– Мда… Пожалуй, возьму больничный, – вздыхает Кривин. – Давай уже протокол нач…
Но его прерывает раздавшийся из подъезда истеричный женский визг, за которым следует отборный мат. Следователь тут же срывается с места и выбегает из квартиры.
Я остаюсь. Я заглядываю в раковину: на краях сливного отверстия видно небольшое количество крови – кто-то пытался отмыть руки.
От такого руки не отмыть.
Если бы я мог воскрешать мертвых… Взмахнуть руками, что-нибудь пробормотать и вытащить мальчишек с того света.
Но к какой бы жизни я их вернул? Совсем дети… Они не в состоянии уйти и жить самостоятельно. А продолжать находиться здесь – сущий кошмар.
К какой бы жизни я их вернул… Детдом? А там…
Пятьдесят на пятьдесят.
Взмахнуть руками и что-нибудь пробормотать. Всем счастливую жизнь!
Утопия…
Не в этом мире. Не с людьми.
Утопия – несбыточная мечта. Невозможная, нереальная. Чья-то злая шутка: подселить идею об идеальном обществе.
Есть эмоции – нет утопии. Есть чувства – нет утопии. Есть душа – нет утопии.
Бездушная податливая масса – не утопия.
В подъезде суматоха, голоса, брань. Кривин возвращается с перекошенным от злости и поцарапанным лицом, а я все также стою посреди ванной.
А они лежат.
– Вот же ж сука! Твою-то… Может, ты и прав насчет нее. Бешеная тварь! Явно не все дома… – он обреченно садится на табуретку и выдыхает. – Крови нет?
– Немного. Сопротивлялась? – я бросаю беглый взгляд на его лицо. Сейчас оно интересует меня меньше всего.
Не интересует.
– Еще как! Иванчуку тоже досталось!
Я хмыкаю. Ничего смешного.
– Ладно… Давай начнем, – Кривин два раза щелкает ручкой и готовится писать.
Клац-клац.
Я закрываю чемодан, потому что мы сделали свою работу. Осмотрели, записали, подумали, убедились.
Незамедлительно покидаю квартиру и собираюсь спускаться вниз, но ко мне подходит невысокая старушка. Это она пыталась утешать Квасову.
– А я всегда говорила, что эта семейка выкинет что-то такое… Пили же постоянно. Муженек каждую субботу под дверью валялся, представляете? Даже открыть ее не мог. Я ж сама видела, как эта Ксюша, ну Квасова, постоянно младшенького лупила! Ай-яй-яй… Да, и отчим тоже лупил. И старшего, и младшего…
Много слышит и видит.
Поймав на себе мой взгляд, она замолкает и поджимает губы. Кожа на ее лице морщинистая, глаза – бусины, большая родинка на правой щеке. Обручальное кольцо на безымянном пальце левой руки.
Наверное, ей одиноко.
– Андрей! У вас тут ценный свидетель, – я зову Кривина, который только выходит из квартиры.
Старушка не хочет участвовать в уголовном процессе, рассчитывая просто повздыхать на лестничной площадке, а затем вернуться к своей размеренной жизни.
– Но… – начинает она, однако Кривин ее тут же перебивает и отводит в сторону.
Тела мальчиков забрали в морг.
Я сажусь на скамейку у подъезда, чемодан ставлю перед собой. Вскоре выходит Кривин.
– Будешь? – он садится рядом и протягивает мне пачку сигарет «Клауд».
Я отрицательно мотаю головой. Курю я не часто, но предпочитаю обычные сигареты.
Следователь пожимает плечами, чиркает спичкой и закуривает. В воздухе пахнет эвкалиптом. Сильнее и сильнее.
Отрыжка коалы.
– Знаешь, – он выпускает светло-зеленый дым, – а ведь этого могло и не случиться. Соседи сказали, что вызывали и участкового, и в органы опеки пытались достучаться, но толку никакого. Мелких постоянно били, причем, говорят, что оба родителя. Отчим до потери сознания напивался, а мать с головой совсем не дружила.
– Да, я слышал, старушка сказала о побоях… – говорю я.
– Нина Васильевна.
– Нина Васильевна, – я киваю.
Кривин закашливается и тушит сигарету об асфальт. Окурок летит в мусорную урну.
Безвредные сигареты будущего. В них очищение, в них истина.
– Не могу че-то я их курить в последнее время. Прям поперек горла дым проклятый… – он глубоко вдохнул. – Короче, разбирательств будет… Тьма. А ведь среагируй участковый нормально или органы опеки…
Кривин достает обычную сигарету. Чиркает спичкой. Горит табак.
Табак сгорает…
Синильная кислота.
Сероводород.
Пиридиновые основания.
Никотин.
Аммиак.
Оксид углерода…
На теле второго мальчика оказалось семнадцать колото-резаных ран. Семнадцать… Кем надо быть, чтобы такое сделать?
– Ну что, ты едешь? – Кривин хлопает меня по плечу.
– Да, конечно, – отгоняю дурные мысли.
Он опять закашливается и бросает в урну недокуренную сигарету.
Новое портится, а старое не становится лучше.
Следователь сплевывает на асфальт – серо-зеленая мокрота расплющивается по его поверхности.
Кашель курильщика – бронхит курильщика.
Эмфизема легких.
