать с такими деньгами?
– Купить оружие! Много оружия! – тут же предложил Никитич.
«Мелко, Хоботов!» – чуть было не сорвалось у меня.
– Оружие – это так, на сладкое. Можно организовать школы за границами, можно создать политический Красный Крест, можно наводнить Россию печатной техникой, можно столько, что дух захватывает.
– Да-а… – мечтательно протянул Красин, – это было бы замечательно. Но как?
– Вот этим вопросом я и предлагаю вам заняться – взять на себя техническую часть. Руководитель у группы уже есть, я вас познакомлю, очень способный молодой человек. Кандидаты тоже подобраны, там есть двое подрывников и даже студенты горного, осталось их прогнать через проверки и ехать, как можно скорее ехать. На месте, например, поступить на работу на шахты, вжиться в обстановку, осмотреться, составить план, потренироваться, продумать маскировку, пути отхода. Можно привлечь ирландцев из тех, кто сильно не любит англичан. На горных работах используют динамит – получить к нему доступ, понемногу собрать запас. Потом дождаться подходящего момента – я бы заложил несколько мин у хранилища и взорвал их при обстреле города бурами. Ну и вывезти, что еще сложнее.
– Но это же авантюра!
– Авантюра – это провозглашать партию, не имея толком ни финансов, ни связи, ни структуры, ни технических возможностей, – отрезал я.
И Леониду пришлось согласиться, о печальном исходе исторического «Первого съезда РСДРП» знали все заинтересованные лица.
– А здесь пока что разведка. Может, вы на месте увидите, что добыть эти алмазы невозможно в принципе, ну, тогда, скажем, подадитесь добровольцами к бурам.
Красин вертел в руках бокал, следя за отблесками рубиновой жидкости.
– Повоевать против «англичанки, которая гадит»? Неплохая перспектива…
– Ну а что? Деньги есть, снаряжение закупим, какое надо, разве что без оружия – там его будет завались. На крайний случай повоюете, научитесь стрелять из пулеметов, посмотрите африканскую экзотику за мой счет и вернетесь. А может, наоборот, придумаете план, как вытащить побольше.
Главное – не жадничать, даже если придется бросить девять десятых добытого, остальное все равно окупит. Ну как, беретесь? – я поднял бокал с вином. Черт, дежавю какое-то, уламывал Савинкова, теперь Никитича…
В глазах у Красина зажглись лихие огоньки. Он, кажется, уже представлял себе многотысячную партию с десятками типографий и сотнями боевиков.
– Черт с вами, берусь!
Осенний Можайск не портила даже непролазная грязь, в которую Савелий Губарев, его сотоварищ Митя Рюмкин и я вляпались, едва сойдя с поезда. Листопад вообще прекрасное время, а уж в России, да еще в самых красивых местах Подмосковья…
Лужи кое-где прихватывал ледок, но все кругом было засыпано красно-желтым покрывалом листьев, звонкую осеннюю тишину не портили ни крики возчиков, ни вопли вездесущих мальчишек.
Приехали мы натурально устраивать заговор – негласную встречу с «сельским активом» деревни Кузякино с целью организации колхоза, потому как вываливать все разом на сходе значило убить идею о крестьянскую неповоротливость и консерватизм.
Загребая ногами месиво, которое по ошибке именовалось тут улицей, мы за полчаса доковыляли от станции до краснокирпичной Иоакимовской церкви, в переулках за которой, почти на самом берегу Можайки, жила вдовая Митина тетка, согласившаяся за небольшую плату принять и накормить нашу сходку.
Каменные дома, стоявшие на Московской, сменялись солидными деревянными, тоже под железом, за ними шли уже крытые дранкой, а на другом берегу кое-где виднелись и соломенные крыши, зачастую с жердями поверху. И на всех – резные наличники и коньки, где-то явно «заказные», а где-то сделанные для себя, для души.
Теткин дом выглядел прилично, но уже появились первые отметины непростой безмужней жизни – и покосившаяся завалинка, и пару венцов стоило бы поменять, и некоторое неустройство внутри, несмотря на такие «богатые» вещи, как часы с кукушкой и крашеная железная кровать с пружинной сеткой.
Крестьян пришло четверо. Да все в парадно-выходном виде, никаких лаптей, справные сапоги, обильно умащенные дегтем, да почти новые армяки. У одного так вообще плисовые штаны в полоску и тулуп. Расчесанные на пробор волосья, бороды лопатами, но не запущенные, а стриженые. В общем, вида вполне благообразного. Как выяснилось, утром они приехали на рынок, потом зашли в церковь и только потом сюда – ну чисто конспираторы!
Поклоны бить не стали, так, перекрестились на образа да слегка обозначили приветствие наклоном головы и молча застыли на пороге, с вопросом в глазах: какого хрена тебя надо, анженер? Ежели объегорить собрался, даже не думай, мы сами с усами.
Впрочем, настороженность слегка растаяла при виде накрытого просто, но обильно стола – гречишные блины, к ним заедки, грибочки-соленья, селедка, да вареная картошка в роскошном черном чугунке, пироги, да еще мы выставили два штофа водки. А еще больше мужикам понравилось, когда я поздоровался с каждым за руку и, не чинясь, пригласил рассаживаться.
Мы не торопясь разлили по первой, чокнулись сверкающими гранеными рюмками, выпили за знакомство и обстоятельно закусили. Мужики ели несуетливо, старательно показывая, что не голодны, но выставленное угощение уважают. Еще бы, городские настоящей «смирновской» привезли, сам американский инженер за руку поздоровался и за стол с ними сесть не побрезговал.
После второй, когда все немного насытились, перешли к делу. Мы-то все обговорили заранее, и я отдал инициативу в разговоре молодежи.
– Сколько в лучшие годы урожай снимаете? – начал Савелий.
– Сам-шесть, – ответил Никифор Рюмкин, двоюродный дядька Мити и старший из кузякинцев.
– Ой, не привирай, Василич, сам-пять, да и то только раз на моей памяти было, – тут же поправил его мелкий и шебутной Давид, тоже Рюмкин.
– Ну сам-пять, – степенно согласился Никифор, – но бывало и сам-шесть.
– А сколько в образцовом хозяйстве у Мекков снимают? – продолжил Губанов.
– Сам-пятнадцать, – завистливо сказал третий из мужиков, Василий Баландин, – ну так у него и сеялки, и плуги немецкие, и кони, нашим не чета.
– А земли сколько у каждого?
Это был больной вопрос. Три десятины ни разу не чернозема на семью – и вертись, как хочешь. И вертелись – уходили в города на заработки, занимались ремеслами, землепашествуя лишь по необходимости.
– Десятины по три, некоторые еще пару-тройку в аренду берут.
– А почему так получается, что с одной вроде бы земли у вас еле-еле сам-пять, а рядом – сам-пятнадцать? – я решил, что хватит ходить вокруг да около. – Причем не только здесь, вон, на Волге точно так же, у наших сам-десять, а у немцев-колонистов – сам-тридцать!
– Так то немцы! – дружно загалдели сельские. – Оне все по порядку делают! У них агроном же! Наделы большие, чересполосицы нет.
В голосах сквозило неподдельное возмущение и искренняя зависть.
– А что вам мешает? – гнул в нужную сторону Савелий.
– Эка, сказанул. У нас-то полоски по десятине в лучшем случае, да каждый сам себе на уме, – возразил четвертый, самый мрачный из всех, Павел Свинцов.
– А если объединить и обрабатывать сообща?
– Так передеремся же! – хмыкнул Свинцов. – Оно завсегда так случается. Каждый же свое гнуть будет! И агронома у нас нету!