Сижу в «Сибирских огнях», дежурю. Передо мной амбарная книга приема рукописей, большей частью графоманских, ручка, которая пишет, когда ей вздумается. Принесли рассказ. У автора горят глаза, руки дрожат. Даже страшно стало – чую, вся жизнь его в этом повествовании, которое будет покруче «Фауста» Гете.
Глянул начало. «В школьном коридоре повесили объявление, что с 14 сентября будет работать музыкальный кружок». Вырвалось:
– Слишком традиционно. Лучше так: «В школьном коридоре повесили директора».
Автор посмотрел на меня с болью. Похоже, разочаровался в человечестве. Пришлось извиниться. Это и есть скрытая жизнь литературы.
Вот и стал я редактором, «и литература стала мне противна» (В. Розанов).
***
Еще одному писателю S (это уже профессионал) подсказал прекрасное начало романа – вполне в духе времени.
«На рауте графу Ржевскому представили барона и баронессу фон Книппер.
– Ваши родственники не страдают хроническим алкоголизмом? – спросил у них граф. – Есть прекрасное средство…»
Чем хорошо это начало – на нем легко оборвать роман. А писатель S таки пишет продолжение!
***
Несколько воробьев суетились вокруг четвертушки хлеба. Один сидел на ней и с крестьянской сосредоточенностью клевал, не глядя по сторонам. Три копошились внизу, пытаясь утащить хлеб. Еще два дрались из-за невидимой крошки. Что-то вспугнуло воробьев, они улетели. Остался один, верхний. Глянул по сторонам и продолжил свое нехитрое дело. Снова слетелись. И снова та же самая картина: один ест, три тащат в разные стороны, два дерутся. И снова улетели, а один остался… Чем не писатели?
***
Чтобы тебя заметили в жизни, надо всю жизнь напоминать о себе. Безногий писатель Z на протяжении многих лет ходит во ВТЭК подтверждать свою инвалидность. Каждый раз он пытался вразумить комиссию, что если у него нет ноги, то ее больше никогда не будет. Напрасно! Во ВТЭК трудились специалисты по ящерицам.
***
В 5 утра с балкона шестого этажа дома писателей в разные стороны долго мощными струями писали два мужика. Один из них три раза воскликнул: «Хорошо-то как, господи!», а второй покачивался с закрытыми глазами. Да, бельгийский писающий мальчик и есть писающий мальчик. Ему никогда не набрать таких высот.
***
Писатель N принес к ветеринару кота. «Проблемы с мочеиспусканием, – встревожено объяснил он, – третий день не писает».
«Проблемы? Не будет проблем. Сейчас мочевой пузырь запустим, и пописает, как миленький! – сказал ветеринар, поколдовал над котом, а потом сам побежал в туалет: – Вот, и у меня мочевой пузырь запустился!»
А писатель N пришел домой и записал: «Сегодня пописали с Мурзиком».
Правдивая история о двух нищих
Как-то возле универсама ко мне подошел нищий. Я разглядывал плакат, рекламирующий услуги банка. В кармане не было ни гроша. (Для верности едва не написал: ни сольдо). Разглядывал картинку и соображал, где же их можно заработать. Это было в начале девяностых.
– Подай на хлебушко, – попросил нищий.
Я удивился:
– Тебе нужны деньги?
Нищий промычал в ответ.
– Зачем тебе деньги? – продолжил я. Делать было все равно нечего, и я разговорился. – Вот у меня денег никогда нет. Зачем они, когда есть такое прекрасное и надежное платежное средство, как пластиковая карточка «Золотая корона»? Вон, видишь на плакате? Деньги лучше всего хранить на пластиковой карточке. У тебя есть пластиковая карточка?
У нищего пластиковой карточки не было, отчего он стал походить на идиота.
– Извини, друг, как-нибудь в другой раз. Карточку лучше всего постоянно носить с собой. Да и просить не надо, помнишь, что сказал мессир?
– Кто? – хрипло спросил нищий.
– Никогда ни у кого ничего не проси, сказал мессир, сами дадут.
– Засранец он, твой мессир, – сказал нищий. – Жидяра. Как и ты.
– Ах, какая прелесть! Это ты ему самому скажи!
– И скажу! Где он?
– А вон телефон внизу.
Вовсе не трудно быть бессердечным. И даже легко встать в один ряд с бессмертными. Для этого не надо ничего брать близко к сердцу. И ничего не иметь в кармане.
Общество парфюмеров
Гниение не столь уж и безобразно. Оно прекрасно в своем роде. Особенно ночью в свете полной луны. Это красочно показал кто-то из японцев. А сейчас кажут и наши, правда, не столь изящно. В них нет восточного изощренного натурализма, зато под завязку западной рефлексивной манерности. Их можно понять. Их раздражает человек, краса вселенной, этот самозванец касты «совков», требующий, видите ли, для души чистые черты и ясные лики, лучезарность и прочую чепуху. А вот, скажем, для мухи или червя вовсе нет гниения в том смысле, как оно представляется человеку. Для мухи и червя гниение прекрасно, оно поле их творчества. И кто такой человек, как не тот же червь? Так что пусть хавает гниение как самый изысканный творческий продукт. Знать бы, чем представляется это творчество для Создателя?
