Я довольно крякнул. Это я удачно ввернул про извечную грызню за власть английского истеблишмента. Теперь нужны доказательства.
«Оставляя в стороне вольную трактовку намерений России добраться до Индии, спешу поделиться с Вами своими выводами от увиденного в Черкесии. Этот край давно объят войной. Но наивно предполагать, что черкесы спустятся со своих гор и станут грозить России в ее внутренних губерниях. Кроме этих гор их ничего не интересует. Как мы пытаемся сейчас использовать черкесов против России, так и они используют нас, чтобы получать бесплатно порох, свинец и золото. Никакой Черкесии под английским протекторатом не будет. Стоит нам предпринять подобные шаги, они развернутся и начнут сражаться с нами, как до этого сражались с русскими. Но их борьба подобна укусам слепней, а не атаке пчелиного роя. Она доставит России неприятностей, но не опрокинет ее. А вот наши усилия выглядеть защитниками народов Кавказа, в случае неудачи, обернутся против нас самих же, выставив пустыми мечтателями».
Немного поколебавшись, я добавил следующие строки:
«Все попытки наших агентов объединить черкесов обречены на провал. Их развитие далеко от возможности создания единого государства с централизованным правительством. Более того, главное препятствие скрыто в самих горцах. Оно — в их головах. В их сердцах».
Я задумался: стоит ли вдаваться в подробности? Потом решил, что кашу маслом не испортишь и написал открывшуюся мне истину:
«Смысл жизни черкеса — быть лучшим. Быть первым среди равных. Он участвует в войне, все время оглядываясь, чтобы оценить, видят ли товарищи его молодецкую удаль. Горцы приглашают барда на бой, чтобы тот с дерева или из укромного места смог увидеть, а потом воспеть их подвиги. Они идут в набег не ради добычи, а для того, чтобы доказать всем и вся, что они настоящие мужчины! Из этого следует, что они, во-первых, безусловно, великолепные воины. Они готовятся, как настоящие спортсмены, к самому страшному соревнованию, в котором ставкой является жизнь. А, во-вторых, как это не парадоксально звучит, они никогда не смогут объединиться. В этом — их слабость. Они — одиночки, а не командные игроки».
Конечно, я мог многое еще добавить. Но решил на этом остановиться. Большие начальники не любят длинных писем и многостраничных документов. Главное сказано: посольство лжет, есть опасность потерять лицо из-за Кавказа и бессмысленны усилия по объединению горцев. Если в Лондоне усвоят хотя бы эти три пункта, быть может, перестанут платить золотом за жизнь русских солдат?
Я отдавал себе отчет в том, что действую как наивный мечтатель. Но я — попытался! По второму и третьему пункту в Лондоне, скорее всего, посмеются. Когда сами обожгутся, вспомнят. А вот по первому пункту, думаю, реакция будет быстрой. Будем посмотреть!
Многое зависело от Спенсера. Сможет ли он передать письмо министру? Захочет ли он это сделать?
— Эдмонд! Ты помнишь наш разговор в Сванетии? — спросил я, вручая ему письмо. — Когда ты сказал, что готов умереть за право другого высказывать недопустимые для тебя мысли?
— Ты хочешь сказать, что в этом письме как раз и содержатся те самые мысли, за которые я готов убивать? — проницательно ответил Спенсер. — И кому же оно предназначено?
— Лорду Палмерстону!
— Ого! Ты не размениваешься на мелочи, мой друг!
— Бью по штабам! — с ухмылкой согласился я.
Эдмонд повертел письмо в руках. Решительно спрятал его в дорожный бювар. Папка была уже изрядно набита письмами и бумагами.
— Я сделаю это, Коста, — серьезно добавил. — Ты выбрал нужного человека. Уверен, что по прибытии в Лондон такая встреча состоится. Министр примет меня, чтобы получить отчет о моей миссии и… заранее узнать, не подвергнется ли кабинет критике в моей книге.