Рак.
Смерть.
– Ты бы к врачу сходил, – говорю я, наблюдая за его тяжелым дыханием.
– К врачу… К врачам. Был я у них. Гоняли туда-сюда, писали что-то… Нельзя мне на больничный – деньги нужны… – Кривин грустно улыбается, встает и идет к машине.
Рак.
Смерть.
Я иду следом. Надо мной висит чувство стыда от несдержанности ранее…
– Обращайся, если нужна будет помощь.
Кривин не оборачивается. Но кивает. Мы все устали, мы все хотим домой. А дежурство как раз заканчивается…
Я закрываю дверь на три замка: два поворота, три поворота, два поворота. Наконец-то дом. Тишина и покой.
В абсолютной темноте квартиры бродит ненавязчивый запах хвои – ароматические палочки жгутся в моей обители ежедневно.
Новая неделя – новый аромат. До этого был «Лес после дождя». А потом будет «Жасмин». В следующем месяце, возможно, попробую что-нибудь цитрусовое.
Мне нравится переступать порог и чувствовать смену обстановки, это помогает отвлекаться от того, что происходит вне этих стен, и быстрее выключать режим «работа». Без запаха смерти все гораздо проще.
Я скидываю туфли, ключи вешаю на маленький крючок над тумбочкой и заглядываю в комнату. Сквозь неплотно задернутые шторы пробивается розовый свет от заката и тонкой полоской ложится на модель человеческого скелета в дальнем углу. Стоит безмолвно, как обычно.
– Привет, Варь.
Радостный оскал в ответ.
– Извини, я в душ и спать. Завтра поболтаем, – сегодня мне хочется только одного – сна. Долгого и крепкого.
Молчание.
– Не обижайся… Сегодня двое мальчишек. Ты же понимаешь…
Глазницы наполняются грустью.
– Спасибо, ты лучшая, – едва волоча ноги, я добредаю до ванной комнаты.
Горячая вода забирает остатки сил, а после, мягкая и уютная кровать поглощает меня и отправляет в глубочайший сон.
Возвращение
Под ухом вибрирует телефон. Старается изо всех сил, будит меня, вытаскивает из лучшего мира.
Как же громко… Не желая окончательно выходить из сна, я перекатываюсь на другую сторону кровати.
Пара секунд, и он умолкает.
Главное правило выходного дня – не брать трубку. Особенно, после шести рабочих смен подряд… Мне все равно. Даже Артем и Ева потерпят хотя бы пару часов.
Не проходит и минуты, как мочевой пузырь вопит о нужде. Блеск. Приходится шаркать в туалет.
Сон улетучивается.
– Доброе утро, – вернувшись в комнату, я приветствую Варю и падаю спиной на кровать.
Спешить некуда, особых планов на день нет: зайти в любимую булочную, прогуляться по центру, посидеть на набережной… Может, что-нибудь придумать по ходу дела.
Телефон вибрирует три раза и затихает. Дотянувшись до него, я рисую пальцем замысловатый узор на экране блокировки: один пропущенный вызов и одно новое сообщение от Стычко – коллеги-судмедэксперта. Он заступил на дежурство после меня.
«Утром вызов был. Опять труп с рвотой и клаудовской сигаретой, а эти на фургоне через пару минут приехали, и нас отозвали».
Пятый случай уже…
Укоризненный взгляд от Вари.
– Да, ты права. О работе нужно думать на работе, – я с ней полностью согласен. – Надо бы проветриться…
В глазницах вспыхивает вопрос.
– Ненадолго я. Обещал же, что поболтаем.
Сегодня Невский проспект чересчур оживленный. Благо, что булочная, в которую я обычно захожу, находится совсем недалеко от метро, к тому же, приезжие редко ее находят.
Завернуть с Невского на небольшую улочку, пройти пару домов, сократить через дворики, попасть в переулок, выйти на еще одну улочку… Вот тут-то и прячется…
Та самая булочная.
Не слишком большая и не слишком маленькая, она никогда не бывает набитой людьми, но и никогда не пустует, персонал вежливый, но не навязчивый… Цены не кусаются, а качество выпечки и напитков всегда на высоте.
Кажется, что здесь во всем соблюдается золотая середина.
Массивная дверь с легкостью поддается на толчок ладонью, а мелодичный звон «музыки ветра», неизменно висящей над входом, растворяется в галдеже посетителей.
– А можно с собой?
– Вообще-то, я тут стояла…
– Лена, я заняла здесь!
– Как закончились? Совсем?
– А что тут у вас самое вкусное?
Небольшая очередь тянется мимо витрины с пирожными, тортиками и булочками, от разнообразия которых у посетителей разбегаются глаза. Исключением, наверное, являются такие завсегдатаи, как я. Невольную улыбку вызывает рыжеволосая девочка лет пяти, прильнувшая к стеклу, что запотевает от каждого ее выдоха. Взглядом голодного хищника ребенок сверлит кусочек «Медовика» на белом блюдце и готов буквально броситься на него…
– Добрый день! Что будете заказывать?
Я вздрагиваю, несмотря на то, что голос приятный и мягкий. Откуда он?
Кто это сказал?
Перед глазами все расплывается, девочка и витрина пропадают.
Еще немного.
Мир становится вновь четким и различимым.