***
Венедикт Ерофеев, по большому счету, предложил читателям гниль, которую выписал не без изящества, как тот японец. Вся гниль нашего общества, вся людская муть вылилась в его поэтику. А те, кто последовал за ним, пишущие и читающие, – всего-навсего зеленые мухи, которые не могут жить без разложения жизни на благоуханные элементы. Что поделаешь, все стали парфюмерами.
***
Раньше вместо матерных слов стояли точки. Сейчас они поменялись местами. Вообще-то так лучше писать не книги, а в подъезде и на заборе – больше пространства (в том числе и для личности), больше площадь авторского листа, так дешевле и доступнее. Да и уж точно, прочтут все. И не раз.
***
Сегодняшний VIP-литератор – совершеннейшее чудо, шпиц или персидский котик, в котором все хорошо, что касается его породы, от коготочков до бантика, и нет ни одной блохи, подхваченной в провинции. Какие глазки, какой носок и ангельский должён быть голосок.
Москва через призму поэзии
Случись в России потоп или иной катаклизм, Москва, быть может, вновь станет тем ковчегом, который не раз уже спасал страну. Но и сегодня – разве она не ковчег, на котором собрались и творцы, и твари, и всем им тесно? Занимая площадь менее одной сотой процента территории страны, столица тщится и пыжится вместить в себя всю культуру. И русскую литературу в том числе. В ней на квадратный метр общей площади в тысячу раз больше жильцов, чем в России, – о каком просторе мыслям может идти речь? В рамках автомобильных колец мысли тесно, слову душно, да и жизни – той, какой живет вся остальная страна, – нет. И поневоле литература, рождаемая в Москве, – литература о себе или спасении на ковчеге, который плывет не по России, а уплывает из нее. Отчего делается грустно.
***
Жаль Москву – она еще задыхается от знахарей, народных целителей и экстрасенсов. Природным знахарем может быть один человек из 50-100 тысяч, то есть по всей Москве можно набрать от силы пару сотен. А на деле их триста тысяч. Вот и «лечат» они столицу, вконец одуревшую от шарлатанов.
Кстати, писателей в столице меньше на целый порядок – всего-то десятка три тысяч. Это обнадеживает.
***
Многие столичные политики и журналисты убеждены, что занимаются самым важным видом деятельности. В этом же убеждены и многие столичные дворники и ассенизаторы. Как примерить их позиции, как объяснить им, что они занимаются одним и тем же?
***
Картинки с выставки: отупевший от безделья охранник, охраняющий национальное достояние, жужжащий, как муха в паутине, аналитик какого-то Центра, теленарциссы и жующие, поющие, танцующие бедра. И режиссеры, режиссеры, тридцать тысяч одних режиссеров – и все они предпочитают умирать в актрисах.
***
Как можно верить властителям дум, изъяснявшимся по-французски даже тогда, когда французская солдатня валялась на московских перинах? И сегодня они скоренько научились английскому, чтоб взяли в лакейскую.
***
Из века в век одно и то ж: в Москве – диссиденты с вечной ложкой, то икры, то дегтя, а в провинции – мизантропы вследствие заботы о них.
***
Сливки общества состоят из холестерина.
…и через призму прозы
Девушка в вагоне московского метро, отвернувшись от всех, смотрела в стену.
На стене замер многоцветный паук-многоножка, лапки и круглое брюшко которого были прозрачны, и по ним пульсировала не кровь, а круглые бляшки разных оттенков красного, зеленого, желтого, синего цветов с названиями «Выхино», «Тульская», «Фили», «Марьино», «Чистые пруды».
Потом бляшки растаяли, расплавились, паук расползся и мерцал в сумраке.
Это она плакала.
***
В Москве мужчины тоже бросают пить, а женщины есть. А еще все бросают друг друга.
Короче
Чем Москва отличается от провинции, если коротко? Если коротко: Москва себя любит, а провинция ее нет.
Под покровом культуры
Культура, как давно уже все поняли, – это не только Министерство культуры, напоминающее многим кладбищенский памятник из камней. Культура вообще иллюзия близости к богам. Она – пропасть, в которую боги то и дело толкают человечество. Здоровой культуры не осталось – это тоже признали все, поэтому разлагающуюся культуру ищи не на помойках, а в произведениях лучших ее представителей. Сколько ей лет, и сколько она еще простоит – вряд ли скажет даже ее министр. Годичные кольца станут видны лишь тогда, когда культуру спилят под корень и наш «пипл» взвоет хором: «Вау!»
***
Если прежние культуры – это целые плодородные пласты под ногами, то современная культура – пыль и грязь, навоз и трупы. Впрочем, то же самое было и с предыдущей культурой, и перед ней, и перед той… Пыль и грязь, навоз и трупы, наслаиваясь, и дают плодородный слой чернозема. И только мы все, перегнивая, даем всходы, которые не увидим.
***
Национальная идея, как и Бог, существует лишь в непроявленном состоянии, и не поддается человеческой оценке и определению. Национальная идея не может быть формализована, ограничена человеческим словом. Назови имя Бога – и ты убьешь Его. Сформулируй национальную идею – и ты сочинишь по ней реквием. У национальной идеи нет границ в пространстве, нет глубины во времени. Она временна и одновременно вечна. Национальная идея – это дух нации, который человеку не дано увидеть, а нации дано лишь воплотить. А нет духа – и нация рассыпается, как песок. Остается чернь, выясняющая, что такое национальная идея. А потом приходит Черный человек и заказывает по ней реквием.