Он радостно хихикнул. Он был в предвкушении встречи с издателем. Он держал в руках пахнущий типографской краской томик своего «Путешествия». Пусть пока только в мыслях. Ему доставало воображения представить подобную картину в красках.
— Есть еще одна просьба! — я отвлек его от мечтаний. — Твоя книга… Не думаю, что тебе нужно упоминать мое имя.
Спенсер задумался и кивнул.
— Понимаю! Не хочешь навлечь на себя в будущем проблем с русскими властями! Я сделаю это, обещаю. Тем более, у тебя сестра с племянником остались в Крыму. Поедешь к ним?
— Хочу вернуться в Грузию!
— Прекрасная Тамара! Конечно! Кто устоит перед ее чарами!
— Эдмонд!
— Ха-ха-ха! Наш герой, стоявший один против банды тушинов, смутился!
Я посмотрел на него с укоризной.
— Молчу, молчу… Кажется, у меня есть возможность помочь тебе добраться до Кавказа!
— Я думал присоединиться к какой-нибудь торговой экспедиции до Редут-Кале. Или до Поти… Нет, Поти — исключено!
— Почему?
— Есть свои резоны! Не будем углубляться.
— Собственно, мне без разницы. Более того, я бы не советовал тебе ехать через грузинские порты!
— Почему? — удивился я.
— Ты забыл про карантин?
Черт! Действительно, забыл! Я с надеждой посмотрел на Эдмонда. Что он придумал? Как избежать двухнедельной изоляции?
— Чуть позже, мой друг. Дай мне пару дней все устроить! Будь уверен, я не уеду, пока не посажу тебя на корабль до Кавказа!
— Отлично! Я буду ждать с нетерпением. Надеюсь, в этот раз тебе не придется бегать, как в Одессе?
Мы оба расхохотались, вспомнив стипль-чез перед нашей отправкой на «Ифигении» в Крым. Как много пройдено вместе! Как грустно от мысли, что расставание не за горами.
— Чем займешься, кунак?
— Если ты о моих планах в целом, то пока воздержусь от ответа. Не определился. Если же о ближайшем будущем, то хочу выполнить то, что давно себе обещал. Мечтаю о хамаме. Присоединишься ко мне?
— Вынужден отказать, — вздохнул Спенсер. — Даже фанатичная вера Уркварта в торжество банной идеи меня не сподвигнет на этот замечательный поход. Слишком много дел навалилось по приезду. Огромная корреспонденция. Отчеты. Работа с моими записями. Издательство ждать не будет. К сожалению, мой первый издатель мне отказал. Но мне тут же подыскали нового. Теперь мне предстоит сотрудничество с мистером Кёльберном из Лондона.
— Что ж! Остается лишь поздравить тебя! Как книгу назовешь?
— Конечно, «Прогулка под парами вдоль берегов Черного моря». Я твердо намерен включить в нее хотя бы часть нашего кавказского путешествия.
— Там мы немного плавали. Больше на лошадях!
— Плевать! Заметки о путешествии к адыгам станут сенсацией. Я вынесу Черкесию в заголовок!
— Хммм… Мало кому удастся проплыть по горам на пароходе!
— Смейся, смейся! Но не забывай: перед тобой стоит будущий автор бестселлера!
— Прощения прошу! Дурак, забылся! Больше не повторится!
— Ступай в свою баню, паяц! Как говорят русские: с легким паром!
До хамама я так и не добрался. На полпути меня притормозил странно одетый старый грек. В нем, к невероятному моему удивлению, я узнал Фонтона. Он сделал мне незаметный знак рукой, призывая следовать за ним. Мы нырнули в узкую улочку, заставленную бочками до неба.
— Ну, здравствуй, пропащая душа! — Феликс Петрович на ходу крепко пожал мою кисть. — Думали, все! Съели раки нашего греку!
— Как видите, живой, Ваше Благородие! — как ни таился, не смог сдержать улыбки.
— Со щитом али на щите?
— На щите, на щите!
— Так и думал, что поймешь, о чем спросил! — этот хитрец опять меня подловил.
Мы заскочили в проходной двор. Свернули в тоннель типа того, в котором я впервые очнулся в этом мире. Даже осел присутствовал!
— Переждем пару минут. Посмотрим, не увязались ли соглядатаи?
Фонтон внимательно меня осмотрел с головы до ног. Вздохнул украдкой.
— Здесь скажу! На место придем, не до того будет. В Константинополь тебе нельзя ни за какие коврижки. Ищут тебя. Крепко ищут. За убийство какого-то турка. Нешто и вправду руку приложил? Впрочем, молчи! Знать не хочу! Просто запомни: в столицу — ни ногой!
Я кивнул, подтверждая, что понял. Мы рванули дальше. Поплутав по сложному лабиринту Нижнего города, проникли в неприметную лачугу.
Прямо с порога я попал в объятия отца Варфоломея. Да и Феликс Петрович не стал изображать большого начальника. Быстро избавился от грима. Принял от меня бумаги. Снова крепко пожал руку, твердо глядя в глаза. Похлопал по плечу. Усадил за стол как дорогого гостя. И слова не дав сказать, призвал к тишине.
Откашлялся и торжественным тоном стал зачитывать по памяти письмо от посланника Бутенева:
— «Дорогой Феликс Петрович! В прошедшем месяце я имел счастие упомянуть о желании грека Варвакиса переменить турецкое подданство на Русское во всеподданнейшей записке, которую Государь Император соизволил рассматривать, и против параграфа, говорившего о твердом намерении Варвакиса, Его Императорское Величество Высочайше соизволил собственноручно отметить 'не вижу к сему препятствий». Встань, Коста! — я встал, вытянулся в струнку. — Ваше преподобие…
Отец Варфоломей поднялся и положил передо мной на стол Евангелие. Фонтон вручил мне бумагу.
— Руку на Евангелие и читай! С выражением! Не части!
Я принялся зачитывать. Мой голос от волнения слегка подрагивал, но я справился:
— Клятвенное обещание (присяга). Первое ноября 1836 года. Я, нижепоименованный, обещаюсь и клянусь Всемогущим Богом, пред святым Его Евангелием в том, что хощу и должен Его Императорскому Величеству, своему истинному и природному Всемилостивейшему Великому Государю Императору Николаю Павловичу, Самодержцу Всероссийскому, и законному Его Императорского Величества Всероссийского Престола Наследнику, Его Императорскому Высочеству Государю Цесаревичу и Великому Князю Александру Николаевичу, верно и нелицемерно служить, и во всём повиноваться, не щадя живота своего до последней капли крови, и все к высокому Его Императорского Величества самодержавству, силе и власти принадлежащие права и имущества, узаконенные и впредь узаконяемые, по крайнему разумению, силе и возможности предостерегать и оборонять, и при том по крайней мере старатися споспешествовать всё, что к Его Императорского Величества верной службе и пользе Государственной во всяких случаях касаться может; о ущербе же Его Величества интереса, вреде и убытке, как скоро о том уведаю, не токмо благовременно объявлять, но и всякими мерами отвращать и не допущать тщатися, и всякую вверенную тайность крепко хранить буду, и поверенный и положенный на мне чин, как по сей (генеральной), так и по особливой, определенной и от времени до времени Его Императорского Величества именем от предуставленных надо мною начальников, определяемым инструкциям и регламентам и указам, надлежащим образом по совести своей исправлять, и для своей корысти, свойства, дружбы и вражды противно должности своей и присяги не поступать, и таким образом себя вести и поступать, как верному Его Императорского Величества подданному благопристойно есть и надлежит, и как я пред Богом и судом Его страшным в том всегда ответ дать могу; как суще мне Господь Бог душевно и телесно да поможет. В заключение же моей клятвы целую слова и крест Спасителя моего. По сей форме присягал: Варвакис Константин, Спиридонов сын.